Она улыбнулась сухими губами, что некогда были сладки, как дикая малина.

   - Если я не сказать им, - добавила она. - Она его жалеть?

   Нет.

   И да.

   - Посмотреть, что он с ней сделать, - зеркальце оказывается у моего лица. В отполированном металле я вижу алую вздутую полосу, перетянутую черными нитками. Она начинается над бровью, пересекает нос и, сползая по щеке, уходит под подбородок. Полоса сочиться кровью и белым гноем. - Это навсегда.

   Я понимаю.

   Но я никогда не была красива, чтобы жалеть об утраченном.

   - Ни один мужчина не взгляни в ее сторону, - с улыбкой произнесла Тойву.

   Пускай.

   Я знала лишь одного мужчину. И с меня довольно.

   - Он ее убить. Хотеть, - добавила старуха.

   Возможно.

   - И она все равно его жалеть? - Тойву убрала зеркало.

   - Нет.

   Это не жалость, но...

   К моей коже прилипла шестигранная монета.

   ...дирхем...

   ...подарок, привнесенный с другого края моря...

   ...пещеры безумной Кеннике...

   ...его просьба сказать хоть что-то...

   ...и чужие слова, которые я бросила ему в лицо.

   - Позволь его ранам затянуться, - эта просьба далась мне с трудом.

   - Нет.

   - Да, - я закрыла глаза: слишком устала, чтобы спорить. - Акку привела меня к тебе. Но я знаю, что без моего согласия ты не получишь свободу.

   Хийси не умрет, пока не найдется та, кто добровольно примет ее силу и ее проклятье.

   Я помню старые сказки.

   - Я спасти ее! - голос Тойву был полон гнева.

   Возможно. Но разве я просила об этом?

   - Я убить ее, - костлявая рука нажимает на грудь. И ребра хрустят. Когти впиваются в кожу, готовые разодрать ее. - Съесть сердце. Тук-тук.

   - Но тогда ты не получишь свободу, - меня хватает на то, чтобы смотреть в глаза оборотня. Сколько она прожила? Сто лет? Двести? Больше?

   Акку подарила ей долгую жизнь, но не сохранила молодость. И тело, подточенное многими болезнями, ранами, устало.

   - Почему? - спросила старуха, когда я почти соскользнула в сон. - Если не жалость?

   Не знаю.

   Быть может, потому, что смерть - слишком высокая цена за один удар.

   - Он все равно проклят, - скрипучий голос Тойву проникал сквозь сон.

   Пускай. Тогда нас, проклятых, будет двое.

   - Хорошо...

   Я не слышу, как она уходит. Сплю. И во сне попадаю в пещеру, где чаша воды, подземный жемчуг и мужчина, который поет мне колыбельную на незнакомом языке.

   Тойву возвращается спустя несколько часов.

   - Он будет жить, - говорит она уже и кривится. - А ты...

   А я приму ее силу, хмельную, как молодое пиво, которое варили в Лисьем логе.

   Жизнь Тойву оборвется с первым лучом солнца.

   Она умрет тихо, со счастливой улыбкой на губах. И утром я отнесу ее к корням старого дуба. На дно ямы ляжет медвежья шкура, а в руки Тойву я вложу ту самую шкатулку. И повинуясь порыву, нарву букет из ромашек, васильков и колючей череды: пусть дорога души ее будет легкой, а хозяин подземного мира - милосердным.

   Я вернусь в хижину.

   И на дверях ее подарком от бельмяноглазой Акку будет висеть медвежья шкура. Она придется мне впору. Заглушит голос сердца. Заберет боль. Оставит холод, тот, внутренний, который лишь живая кровь способна утолить.

   И закрывая глаза, я всякий раз буду слышать, как где-то далеко бьется сердце.

   Тук-тук.

   Красиво.

Глава 13. Чужие долги

   Янгхаар очнулся, когда и лес, и овраг остались далеко за спиной.

   Кейсо опасался, что мальчик не выдержит скачки, но и медлить не смел. Чудились за спиной голоса гончих, которые, говорят, у Тридуба весьма хороши. Вот и нахлестывал лошадей.

   Летели.

   Месили копытами сочные травы заливного луга и отяжелевшие, налившиеся позолотой, колосья пшеницы. Взбивали придорожную пыль.

   Лошади проскочили сквозь низкий осинник, за которым проблескивала широкая лента реки. Пошли по воде, и брызги разлетались, как некогда монеты, щедро разбрасываемые рукой Янгара. И только миновав излучину, Кейсо позволил лошадям перейти на шаг. Нынешние места были знакомы ему.

