Младенец шевельнулся, причмокнув, приоткрыл мутные глазенки. Айзек снял очки и не различал мелких деталей, но почему-то был абсолютно уверен, что глаза синего цвета, как небо в ясный солнечный день, или сияющее-чистая морская волна у каменистого берега. Профессор заплакал, с горестной безнадежностью и отчаянием, понимая, что Томас выиграл. Снова выиграл.
- Значит, вы убили и его, - подытожил Айзек. – Хотя обещали, что ребенок будет жить. И его тоже… Вынудили меня к сотрудничеству и… утилизировали? Как там у вас это называется.
- Господин профессор, - мягко укорил его Фрикке. – Вы были невнимательны. Могу лишь повторить – я не знаю. Не интересовался этим вопросом.
- Вы не предложили узнать, что с ним, - заметил Айзек. Теперь он смотрел прямо в глаза Томасу, пронзительным, твердым взором. – Просто отметили, что не знаете.
- Не предложил, - согласился Фрикке.
- Понятно… Айнштайн печально и горько усмехнулся. – Я сделал все необходимое, и теперь вы отправите меня вслед за Проппом. Но тогда к чему было вот это? – он указал рукой на проектор, а затем на белый мертвый экран.
- Считайте это знаком уважения, - ответил Томас уверенно и прямо. – Профессор Айзек Айнштайн нам больше не нужен. К сожалению, вы сами отказались от достоинства и славы, которые были вам предложены. Или достойный представитель нации, идущий в едином строю со всеми, или один из кирпичиков в фундаменте нашей силы и мощи. Третьего не дано, и вы сделали свой выбор. Но все же, ваш талант и открытия достойны того, чтобы вы увидели их зримое воплощение перед тем, как покинете нас навсегда.
- Странная этика, - усмехнулся Айзек. – Нехарактерная для банды убийц и садистов. Знать бы, какая бездна вас породила…
- Бедный, бедный профессор, - отозвался Томас после недолгого молчания. – Вы остались так ограничены, так косны в своих заблуждениях… Мы не банда, и появились не из бездны, геенны и прочих мест, куда нас так старательно отправляли противники и недоброжелатели. Вы сами дали нам возможность подняться, вы, благополучные и безразличные. Те, кто стремился к покою, застою и предсказуемости. Айзек, скажите, вас волновало, откуда берется хлеб на вашем столе? Я выбивал его из наших латифундий на Украине, и вам было безразлично, какими методами. Вы ежемесячно получали чеки от Академии и меценатов, но вам было все равно, чьим трудом добыты эти марки, и что такое «неравноценный экономический обмен». Имя вам – легион. А мы – поросль нового мира, которая взошла на трупе прежнего общества, сдохшего от яда собственной тупости, лени и безразличия ко всему, кроме собственного корыта со жратвой.
- Трупная плесень, - пробормотал Айзек. – Какая точная метафора…
- Мы честны перед собой. Нас было ничтожно мало, а наших противников невероятно много. Кто же виноват, что в конечном итоге здоровое начало победило? Евгеническая борьба, чистая природная битва, которая выводит на сцену достойных, и безжалостно выбрасывает проигравших. Мы приняли правду эволюции и не прячем за красивыми словами и определениями. И там где низшие формы человеческой природы юлили и подыскивали жалкие оправдания, мы смело и открыто назвали все сущности и явления их настоящими именами. С тех пор как Земля вращается вокруг Солнца, пока существует холод и жара, будет существовать и борьба, в том числе среди людей и народов. И мы – лучшие в этой битве.
- Я не в силах состязаться с такой логикой, - произнес Айзек, поднимаясь из-за стола. Он боялся, что старые, больные ноги не удержат его, но теперь, когда все было сказано и определено, тело слушалось его почти как в давно минувшей юности. – Философский диспут, это не для математического ума. Я просто знаю… Впрочем, это уже не важно… Но у меня есть два вопроса. В порядке уважения от Евгеники. Вы позволите?
Фрикке молча кивнул. На его лице все явственнее проступала скука и нетерпеливое ожидание. Все главное было сказано, и старик лишь оттягивал неизбежное. Но все же, нобиль «ягеров» мог позволить себе толику великодушия.
- Вас не интересует мое открытие в части доступа к энергии, - начал Айзек. – Это я могу понять, учитывая, что теперь вы контролируете почти всю нефть мира. Но зачем вам теория «абсолютного ноля», зачем исследования иномерного пространства?
