Дура! Какая же она дура! Распелась соловьем, расхвасталась. А этот слушал, кивал, поддакивал, да еще фразочки свои то и дело вворачивал, по которым выходило, что Минди все верно делает.

А она и делала!

Вот только в мастерскую его приглашать не следовало.

— Знающим людям надо держаться вместе, — в который раз передразнила Минди, пнув уже не ведро, но толстенный прут. И женщина, что-то писавшая в углу подвала, обернулась, пригрозив Минди пальцем.

— Угомонись.

— Меня искать будут! — предупредила Минди, понимая, что врет.

Кто будет? Летиция Фаренхорт? Да она, небось, уже написала папеньке гневливое послание с подробненьким рассказом о побеге Минди. И значит что? А то, что Минди сама виновата!

Дура!

— И выкуп… если вам нужен выкуп, то… скажите сколько.

Женщина обернулась. У нее усталое лицо с глубокими морщинами и мертвые глаза. А в глазах слезы и это странно, потому что мертвецы не умеют плакать.

— Я долг отдаю, — сказала она. — Другой долг. А деньги… деньги он возьмет. Он всегда получает то, чего хочет.

И Минди ничегошеньки не поняла. Она села на лавчонку, вытянула ноги и уставилась на сапоги. В каблуке левого был тайник с отмычкой. Вот только отмычкой, пока на тебя смотрят, не воспользуешься.

— Скажите, он меня убьет?

Женщина повернулась спиной, показывая, что не желает разговаривать.

— А можно мне тогда хотя бы книгу какую-нибудь? Или газету? А то скучно.

Она молча встала, взяла газету, которую Минди заприметила уже давно, и сунула сквозь прутья. А сама-то стала хитро, так, что и захочешь — не дотянешься.

— Спасибо. А… а давайте вы меня отпустите? Я вам денег дам. И убежать помогу, если вы его боитесь! В Америку! В Америке он точно вас не найдет, и мой папенька — он очень важный человек и…

Женщина ткнула в статью на первой полосе и сказала:

— Она тоже сбежать хотела. И деньги были. И чего теперь? От него не убежишь. И не дергайся даже.

Ага. Как же. Не дергайся. Это что, Минди вот так запросто и помереть приказывают? Ну уж нет, господа хорошие, на такое она не согласная. И дергаться будет, нравится это кому или нет.

Но газетку Минди почитала, с особым вниманием — ту статейку, на которую надсмотрщица показала. Статейка была так себе, кровавенькая, но видно, что без души писалась.

А прежде-то все больше про Мясника…

— …что явно говорит о ненависти убийцы к женщинам, чье поведение выходит за рамки принятого обществом, — продекламировала Минди, пытаясь голосом перекрыть журчание желтой жижи. Прямо перед клеткой протянулась жила патрубка, и содержимое ее пульсировало в такт биению невидимого сердца. — И бросает вызов общепринятым семейным ценностям. А он и вправду бросает вызов? Эй, ты же знаешь!

Женщина молчала. Только спина ее выпрямилась.

— Почему он женщин не любит? Он не похож на ретрограда! Скажи!

В углу заскрежетало, и жижа вдруг на мгновенье замерла, а после дернулась, побежала быстрее.

— Эй! Поговори со мной! Пожалуйста.

Минди скомкала газету, но лишь затем, чтобы вновь развернуть.

— Он и тебя так зарежет!

— Нет.

— Зарежет! Сейчас ты помогаешь, а потом станешь опасная и…

— …и дамы нашли общий язык? — вкрадчивый голос оборвал нить новой беседы. — Надеюсь, дамы не будут против, если к вашей беседе присоединятся джентльмены. Фло, посылка доставлена?

— Да, — голос женщины не изменился ни на йоту.

— Замечательно. Я нисколько не сомневался в тебе, моя милая.

Он подал плащ и цилиндр, а когда Фло повернулась спиной, выстрелил.

Минди, закрыв уши руками, завизжала.

Умирать было погано. Оживать — погано вдвойне. Воздух драл придавленную гортань, и голосовые связки в ней скрипели, точно струны на дрянной скрипке.

Персиваль попытался откашляться, но едва не захлебнулся собственной вязкой слюной.

Ну дерьмо.

— Не выражайтесь, — сказал кто-то, пиная в бок. — И не дергайтесь, иначе во второй раз я не стану останавливать Джо.

Хрен на вас всех. Сесть бы. И выпить. Хоть бы воды.

