– Что‑то я не вижу столов с яствами, дармовой выпивкой и готовых на все дамочек.

– Да нет, конечно. Заняться нечем. Но вот играть в угадалки просто так скучно. А вот давай тогда так. Если я угадаю, то ты должен мое желание выполнить. А если ты, я твое. Если же оба угадаем, то никто никому ничего не должен.

Шустрик для вида нахмурился, но тут же согласился. Ударили по рукам. В этом мире существовала такая же традиция.

– Ну, давай, ты первый, – с жадным интересом уставился на Серегу Лех.

– Первый так первый, – задумчиво произнес Одинцов, пристально разглядывая товарища по несчастью. – Что же мне про тебя сказать?

– Ты что сдаешься? – удивленно вытаращился на него Шустрик.

– Да погодь ты, думать не мешай.

Пару минут для приличия Серега помолчал, усиленно изображая глубокий мыслительный процесс. Наконец заговорил.

– Значит, так. Лет тебе восемнадцать, может, конечно, и двадцать, но я бы не дал…

– Чего это бы не дал? – тут же взвился обиженный Лех.

В этот момент где‑то далеко прогрохотало, и решетку окна высветила вспышка молнии. А в следующую секунду ливануло солидно. Тут же из всех щелей на узников хлынул холодный дождь. Получился отличный контрастный душ после дневной жары.

– Вот дерьмо, – выругался Шустрик, мгновенно позабыв все обиды.

На время рассказ оказался прерван. Узники ерзали по клетке в поисках сухих мест, куда дождь сквозь щели не доставал. Найдя такие островки суши, они расселись, и Сергей продолжил тренироваться в дедуктивном методе.

– На чем я там остановился. Ах да. Возраст. Итак, лет двадцать максимум. Больше и не проси. Не дам. Тебе и двадцати за глаза и уши. Места жительства постоянного у тебя нет. Шляешься по всему свету, как Бог на душу положит. Что‑то мне подсказывает, что семьи у тебя никогда не было…

– Да, приютский я. Родителей не знал никогда. Меня на порог Обители Последнего Дня подбросили. Там я и вырос, – неожиданно добавил Лех.

– Оттуда ты, скорее всего, и сбежал. Только вот интересно почему? Подожди. Не говори. Сам вижу. Шкодить по детству любил. Небось, за выходки тебя не очень жаловали, а тебе хотелось хотя бы понимания. Вот ты и сбежал.

– Точно так и было. Я брату Никодиму подсунул ежа в кровать. А он как с караула приходил, обязательно в хорошем таком подпитии. Любил бывало к нам в спальню заглянуть, всех выстроить в шеренгу обязательно в ночных рубашках. Одеваться не давал, да загнет что‑нибудь про спасение души, про грехи смертные и прочую лабудень. Мы стоим мерзнем, а ему хоть бы хны. Ходит вдоль воспитанников, боящихся шевельнуться, да речь толкает, а сам все винцом пробавляется. Ну, меня как‑то злость взяла, я ему в постель ежа сунул. Кто же знал, что еж тот какой‑то больной. Поколол он брата Никодима, а у того к утру горячка началась. Распух весь, словно помидор‑семенник с грядки. Дней десять в бреду пролежал. Братия все ходила допытывалась, кто эту гадость сотворил. Ребят в исповедальне сутками держали. Никто почему‑то не верил, что еж сам забрался. В общем, я признался. Меня посекли сурово. Когда же я оклемался, то тут же решил бежать во что бы то ни стало.

Лех нахмурился. Было видно, что вспоминать ему об этом было даже сейчас тяжело.

Сергей кивнул, словно именно об этом и собирался сам рассказать, пока его не прервали, и продолжил:

– Долго ты скитался, по городам и весям, а потом, видно, попал в дурную компанию. Там многим своим фокусам научился. Думаю, что в какую‑то воровскую шайку угодил. Несколько лет с ними погастролировал, а потом решил сам себе хлеб насущный добывать и ни с кем не делиться.

– И тут ты прав. Хотя одно слово я так и не понял. Что это значит «гастролировать»?

Одинцов разъяснил.