Фрикке задумался. Минут пять, может быть и больше он сидел в молчании, переплетя пальцы и наморщив лоб. И, наконец, произнес:
- Я мог бы многое сказать вам в ответ на этот вопрос. Апеллировать к философии и духовным ценностям, приводить экономически резоны и так далее. Но… Все это можно выразить одной фразой, которая исчерпывающе ответит на ваш вопрос. Хотя боюсь, что вы все равно не поймете.
- И какова же будет эта фраза? – поднял брови профессор.
- Потому что мы можем .
- Да, исчерпывающе, - согласился, поразмыслив, Айзек. – И многопланово.
- Второй вопрос, - напомнил Томас.
- Да… Тогда, в самом начале, в парке… Вы сказали, что Франц Пропп рассказал вам о моем способе нейтрализации отката и уверил, что он эффективен.
- Да, так и было, - подтвердил Фрикке.
- Вы не солгали? – с непонятным, жадным интересом спросил Айзек. – Он действительно так сказал? Или вы блефовали, чтобы принудить меня к работе?
- Увы, ваш помощник и ученик предал вас, - подтвердил «ягер». - Он сообщил нам, что эффект нельзя обойти, но если изменить конфигурацию резонаторов и использовать систему специальных конденсаторов и антенн, его можно безопасно отвести в демпфирующую среду. Не держите на него зла, он сопротивлялся до последнего.
Айнштайн одернул рукава, пригладил редкие седые волосы. Мимолетно пожалел о том, что в кают-компании почему-то не предусмотрены окна или иллюминаторы. Зал походил на богатую и роскошно обставленную гробницу.
- Сейчас? – очень спокойно спросил он, и Томас против воли удивился мужеству и твердости старика.
- Да, - коротко произнес Фрикке и тоже встал.
Айзек повернулся к нему спиной и заложил руки за спину. Он ожидал еще какой-нибудь красивой фразы напоследок, но Томас покинул зал в молчании.
Айнштайн закрыл глаза. Он не боялся смерти, давно уже привыкнув к осознанию ее неизбежности. В какой-то мере Айзек даже приветствовал ее и воспринимал с некоторым научным любопытством. Он был материалистом и потому не особо верил в жизнь по ту сторону бытия. В то же время, предельно научный склад ума не позволял однозначно отвергнуть теоретическую вероятность того, что разум может принять какую-то иную форму существования, после того как погибнет тело. Но больше всего старому ученому хотелось покоя. Покоя, свободы от воспоминаний и сожалений.
Вновь стукнула дверь, послышались шаги. Уверенная, тяжелая поступь, непохожая на кошачью мягкость движений Фрикке.
«Пора», - подумал Айнштайн. И когда неизвестный остановился у него за спиной, в последние мгновения жизни старик позволил себе улыбку, полную мстительного торжества. Так улыбаются в лицо судьбе, когда все уже сделано, и ничего нельзя изменить.
* * *
- Я нашел решение, - сказал Айзек, и в этих простых словах отразилось все – годы адского труда, десятки тысяч экспериментов, бесплодные блуждания в лабиринтах тупиковых решений и мучительные поиски выхода.
- Я все-таки его нашел, - негромко, с печалью в голосе повторил профессор, отходя от окна, у которого стоял до того. – Странно… Я думал, что это будет триумф, экстатический подъем или еще что-нибудь в том же духе… Но я ничего не чувствую, Франц, совершенно ничего.
Пропп промолчал, впрочем, Айзек и не ждал ответа. Сейчас говорил не столько с ассистентом, сколько с самим собой, с тем Айзеком Айнштайном, который более двадцати лет назад решил, что силой своего гения стал равен богу.
- Знаете, я когда-то читал, что японцы говорили: «самое сложное – кажущаяся безыскусность», - промолвил Айнштайн. – Я не понимал, как это может быть, ведь простое всегда проще сложного, в познании и исследовании. А теперь… Древние самураи оказались правы. Решение лежало на поверхности – нужен демпфер. И специальная система антенн, действующая в резонансе с основным комплексом. Эффект отката нельзя обойти, но его можно перенаправить, как инженеры отводят реку в искусственное русло. Стихия все та же, но ее мощь уже лишена угрозы. Здесь тот же принцип – если все правильно рассчитать и синхронизировать процессы, «уплотненный вакуум» разрядится в демпфирующую среду.