Еще два шага. Эти шаги всегда даются особенно тяжело. И — бассейн. Мерзкая, маслянистая, желеобразная масса, в которую плюхаешься, как в болото. Она чавкает, глотая тебя, и ты начинаешь глотать ее, дышать ею, делать самое, казалось бы, противоестественное, и весь организм, весь, до последней клетки, бунтует против этого, но ты все равно дышишь и глотаешь, глотаешь и дышишь, и постепенно становится все легче, легче, постепенно тело приобретает звенящую и упругую силу, ловкость, это приходит на исходе третьей минуты, и этот момент тоже пропустить нельзя. Надо быстро выбраться из бассейна — обратно в сухой объем «купальни». Впрочем, сухим его назвать трудно, потому что с потолка сейчас низвергается не душ — настоящий тропический ливень, смывающий с тебя остатки гнусного желе. Под секущими струями этого дождя нужно сделать еще три шага — к люку баролифта. Опять два оборота влево, ручки на себя, вперед, снова ручки на себя… Этот люк двойной, и всю операцию приходится повторять. Но это уже конец.

Теперь ты в самом баролифте, где светло и уютно, а давление поднято до того, которое будет ждать тебя внизу.

Ты ложишься на диван, вернее, он только называется диваном, на самом деле это весьма неудобное сооружение, гибрид прокрустова ложа со стандартной больничной кушеткой, и диван обнимает тебя десятками датчиков, щупальцами, лентами, и это надо терпеть полчаса, пока контроль не удостоверит, что с тобой все в порядке и ты готов к выходу вниз.

А когда полчаса кончаются, вся эта сбруя отпускает тебя, как щупальца осьминога, которому нажали на хрящевой колпачок, и ты встаешь. Уже не человек, не тот Аракелов, который восемьдесят минут назад вошел в «чистилище», — батиандр, «дух пучин», покрытый гладкой, жирно блестящей, маслянистой на ощупь кожей, с выпученными немигающими глазами, с пленкой между пальцами рук. Теперь снаряжение: моноласт, шлем, браслеты — эхолокатора, компаса и глубиномера, — пояс с ножом и сеткой…

Ну вот ты и готов, Аракелов.

Теперь остается ждать.

«Слава богу, — подумал Аракелов, — что Марийка не видит меня сейчас. Хорош — прямо первый любовник… Дух пучин!»

Он подошел к телетайпу (при таком давлении разговоры на акустике невозможны), подумал с минуту, перебирая пальцами над клавиатурой, потом отстучал коротко:

«Скоро?»

Скорее бы! Чтобы баролифт пошел вниз, а там открыть люк — и к себе. Он так и подумал: к себе. И поразился, поймав себя на этой мысли.

За прозрачным окошком поползла лента:

«До подхода сорок минут».

Сорок минут! Сидеть и ничего не делать, ждать, ждать, ждать… О чем они там думают! Аракелов стал проверять снаряжение. Попробовал, хорошо ли фиксируется в ножнах кинжал и достаточно ли свободно входит; проверил на упругость моноласт, подумал, потом взял другой из сменного комплекта, попробовал тоже, в конце концов остановился на первом и снова убрал в рундук запасной. И только тогда, подняв голову, увидел, что сигнальная лампочка телетайпа нервно мигает.

IV

Серебристая изнанка морской поверхности беззвучно лопнула, и с обзорного экрана ударил в центральный пост ослепительный солнечный свет. Несколько секунд Джулио делла Пене, щурясь, привыкал к нему, потом поднялся, разминая затекшие от долгого сидения ноги, в два шага пересек тесную рубку и, встав на нижнюю ступеньку трапа, стал открывать замок люка. Одновременно с последним — шестым — поворотом штурвальчика и мелодичным контрольным звонком тяжелая стальная крышка резко откинулась и замерла, как поставленная на ребро монета.

В тот же миг в лодку хлынул воздух, и делла Пене почувствовал, что пьянеет. Так пьянеешь от первой затяжки, когда несколько суток не курил.