– Во, точно так все и было. Я ведь сначала милостыней пробавлялся. Мальчонку многие жалели, хотя были и такие, кто пытался воспользоваться молодостью и моим голодом. Помню одну почтенную даму, которая прилюдно меня кормила и пригласила к себе домой, чтобы я переночевал под крышей. Даже комнату мне выделила богатую, а ночью сама ко мне заявилась, в чем мать родила… – продолжать историю Лех не стал, задумался. – Потом я встретил Малька Черного. Дело это, кажется, в Льсконье было. Он сам меня заприметил и подошел. Слово за слово. И я оказался вместе с ним и его шайкой. Они себя называли Черными Шарфами, носили такие дрянные шерстяные шарфы на шеях. Причем все разного цвета. Черных‑то, почитай, только парочку и было на всю банду. Они грабили ночных прохожих, забирались в дома. Я с ними два года гастролировал, так это, кажется, ты называл. У Малька в банде были ребятишки от мала до велика. Даже один семилетний пацаненок. Худой, словно палка, мелкий, зато в любое окошко залезет. Его потом поймали и повесили все в том же Льсконье. К тому времени я уже давно подался на волю. В банде было тепло и уютно, каждый за всех радел. Только вот сам Мальк человек мерзкий. Когда я сбежал, он поклялся меня найти и кишки на волю выпустить, раз я такой свободолюбивый.

– Богатая у тебя жизнь, – покачал головой Серега. – Сдается мне, что ты и сейчас не сошел со скользкой дорожки.

Лех удивленно посмотрел на товарища, потом себе под ноги и ответил:

– Я вообще‑то стараюсь по опасным тропинкам не ходить. А то можно и голову ненароком потерять.

– Я не о том. Ты до сих пор этим занимаешься?

– Если ты о воровстве, то конечно, нет. Я построил себе маленький пивной заводик, вот от него и живу. А по миру странствую под видом проходимца, так, ради развлечения, – неожиданно зло ответил Лех.

– Чего ты заводишься? – спросил Серега.

– Я тебе не машина, чтобы заводиться, – неожиданно сказал Шустрик.

Одинцов вытаращился на него, как на чудо света. О какой такой машине он тут говорил, если вокруг одни мечи и глухое Средневековье. Сердце забилось учащенно.

– Повтори, что ты сейчас сказал, – попросил он, боясь, что ему все послышалось.

Но Лех его просьбу проигнорировал.

– Так. Я теперь про тебя все рассказывать буду. Со своей задачей ты справился. Молодец. Настал черед и мне судьбу пытать.

Шустрик выдержал паузу и выдал:

– Вот смотрю я на тебя и сдается мне, что ты не просто драчун забредший. Из других краев путешественник. Вижу я ясно, что ты к нам как бы из другого мира свалился.

От удивления Серега даже рот раскрыл да так и застыл.

Глава 5Беглецы

Посреди ночи Одинцова разбудили крики, фырканье лошадей и шум сталкивающейся стали. Он раскрыл глаза и резко вскочил, готовый отразить любую атаку, и сразу сообразил, что отражать ему нечего, поскольку он заперт в арестантском фургоне. Ледяной, казавшийся уже нескончаемым дождь помог ему быстрее разобраться в ситуации. Выскочив из сухого закутка, Сергей тут же промок.

– Что всполошился? – недовольно спросил его Лех, поднимаясь с пола.

– Чего это они там расшумелись?

Шустрик тут же насторожился, прислушался к шуму снаружи и бросился к единственному окну. Серега, невзирая на дождь, потеснил его. Вдвоем они пытались рассмотреть в ночном мраке, что происходит. Получалось у них плохо. Были видны только какие‑то огненные точки, кружащиеся по лесу, а шум нарастал со всех сторон. Понятное дело, что кто‑то с кем‑то сражался, только вот ни черта не видно. И это злило и заставляло нервничать. Причем не только Сергея.

Мелькнула какая‑то смазанная тень, и в стену фургона вонзилась стрела. Промахнись неизвестный на пару сантиметров, Сереге было бы уже не до побега. Он отпрянул в испуге в сторону. Только что разминулся со смертью. И пусть теперь Танька его и дальше невезучим зовет, неправда это. Тут же он вспомнил, что с Таней они вот уже как три недели расстались, да и вряд ли увидятся в свете последних событий. За этими мыслями и стрела, и промазавшая смерть как‑то отодвинулись на второй план. Вновь вернулось любопытство, и он прильнул к окну, беря пример с Леха. Прилетевшая стрела его даже не заставила моргнуть. Видно, к таким делам он давно привыкший.