   Кейсо спешил.

   Но и в спешке не позволил себе беспечности. Остановившись в низине, поросшей мелкой жесткой осокой и ежовником, который шелестел, предупреждая о незваных гостях, Кейсо перерезал веревки, что удерживали Янгара в седле.

   То ли удар его был силен, то ли мальчишку приступы измотали, то ли крови он потерял слишком много, но Янгар сполз с седла. И Кейсо едва успел его подхватить.

   - Ты... - веки дрогнули.

   - Я, бестолочь ты этакая. Кто еще? - Кейсо кинул плащ Янгара на землю. Благо, лето, теплая, ночь перебудется, а на утро, глядишь, мальчик отойдет.

   Он выносливый.

   Янгар лег на плащ и, поморщившись, попытался избавиться от подранной куртки.

   - Погоди, - Кейсо снял седельные сумки. - Сейчас я тобой займусь. Ну вот объясни мне, глупому, зачем ты на медведя полез?

   - Медведицу, - уточнил Янгар, болезненно щурясь.

   - Какая разница?

   - Большая. Медведицы хитрее.

   - Ну если так...

   Кейсо быстро сложил костерок из сосновых шишек и тонких, пропитанных смолой, веточек. И крохотный походный котелок наполнил мутноватой водой из ближнего ручья. Достал сумку с травами. И кисет, в котором не табак хранил, но тонкие иглы да шелковые нити.

   Мальчик часто себя ранил.

   - Тем более, - Кейсо присел рядом. - Если хитрее... надо оно тебе было?

   Молчит, упрямец.

   Всегда был с норовом, и год от года ладить с Янгаром становилось все сложней. И бывало так, что Кейсо всерьез подумывал о том, чтобы уйти, да всякий раз останавливался: он успел привязаться к мальчику. Да и тот Кейсо любил. Так, как умел.

   Не его вина, что Янгхаара Каапо любить не учили.

   А может и к лучшему, не так болеть будет, когда узнает про жену. И стоило подумать о ней, как Янгар спросил:

   - Аану...

   - Ее нет. Пей.

   Янгар мотнул головой и попытался оттолкнуть руку.

   - Не дури, - сунув горлышко фляги меж стиснутых губ, Кейсо велел: - Пей.

   Во фляге был бальзам на семи десятках трав, горький, едкий, оставляющий мерзкое послевкусие, но меж тем весьма полезный.

   - Воняет, - пожаловался Янгар, пытаясь отдышаться. Воздух выходил со свистом, тяжело, но на губах не было кровавых пузырей, что само по себе радовало.

   - Зато помогает, - Кейсо отложил флягу.

   Костерок уже разгорелся, и вода закипела. В седельной сумке нашлась запасная рубаха, которую Кейсо деловито разрывал на полосы. Он знал, что мальчик ждет рассказа, но медлил.

   - Аану? - Янгар облизал губы.

   На лбу его выступила испарина. Но невзирая на боль, Янгар сел и, схватив Кейсо за руку, повторил вопрос:

   - Что с ней?

   - Она мертва, - и Кейсо, попросив у богов прощения за ложь, которая во благо, сказал: - Она была мертва, когда ты появился. Сломала шею. Неудачное падение... несчастный случай... это бывает.

   Янгар не шелохнулся и руку не отпустил. Сжал крепче.

   - Я похоронил ее там.

   - А медведь?

   - Он ушел.

   Поверит ли? Поверил.

   Вымотался. И держится на одном упрямстве, потому и не задает больше опасных вопросов. И ладно... Девочку, конечно, жаль, но... с этого упрямца хватит дури вернуться к оврагу. И попасть под удар. Ерхо Ину только рад будет.

   Янгар позволил себя уложить. И лежал тихо, когда Кейсо ощупывал ребра - два явно были сломаны и еще несколько треснули. Янгар не шелохнулся, и когда длинная игла, прокаленная над пламенем, пробила кожу. Раны от медвежьих когтей были неглубоки, но длинны, и шить пришлось много. А поверх швов Кейсо выкладывал аулерскую белую мазь, жгучую, как пламя, и подобно пламени заразу выбирающую.

   Янгар просто лежал, глядя в огонь.

   Нет, он и прежде сносил боль безропотно, но сейчас словно и вовсе не замечал того, что с ним происходит. И Кейсо невыносимо было видеть мальчика таким.