Вернувшись из неудачной вылазки в Анакену, мы увидели, что волны нещадно качают наше судно. Высокий вал вынес катер на берег. Мы опасались, что неудача поколеблет решимость Ласаро, но он с невозмутимым видом выбрался на пляж, хотя все мы промокли до костей.
Под вечер мы оседлали четырех коней и отправились вдоль северного побережья на запад по остаткам древней дороги, извивающейся среди разбросанных на плато шершавых лавовых глыб. Ласаро и я ехали впереди, за нами следовали доктор Уильям Меллой и фотограф. После мельницы в Ханга-о-тео еще сохранился участок древней мостовой; здесь Ласаро остановился, чтобы показать нам на скале горельефное изображение огромной змеи с ямками вдоль спины. Ее размеры и отграниченная от шеи голова свидетельствовали, что перед нами не угорь, а именно змея. Горельеф во всем был подобен необычным скульптурам из пещерных тайников, если не считать, что он был намного больше и его высекли в коренной породе. Энглерт знал об этом рельефе и его не меньше нас удивляло, откуда взялось изображение змеи в части Тихого океана, где вообще нет змей, ближайшие водятся на побережье Южной Америки.
Около брошенной во время транспортировки огромной статуи, километрах в двенадцати от мастерской скульпторов, мы свернули с древней дороги, пересекли каменистую равнину и по неглубокой лощине направились к крутым береговым скалам. Если раньше Ласаро держался спокойно, то теперь, приближаясь к месту назначения, он начал заметно нервничать. Стегнул плеткой своего коня и попросил меня тоже прибавить ходу, чтобы мы прибыли первыми. У венчавших скалы двух могучих лавовых глыб он поспешно соскочил с коня и привязал его, показывая знаками, чтобы я следовал его примеру. В несколько секунд сорвал с себя рубашку и брюки, схватил веревку и в одних трусах подбежал к краю обрыва, умоляя меня, чтобы я поскорее раздевался и следовал с курицей за ним. Только тут я обнаружил, что в сумке, притороченной к седлу, он привез жареную курицу. Босиком, в одних трусах я догнал ого в ту самую минуту, когда он уже был готов спускаться с обрыва. Ласаро нервно велел мне съесть куриную гузку и дать ему кусок мяса, когда он вернется. После чего исчез, не успев ответить на мой вопрос, есть ли мне гузку сейчас или ждать его. Только я развернул банановые листья, в которые была завернута жареная курица, и собирался оторвать гузку, как Ласаро показался снова. Я сунул гузку себе в рот, а он жадно проглотил кусок грудинки, озираясь по сторонам. Потом велел мне разложить несколько кусочков мяса на камнях. Когда я это сделал, он немного успокоился и сказал, что теперь можно есть не спеша и поделиться с остальными двумя участниками нашей вылазки, которые подоспели в этот момент и спешились.
Сам Ласаро все так же торопливо набросил петлю веревки на камень — на мой взгляд, весьма ненадежный, соединенный со скалой лишь комом грязи, — и снова полоз вниз. Он веревкой не пользовался и даже не стал проверять прочность опоры. Я спросил, можно ли на нее положиться; он испытующе посмотрел на меня и бросил вызывающее замечание. Я далеко не скалолаз, но пришлось переваливать через край скалы так же, как Ласаро, не пользуясь веревкой. В зубах я держал завернутые в бумагу ножницы, которые он попросил меня захватить. Прямо под нами, метрах в пятидесяти, между камней бесновался прибой. Мы спускались зигзагом по узким полочкам на отвесной стене — только-только уцепиться пальцами. После очередного поворота я увидел свободно свисающую сверху веревку. Ласаро стоял ниже меня; с помощью веревки, стараясь возможно меньше налегать на нее, я слез к нему. Мы еле-еле умещались вдвоем на выступе, прижимаясь к стенке. Почему-то именно здесь Ласаро вздумалось торжественным голосом потребовать, чтобы я дал ему руку и обещал никому на острове не рассказывать о нашей затее. Вот уеду с Пасхи, тогда могу говорить и писать все, что захочу. Если во время следующего визита чилийского военного корабля «Пинто» в деревне станет известно, что Ласаро отдал мне камни из тайника, он скажет сестрам л всем другим, что я получил копии, а через несколько месяцев все забудется. Ласаро явно больше опасался сестер, чем аку-аку. Одно дело — передать другому пещеру, совсем иное — вынести все содержимое.
