Если попадались лягушки, ящерицы или змеи, Рависса увлеченно на них охотилась, убивала, а позже снимала шкуру и вялила мясо. На эту охоту также стоило посмотреть. Змеи были ядовитыми, но Рависсу это нисколько не смущало. Она бесстрашно хватала тварь за хвост и трясла перед ее мордой свернутым в несколько раз кожаным мешком, позволяя змее атаковать мешок до тех пор, пока та не утомлялась. После чего Рависса придавливала шею змеи у самой головы тяжелой палкой и убивала ее ножом. Выглядело это очень эффектно, но про себя Ксанта твердо решила', что вот этому трюку она обучаться у Рависсы ни за что не будет. Змеиная кожа шла на шнурки, застежки и пояса, кожа лягушек и ящериц — на украшение обуви.

— Мне хорошо, — говорила Рависса. — В нашем тухете можно всех тварей болотных есть. Только улиток нельзя и пауков, ну да они и невкусные. А вот тот тухет, который у Реки-Змеи живет, там змей не едят.

— Почему? — тут же полюбопытствовала Ксанта.

— Ну, будто в той реке одна девушка утопилась, молодая жена. Она сирота была, у нее брата не было, защитить некому, вот свекровь над ней и злобилась. А девушка не стала терпеть, утопилась и в змею превратилась. Теперь, если молодую жену в деревню приводят, так всегда большая змея во двор приползает поглядеть, как там молодой живется. Да, кстати, а что ты на самом деле сегодня ночью видела во сне?

— Ты про что? — осторожно спросила Ксанта.

— Ты ведь тоже ночью просыпаешься. Не из-за снов о тростнике, правда?

санта все еще не знала, как ей надлежит себя вести, но кивнула согласно.

— Так кто тебе снится?

— Один человек, мужчина.

— Твой теперешний муж?

— Нет.

— Отец твоего сына? — Да.

— А где он сейчас?

— Его… нет. Уже полгода.

— И как он тебе снится?

— По-разному. Иногда мы грибы собираем, иногда рыбу ловим, теперь вот тростник… Потом приходим домой, не ко мне, к нему домой, но во сне будто я там тоже живу. И вдруг начинаем ссориться и никак помириться не можем. У нас такое бывало и взаправду. Наконец я выбегаю из дома и вдруг вспоминаю, что на самом деле его нет. И просыпаюсь. Вот и все.

— Это хороший сон.

— Что?!!!

— Это хороший сон. Попробуй в следующий раз вернуться. Может быть он скажет тебе, зачем приходит.

— Попробую, — пообещала Ксанта, сама не слишком веря в свои слова.

— Я вот не вернулась однажды, — продолжала Рависса. — Наяву не вернулась, а во сне меня уже и не зовут.

— Поэтому ты и мужа не выбрала? — осторожно спросила Ксанта. Рависса кивнула.

— Он мне родня был дальняя — сестра его отца за братом моей матери замужем была, но нам жениться можно было. Только он плохой добытчик был, плохой охотник, и рыбы мало приносил. Он одежду шить любил, красивую очень, мне дарил, так все девушки мне завидовали, у меня хоть брата не было, а я все равно наряднее всех одевалась. Другие девушки тоже хотели у него одежду на еду менять, но им братья и матери запретили — не дело это, одежду женщина сама должна готовить из того, что ее брат добыл. Мне родители сказали: у тебя брата нет, кормить некому, надо, чтобы муж умелый был, чтобы он всех мог прокормить и тебя, и своих сестер. А у него сестер трое было, а зверь и рыба к нему не шли. Говорили, что они потому не идут, что он их шкуры режет и иглой колет. Ну я и перестала с ним видеться. Совсем стороной обходила, слова не говорила. Ну, зимой мужчины пошли в верхние земли охотиться и там он пропал, в лесу заблудился. Потом сестры открыли сундуки, а там каких только нарядов нет, только все уже гнилью пошли. Их так в землю и закопали, четыре сундука. Я тогда думала, может, он в верхних землях дом себе нашел, может придет, за собой уведет. Хоть на яву, хоть во сне. Я ведь уже давно одна живу, и ничего кормлюсь, думаю, может, его бы прокормила. Но он так и не пришел. Так что ты уж попробуй вернуться. Может быть, твой мужчина тебе что-то сказать хочет. А за сына ты не бойся, — повторила Рависса, — с ним все в порядке будет.

И обе старые женщины вновь принялись за работу.

