Наконец в воротах мелькнули два бумажных фонарика, и почти тотчас же в дом вошли Итидаю — третий сын и Годаю — четвертый. Оставив обувь у входа, они проследовали в гостиную.

Дожди начались на другой день после тюина, с тех пор небо было беспросветно. Сёдзи были раздвинуты настежь, но духота не проходила. Пламя свечи дрожало, несмотря на безветрие. Одинокий светлячок прорезал темноту сада.

Хозяин дома оглядел сыновей и сказал:

— Спасибо, что явились, несмотря на поздний час. Вы, конечно, слышали, как порочат наше семейство. Говорят, Яитиэмон боится вспороть себе живот, так пусть разрежет хотя бы тыкву. Что ж, придется это сделать. Прошу вас при сем присутствовать.

162

Итидаю и Годаю уже жили своими домами, за ратные подвиги в Симабаре им были пожалованы собственные наделы в двести коку. Итидаю, кроме того, давно состоял в свите молодого господина. Ему могли позавидовать те, чье положение пошатнулось при смене правителя. Подавшись вперед, он произнес:

— Да много всего болтают. Говорят, что по воле прежнего дайме Яитиэмон остался на своем посту; что редко кому так везет, когда удается служить одновременно и отцу и сыновьям. Конечно, за этими словами скрывается издевка.

Яитиэмон рассмеялся.

— Очень возможно. А ты не водись с болванами, которые не видят дальше своего носа. Я умру, как мне и полагается. Но и после моей смерти найдутся такие, что будут вас презирать, как сыновей человека, который не удостоился разрешения на харакири. Вы мои дети и потому разделяете мой удел. Позор покрыл всех нас, тем более сплоченно должны мы держаться. Вы братья и будьте всегда единодушны. Ну, а теперь смотрите внимательно, как я вспорю тыкву. — И в присутствии сыновей Яитиэмон совершил харакири и сам же перерезал себе горло.

Пятеро сыновей, не осознавшие поначалу замысел отца, сидели потрясенные, но вместе с тем испытали и облегчение — словно упала с плеч тяжелая ноша.

— Отец завещал нам, братьям, сохранять единство, — обратился к старшему брату Ягохэй. — Ни один из нас, я думаю, не усомнился в его правоте. Я не отличился в Симабаре, не получил земельного надела, поэтому рассчитываю на твое покровительство, старший брат. При любых обстоятельствах я буду твоим верным соратником, можешь на меня положиться.

Гомбэй сложил руки на груди и ответил с торжественным выражением лица:

— Знаю. Мои владения — твои владения, хотя, что будет с нами дальше, — никто не ведает.

163

— Пути судьбы неисповедимы, — сказал четвертый брат, Годаю. — Найдутся такие, кто скажет: харакири по собственной воле и по соизволению господина — вещи разные.

— Ясно одно: как бы ни повернулись события, — сказал третий брат, Итидаю, и при этом посмотрел на Гомбэя, — мы, братья, должны держаться друг за друга.

— Да, — отчужденно произнес Гомбэй. В душе он тревожился за братьев, но не такой он был человек, чтобы говорить об этом. Он привык все решать и делать самостоятельно. Советоваться не в его натуре. Угохэй и Итидаю хорошо это знали.

— Если все мы, братья, будем заодно, никто не посмеет плохо говорить об отце,— сказал младший, Ситинодзё, еще носивший челку. В его мальчишеском голосе звучала твердая вера, мрак будущего как будто осветился надеждой.

Гомбэй встал и распорядился:

— Ладно. Скажи матери и всем женщинам, чтобы шли прощаться с отцом.

Мицухиса вступил в права наследника, ему был пожалован высокий ранг и должность правителя Хидзэна. Его вассалам была дарована кому земля, кому прибавка к жалованью, кому повышение в должности. Были среди них и родственники восемнадцати покончивших с собой самураев. Старшие сыновья унаследовали должности отцов. Если в семье был старший сын, он считался преемником отца независимо от возраста. Вдовам и престарелым родителям полагалась пенсия. От имени князя им жаловали усадьбы, выдавали деньги на поминки. Никто не проявлял к ним зависти, потому что все они были членами семей, близких к покойному даймё: главы этих семей стали спутниками даймё на смертном пути.