Солнце склонилось к горизонту, море внизу было расписано барашками… Ласаро отпустил мою руку и предложил мне найти вход в пещеру. Опираясь на его руку, я наклонился, но увидел только отвесную стену с узкими полочками и выступами. Ласаро торжествующе объяснил, что никто не может проникнуть в его пещеру, даже увидеть ее, для этого надо точно знать, как действовать дальше. И он сперва объяснил, какие шаги и повороты нужно делать. Начал с левой ноги, а кончил тем, что опустился на колени на узкой полочке внизу, улегся на ней, подрыгал в воздухе ногами и вдруг исчез. Но почти сразу появился вновь, держа в одной руке скульптуру. Торжественно вручил ее мне в обмен на ножницы и сказал: «Ключ». Это была гротескная человеческая голова (К-Т 1595, фото 193 а) с козлиной бородкой, большими выпученными глазами и длинной, горизонтальной, как у зверя, шеей, словно скульптура когда-то торчала из стены, как об этом писали первые исследователи Пасхи (с. 38).
С согласия Ласаро я положил «ключ» на полку, ведь мне предстояло повторить его сложный маневр, чтобы спуститься к входу. Лишь стоя на четвереньках на нижнем уступе, я увидел впереди, под козырьком, узкую щель. Чтобы дотянуться до нее, надо было лечь ничком и вытянуть руки вперед. И только просунув внутрь руки и голову, я смог подтянуть следом ноги.
Одно было совершенно очевидно: живя в деревне, на другом конце острова, Ласаро никак не мог сам обнаружить эту пещеру. Секрет дошел до него от дедов, которые жили на равнине у Ханга-о-тео и знали каждый уголок в окрестностях. Он еще раньше рассказал мне, что пещера называется Моту Таваке, то есть «Скала тропической птицы», а вся местность у подножия Ваи-матаа — Омахи.
Отверстие в скале и начало хода были такие узкие, что стоило великого труда пролезть, не оцарапавшись о зубцы на шершавой лаве. Продвигаясь вперед, я заметил какой-то слабый свет. Там, где ход начинал расширяться, можно было различить очертания двух каменных фигурок, стоящих по бокам. Фигурка справа (К-Т 1597) оказалась маленькой копией известных пасхальских истуканов, но совершенное исполнение и патина отличали ее от обычных подделок для туристов. Скульптура слева была совсем необычной, она изображала спаривающихся черепах (К-Т 1650, фото 247 а). Позже Ласаро объяснил, что копия истукана и врученная мне у входа причудливая голова были сторожами пещеры. Когда он нашел голову, она лежала перед черепахами, вот он и «решил», что она служила «ключом».
Дальше свод был повыше, я смог сесть и убедиться, что тусклый свет проникает в продолговатую пещеру через трещину справа. В средней полости лежали почти истлевшие остатки двух скелетов без каких-либо следов одежды. Они лежали навытяжку, так что не исключено, что люди, которым принадлежали останки, сами похоронили себя здесь заживо. Ведь обычно в домиссионерскую пору кости скелетов оказывались смещенными при вторичном погребении.
Преграждая путь, в центре стояла каменная плита. На ней горельефом высечена мужская фигура — ноги широко расставлены, гениталии торчат, руки подняты, все четыре конечности согнуты под прямым углом (К-Т 1393, фото 210 с). По бокам сего грозного персонажа, на обрамляющей углубление со скелетами неровной естественной полке беспорядочно лежало в несколько рядов множество каменных скульптур. Пол голый, без сена и камышовых циновок, на стенах никакого намека на плесень, не заметил я и пыли в этой сухой, отлично вентилируемой пещере. В размещении скульптур не было никакой системы; правда, маски и человеческие фигурки смотрели на вход.
Лишь один мотив повторялся дважды (К-Т 1599 и 1658, фото 229 а, b). Великолепно исполненное маленькое млекопитающее — вероятно, крыса — свернулось калачиком на выпуклом камне, вроде той ящерицы, которую зарисовал Жоссан (наст, том, рис. 6е). Возле плиты с горельефом стоял серповидный парусник, причем мачта и парус были вырезаны отдельно и вставлены в отверстие, просверленное в середине палубы (К-Т 1598, фото 281). Затем мой взгляд остановился на грубо вырезанной каменной чаше с человеческими масками по краю (К-Т 1601. фото 275). Антропоморфные изображения были представлены гротескными большеглазыми масками и не такими дьявольскими на вид персонажами с бородой и удлиненными мочками ушей. Среди зооморфных мотивов преобладали куры, морские птицы, птицечеловеки, но я увидел также рептилий, морских животных, млекопитающих. Поразило меня реалистическое изображение коня рельефом на каменной плите (К-Т 1600, фото 234 b). Каждому пасхальцу известно, что их предки не знали этого животного. Так что если резчик задумает подделывать старинные вещи, он никак не станет изображать коня. Островитяне могли видеть лошадей на борту европейских кораблей в конце XVIII века, но на самом острове кони появились только в 1866 году, с прибытием первых миссионеров. Очевидно, рельеф из коллекции Ласаро был изготовлен в это время или несколько позже, однако не для продажи.