Мужчинам — Керви и Дреки — пришлось освоить рыбную ловлю. Поначалу все было довольно просто. В разгар весны вверх по реке шла на нерест черноспинка — довольно крупная рыба с высоким черным спинным плавником и черной же головой. Ее ловили обычно в заводях или неглубоких каналах неводом с берега или с двух идущих вниз по течению лодок. Однако пару декад спустя рыба пошла на убыль, и добыть ее стало посложнее. Теперь Болотные Люди ловили рыбу поодиночке. Они выстраивали вблизи омутов изгороди и узкие помосты, доходившие до самой стремнины, и, усевшись или улегшись на помосте, били рыбу острогой. Острога была необычная — ее наконечник не крепился намертво к древку, а присоединялся гибким ремешком из сыромятной кожи, после чего вкладывался в специальный паз и не туго закреплялся вторым ремешком. Когда наконечник вонзался в рыбу и рыбак дергал острогу, наконечник тут же выскакивал из паза, и рыба оказывалась на привязи. Теперь она не могла резким движением сломать острогу, и рыбак некоторое время вываживал свою добычу, пока она не уставала и не позволяла вытащить себя на берег, где ее убивали деревянной колотушкой.

Занятие это требовало, тем не менее, умения и сноровки, но Дреки заручился помощью Аркассы — та, будучи главной кормилицей в семье, не чуралась никакой мужской работы, — и вскоре дело у него пошло на лад. Керви не был так успешен, но, к счастью, вслед за рыбой на болота прилетели птицы, и тут уж прирожденный аристократ не дал маху. Рависса говорила, что весной на птицу помногу не охотятся, но понемногу можно, если не ломать птице кости, а голову отрезать и все это вместе с перьями оставлять на болоте. У убитой же рыбы полагалось вырезать желчный пузырь и тут же бросить в реку вместе с пучком ароматных трав, другой такой же пучок засовывали рыбе в рот. Рависса говорила, что рыба очень радуется такому почтительному обращению. «Черноспинка увидит, что мы ее с почетом встретили и расскажет в море другим рыбам — краноспинке и змееголову, и те тоже придут. А если черноспинку не уважить, то и другие рыбы не придут, голод будет».

С каждой рыбины снимали по семь тонких слоев мяса: шесть из них, по три с каждой стороны, оставляли для людей, седьмым — с хребтом и внутренностями — угощали собак или свиней. Пласты рыбы нанизывали на тонкие прутья и сушили в тени. Икру ели тут же, так как соли у болотных людей почти не было. Вместо соли они посыпали хлеб тонко смолотой золой, смешанной с соком трав, но для заготовки икры, мяса или рыбы эта смесь, разумеется, не годилась.

Обычно женщины возвращались домой раньше мужчин, когда солнце переваливало за полдень. Они развешивали на просушку собранные корни и травы, работали в саду, стирали и чинили одежду и обувь, готовили еду — по большей части ту же икру, рыбу или птицу, смешанную с испеченными в золе клубнями, или лишайниками, и приправленную зеленой душистой травкой со жгучим вкусом, которую здесь звали без затей «острой травой». Из тростниковой муки пекли рассыпчатые лепешки и смешивали их с жареными грибами или свежими ягодами. Иногда, но не часто, на десерт пекли в золе найденные на болоте птичьи яйца. Рависса говорила, что осенью нужно будет собрать побольше грибов и ягод, а также семян «толстянки», «кисленики» и «полошихи». «Еще есть в озерах здесь неподалеку съедобные водоросли, но их наберем, когда молоко поедем добывать». Что означала последняя загадочная фраза, Ксанта так и не поняла — Рависса только хитро улыбалась и обещала, что Ксанта вскоре сама все увидит.

Из рыбьих голов обычно варили суп с клубеньками «желтого сердца», «острой травой» и другими приправами или просто с мучной заправкой. После еды тщательно вычищенные нижние челюсти рыбы закапывали за домом. «Чтобы они и на другой год к нам приходили», — говорила Рависса. В своем доме ужинали редко, чаще, прихватив в собой снедь, уходили в гости к соседям. Вечер заканчивался обычно танцами или представлением.

Вот уж чего не ожидала обнаружить на болотах Ксанта, так это театра. И тем не менее почти что каждый вечер люди доставали из сундуков ингрих и начинали спектакль. В теплые летние ночи занавес натягивали прямо в реке, между двумя рыболовными помостами, молодежь входила в воду по пояс и, прячась за занавесом, выставляла на воду свои ингрих. Тогда чаще всего играли пьесу о водяной змее, которая помогала бедной сироте, а на дом злых родичей насылала огромную волну. В ненастные дни собирались под крышей одного из домов и занавес натягивали перед очагом. Тогда на сцену выступали арридж, точнее их тени. Актеры ложились прямо на пол, поднимали арридж над головой, и тени охотников и прекрасных дев, оленей и волшебных птиц плясали на белом полотне, рассказывая свои истории. Сюжеты были стары как мир: о бедном охотнике, который погнался за золоторогим оленем и попал на небо в гости к солнцу, о волшебной козе с желтыми рожками, которая увезла девушку от нелюбимого мужа к любимому, о парне, который нашел волшебную дудку и всех заставил под нее плясать.