Сесть получилось, заодно Перси обнаружил, что руки его связаны, а стену подпирает треклятый итальяшка. Вот же свезло! Из всех ублюдков долбанного города напороться на этого… эту… Слов не хватило, и Персиваль сплюнул. Правда, слюна повисла на подбородке, ну да день сегодня, видать, такой. Неудачственный.

— Ты не клирик, — сказал карлик в лиловой рубахе и ярко-желтом жилете. В руках он держал бумажник Персиваля и, скривив рожу, перебирал банкноты. — Не действующий клирик.

— И что?

— И ничего. Чего надо?

— Руки развяжи.

Карлик покачал головой и, сунув бумажник в карман жилета, упер палец в нос Перси.

— Ты расскажешь, чего тебе надо, или Джованни свернет тебе башку. Хочешь?

Итальяшка заурчал и тяжело хлопнул в ладоши.

Вот же скотство. И надо было так влипнуть? А все из-за чего? Из-за доброты душевной, дури неизбывной и запашка мерзости, каковым тянуло от дома на Мэйфилде. Погеройствовать захотелось? Искупить добрым делом все дела прочие, не особо добрые. Таки и вот результат.

— Ты Бакстер будешь? — спросил Персиваль, глядя в глазенки карлика. Хитрющие. И сам похож не то на торгаша, не то на шулера.

— А если я, то что?

— Ничего. Привет тебе от хозяина твоего…

Карлик дернулся и посерел.

— …Марчиолло.

— Ты… ты… — он махнул рукой и затрясся, словно в горячке. — Марчиолло… он не Марчиолло никакой.

— Знаю. А чего тебя перекорежило-то так? Испугался?

Лезвие выскользнуло из рукава и прижалось к шее.

— Я, может, испугался, — прошипел карлик. — А ты сейчас сдохнешь. Кто тебя послал? Дайвел? Как он меня нашел?

— Ша! — Персиваль попытался отодвинуться, но лезвие потянулось следом. — Кто такой Дайвел?

— Сам знаешь!

— Бакстер! — тонкий женский голос заставил карлика отпрянуть, и ножик исчез. — Ты же обещал, Бакстер, что сдашься!

— Ему?! Лукреция, ты не понимаешь! Его послали, чтобы убить меня! И тебя! И Джо, хотя ему уже все равно.

— Не кипиши, никого я убивать не буду.

— Заткнись! — лезвие вновь нырнуло под горло, и рука, его державшая, крепко подрагивала.

Глядишь, и обойдется еще?

— Видишь, он не будет убивать! — из темноты выступила девочка в кружевном платьице. И только когда она подошла совсем близко, Перси понял — не девочка. Женщина, только крохотная. Небось, такую и ведром накрыть можно. — Он просто…

— …просто, милая леди, будет, если ваш дружок угомонится и расскажет все, как оно есть. И тогда, быть может, получится вытащить и его, и вас. И куколку вашу.

Последнее Персиваль сказал наугад, но по тому, как переменился в лице Бакстер, сообразил — в точку. Вот то-то же! С нормальным человеком Перси, глядишь, и управился бы. А как управится, когда человек этот изнутри и не человек вовсе?

— Что ты еще знаешь?

— Что девица Эмили из дома на Мэйфилде — кукла. И что родичи ее крепко нервничают… только, сдается, не совсем о том они нервничают. Угадал?

Молчит. Пялится. Желваки на щеках так и ходят.

— Меня наняли, — продолжил Персиваль.

— Кто?

— Князь Хоцвальд.

Поверит? Скользкий моментец, неприятственный. Но вот карлик убрал нож и буркнул:

— Допустим. Развязывать не буду. Чего хочешь?

— Найти девушку. Она жива?

Бакстер скривился и неловко пожал плечами.

— Лучше скажи, что жива.

— Он… он хотел сохранить матрицу. Некоторое время. Только… — карлик замолчал и попятился. Но подружка толкнула его в спину и прошипела:

— Ты же клялся, что никого не убивал!

— Я и не убивал! Я… я лишь помогал ему. Мы случайно встретились. Наверное, случайно, хотя теперь я и не знаю. Помнишь, мы выступали в Бресте? Ты на сцене. Я в зверинце. Вот в зверинец он и пришел. Сначала просто глядел. Потом заговорил со мной… он умеет разговаривать. Умеет слушать. Находит слабое местечко, а потом вгоняет в него крюк.

— И что же он тебе пообещал?