Тридцать четыре года над головой делла Пене распахивались люки подdjдных лодок. Самой первой была старенькая дизель-электрическая, доживавшая последние годы в учебном отряде. Мало кто сегодня помнит эти корабли-ветераны — длинные и узкие, как барракуды, с высокими боевыми рубками и стомиллиметровым орудием на палубе… Но именно на такой — даже не ракетной, а еще торпедной лодке молоденький гардемарин делла Пене ушел в свой первый учебный поход… Потом были другие — могучие атомные левиафаны, в которых чувствуешь себя Ионой во чреве китовом, причем не просто Ионой, а Ионой-долгожителем, особенно к концу десятимесячного автономного плавания. И наконец, был «Тельхин». Красавец «Тельхин», воплощение целесообразности и мощи — двадцать четыре ракеты «Редикул-4А», двадцать четыре месяца автономности и всего двадцать пять человек команды, подобранной зато один к одному; офицерская лодка — две дюжины офицеров и он, командир «Тельхина», капитано ди фрегатто Джулио делла Пене… Чем, ну чем уступал «Тельхин» какому-нибудь «Микельанджело» или «Рафаэлю»? Плавательный бассейн и теннисный корт на подводной лодке — мог ли представить себе такое даже бессмертный создатель «Наутилуса»? Какими же убогими показались после этого контр-адмиралу делла Пене юркие субмарины Океанского патруля, отдаленные потомки «Биберов» и «Зеехундов»! Впрочем, за восемь лет он почти свыкся с ними.

Тридцать четыре года… И каждый раз, когда лодка всплывала и распахивался люк, делла Пене замирал, вдыхая морской воздух, впитывая его всем существом, купаясь в нем, потому что как бы ни была чиста и свежа внутрикорабельная атмосфера, кондиционированная, ароматизированная и еще черт знает какая, в ней неизбежно ощущался привкус искусственности. Никакими ухищрениями химиков его не удавалось отбить. А морской воздух… Попробуйте неделю-другую посидеть на оборотной воде, а потом вдоволь напиться ключевой.

До сеанса связи оставалось тринадцать минут. Собственно говоря, делла Пене всплыл чуть-чуть рановато, но в последние годы он изредка позволял себе подобные вольности. Тем более что там, внизу, кругами ходила вторая субмарина его звена.

Делла Пене поднялся по трапу и сел на верхней ступеньке, опершись спиной на откинутую крышку люка. Из нагрудного кармана рубашки он вынул сигареты и зажигалку. Зажигалка была французская, напалмовая — опять же использование военных достижений в мирных целях. Веяние времени… Делла Пене улыбнулся и закурил.

Океан был спокоен и ласков. Именно таким должен был увидеть его пять веков назад великий португалец, чтобы наречь Тихим. Будь вода чуть зеленее, а волна чуть короче, — и делла Пене смог бы вообразить себя сидящим не на башенке патрульной субмарины, а где-нибудь на берегу Лигурийской Ривьеры. Стоит повернуть голову направо и посмотреть вдоль пляжа, как взгляд натолкнется на впившийся в горизонт зуб небоскреба Итальянской телефонной компании.

Впрочем, делла Пене не любил тешить себя иллюзиями. Не пристало это военному моряку. Даже если он уже восемь лет не военный моряк. Даже если военного флота уже не существует…

Пора! Делла Пене спустился вниз, сел в кресло. Несколько движений — и над субмариной взвился антенный зонд, а прямо перед делла Пене осветилась небольшая панелька рации.

— Патруль шестнадцатый в квадрате РХ вызывает Гайотиду-Вест. Как слышите меня? Прием.

Гайотида ответила сразу же. Из динамика донесся голос дежурного диспетчера — сегодня это был Захаров.

— Гайотида-Вест к патрулю шестнадцатому. Слышу вас хорошо. Прием.

— Докладываю: патрулирование во вверенном мне квадрате РХ закончено. Прошу разрешения на передислокацию в квадрат ОХ. Прием.

Делла Пене был не прочь поболтать с Захаровым, может быть, договориться о встрече вечерком — посидеть, сыграть в шахматы или в го — два старика, два адмирала. Только Захаров был в прошлом вице-адмиралом и держал свой флаг не на подводной лодке, а на крейсере. Но во-первых, связь запрещено использовать для личных разговоров, а во-вторых, слишком въелась в делла Пене привычка ни о чем не говорить по радио клером[7].

— Шестнадцатый, передислокацию запрещаю.

Значит, какое-то изменение в обычной, рутинной патрульной службе. Руки действовали сами, в автономном режиме: правая включила вызов ведомой субмарины по гидроакустическому каналу и, как только на панели акустической связи замигала квитанционная лампочка, перебросила вверх тумблер ретранслятора: теперь Чеслав услышит все, что будет говорить диспетчер Гайотиды; левая одновременно включила бортовой магнитофон, а когда Захаров назвал координаты района поисковой операции, сразу же перенесла их в память курсопрокладчика.