К наследникам же Яитиэмона было совсем иное отношение. Гомбэй, хотя и был старшим сыном, не мог унаследовать отцовское имение. Поместье Яитиэмона с доходом в тысячу пятьсот коку было поделено между всеми его сыновьями, и, хотя владения семьи оставались по общей величине прежними,

164

положение Гомбэя, как наследника дома, было подорвано. По существу, его влияние сошло на нет. Братья получили по наделу, но если раньше они могли рассчитывать на покровительство главного дома семьи, как на укрытие под большим деревом, то теперь все переменилось. Братьев вроде бы и облагодетельствовали, но вместе с тем лишили опоры.

Политика — дело хитрое. Остеречься ошибок вовремя не поможет никто, а когда выйдет худо — ищут виноватых. Некий Хаяси Гэки служил в должности главы Государственного надзора, он умел угодить господину и находился при нем неотлучно. Ловкий служака вошел в доверие к наследнику еще в ту пору, когда тот был ребенком и внимал его сказкам. Гэки, человек не слишком большого ума, не считал возможным ставить Абэ Яитиэмона, совершившего харакири без разрешения покойного даймё, в один ряд с восемнадцатью самураями. Он-то и внес предложение раздробить поместье семьи Абэ.

Мицухиса же не то чтобы был плохой правитель, но ему недоставало опыта. Он принял совет Гэки, не раздумывая, тем более, что ни Яитиэмон, ни старший сын Гомбэй к его свите не принадлежали, и воспользовался случаем, чтобы сделать прибавку Итидаю, который служил непосредственно у него.

Яитиэмон принадлежал к свите прежнего даймё, но умер не так, как остальные восемнадцать вассалов, и на его имя легла тень. Он все же совершил харакири, но бесчестие, однажды запятнавшее человека, смывается не так-то легко.

Яитиэмона никто не славил. Молодой господин, правда, разрешил похоронить его останки у могилы даймё. Если бы и к наследству его отнеслись с должным уважением, честь семьи Абэ была бы восстановлена и преданность ее господину не знала бы границ. Но теперь всем стало ясно, что семейство Абэ в опале. Положение Гомбэя и его братьев было незавидным, их начали сторониться.

Приближался семнадцатый день третьего месяца девятнадцатого года Канъэй, первая годовщина со дня смерти прежне-

165

го даймё. Еще не успели построить храм Мёгэдзи на месте его упокоения. Возвели только часовню и в ней поставили табличку с посмертным именем «Мёгэин-дэн».

Поминальная церемония была поручена бонзе Кёсюдзе. Для поминовения прибыл из Киото высокочтимый настоятель храма Дайтокудзи, что в районе Мурасакино. Как видно, поминки предполагались пышные. Во всяком случае, подготовка в замке Кумамото шла полным ходом уже месяц.

Наконец назначенный день наступил. Погода стояла ясная, солнечная. Над могилой буйно расцвела сакура. У часовни выставили часовых. Прибыл князь и первым воскурил благовония — сначала перед поминальной табличкой отца, потом у табличек покончивших с собой самураев. Затем к возжиганию курительных палочек допустили родню усопших. Состоялось пожалование парадной одежды с гербами и повседневной одежды. Все, начиная с ранга конюшего, получили платье с длинными рукавами, носильщики — платье с короткими рукавами, самураи самого низшего ранга — небольшие денежные суммы.

Церемония благополучно подходила к концу, как вдруг случилось непредвиденное. Когда настал черед Абэ Гомбэя, он подошел к поминальной табличке покойного даймё, зажег курительную палочку и хотел отойти. Но вдруг выхватил нож из вакидзаси, отрезал свою самурайскую косу и положил ее перед табличкой.

Присутствующие остолбенели. Гомбэй же как ни в чем не бывало пошел прочь. Кто-то наконец опомнился и закричал:

— Абэ-доно, постойте!

Его догнали и отвели в служебное помещение. На все вопросы он отвечал примерно так:

— Возможно, вы сочтете меня смутьяном, но я не собирался сеять смуту. Отец мой, Яитиэмон, всю жизнь служил даймё верой и правдой. Умер он, действительно, без дозволения покойного, но отнеслись к нему так же, как к тем, кто получил разрешение умереть. Как член его семьи, я прежде других получил возможность воскурить благовония у поми-