«Что за печальные, и вместе с тем занятные и полные событий три месяца!» — думала Зельда в один из мартовских дней, стоя у окна и глядя сквозь кружево занавесей на шумную и многолюдную Маркет-стрит. Трудно было теперь понять, как все это вышло, трудно проследить все те незначительные события, что день за днем подготовляли ее новое положение.
Доктор позаботился, чтобы ей было уютно, чтобы она ни в чем не нуждалась во время своего заточения. Они обедали вместе в маленькой лаборатории, как добрые товарищи, болтали и смеялись. Выходить Зельда не решалась. В течение первых десяти дней она видела только доктора и уборщицу, приходившую по вечерам на один час. Каждый день доктор приносил ей какой-нибудь маленький подарок и в конце концов она просто снабдила его списком разных необходимых ей принадлежностей туалета. Но время шло — и это сиденье взаперти начало ужасно тяготить Зельду. Доктор Бойльстон принимал в консультации от двух до шести. Частенько пациенты являлись в семь и позже. По утрам, до двенадцати, он ездил по больным, а Зельда оставалась полной хозяйкой и могла расхаживать по всем комнатам, сколько захочется. Потом они весело готовили завтрак в лаборатории, а с первым звонком у двери Зельда пряталась в задней комнате до вечера, пока не уйдет последний пациент. Читала, шила, пока не устанет, — или раздумывала о своем положении, лежа на диване. Из кабинета сюда доносилось каждое слово доктора и пациентов. Жуткие то бывали диалоги, жуткие подробности узнавала Зельда! Иногда доносились стоны, крики, потом вздох облегчения и всхлипывание: «о, благодарю, благодарю вас, доктор!» Зельда затыкала уши пальцами, даже плакала иногда, и порою ей казалось, что она не выдержит дольше ни одного дня в этой консультации. Лучше убежать, рискуя снова попасть в ненавистный ей дом дяди, лучше даже приют Св. Катерины, чем эта тюрьма!.. Перед глазами ее неотступно стоял Майкл с его милым улыбающимся лицом и веселыми искорками в глазах. Что с ним сделали?.. Не думает ли он, что она его забыла?
Бойльстон скоро обратил внимание на ее бледность и нервность и всполошился. Его цветочек скучает в заточении! Он стал еще чаще приносить подарки и лакомства. Наконец, в один прекрасный день принес густую синюю вуаль с широкой каймой, хорошо скрывающую лицо, и повез Зельду обедать в мало посещаемый ресторан, а оттуда на концерт. Это положило начало ряду вылазок. Доктор повел ее в один магазин, открытый по вечерам, и купил ей прелестное платье, строгий костюм для гулянья и шляпу к нему. Ездили они и к морю. Зельде нравилось наблюдать все вокруг сквозь синюю дымку вуали. Изредка доктору приходилось раскланиваться со знакомыми, но его спутницу никто не узнавал.
Так они развлекались по вечерам. Дни же становились Зельде все более нестерпимы. Детали человеческих болезней, интимные тайны, сообщаемые пациентами доктору в уверенности, что их никто, кроме него, не слышит, все более и более нервировали ее. Она и не подозревала, что в жизни есть столько гадостей и ужасов. Бэкерсфильд с его пороками и беззаконием был Сионом в сравнении с Содомом и Гоморрой, откуда являлись отвратительные, пораженные болезнями люди за помощью к доктору Бойльстону. Однажды какое-то особенно омерзительное сообщение перевернуло всю душу Зельды. Больше она не могла выносить это. В тот же вечер, по уходе последнего больного, она объявила доктору, что хочет уйти.
— Но, деточка, отчего же вы мне раньше не сказали? Конечно, я понимаю, что вам невмоготу сидеть под замком и слушать все эти гадости!
— Не понимаю, как вы можете выносить это, доктор?
— Но я этим кормлюсь, дорогая!
— Мне придется вернуться к дяде Кейлебу…
— Глупости! Ничего подобного вы не сделаете. Терпели же вы целых три недели — потерпите еще столько же месяцев — а потом вы будете свободны, как ветер!
— Я не в состоянии больше торчать тут даже и одного дня! Не могли бы вы отыскать для меня пансионат? Когда я еще была маленькой девочкой, я жила у миссис Хэджерти на Шотуэлль-стрит.
— Вы хотите, чтобы все тотчас заподозрили что-то неладное, увидев такую хорошенькую девушку и в вашем возрасте одну в пансионате? Чтобы толки дошли до полиции?
— Полиции?!
— Ну, да! Дядя известил полицию о вашем бегстве и обещал вознаграждение тому, кто сообщит что-нибудь о вас.
— О господи!
— Тревожиться вам нечего, мы с вами ловко их провели. Теперь придумаем выход, который бы вас устроил. Что до меня, то я буду вполне удовлетворен, если за это время вы немножко полюбите старого хрыча Бойльстона.
— Вы же знаете, доктор, как я вам благодарна за все, что вы сделали…
— Правда?
— Ну, конечно! Вы это отлично видите!
— Нет, не вижу. Вы никогда не бываете ласковы ко мне, никогда меня не поцелуете…
— Может быть, когда я снова приду в себя…
— Да, вы много пережили, бедняжка!
— И потом, доктор, вы знаете, ведь… Майкл…
Лицо доктора омрачилось.
— Не особенно хорошо с вашей стороны продолжать думать об этом юном нахале!.. — Он проговорил это чуточку резко.
Наступило натянутое молчание.
— Ну, что же, я подожду, — объявил, наконец, доктор, видимо, уже не раз размышлявший об их взаимоотношениях.
— А теперь давайте подумаем, как быть с квартирой для вас, — переменил он тон. — Конечно, вы не можете долго оставаться в этой коробке. Надо будет подыскать что-нибудь более подходящее.
В тот же день, вечером, он сообщил ей свой план.
— Еще одна ночь здесь, — он нежно погладил ее по плечу, — а завтра вы можете перебраться в свое собственное жилище.
Оказалось, что он снял для Зельды смежную с его консультацией квартирку, уже с месяц пустовавшую. В квартирке было больше приспособлений для хозяйства, чем в Бойльстоновской. И она даже соединялась дверью с этой последней.
Наутро доктор и Зельда под своей вуалью отправились закупать все, что нужно, от коврика у двери до чайной ложки. Вечером он добыл ключ и повел Зельду осматривать новое ее жилище.
— Вот тут вы можете устроить спальню, а здесь — мы будем обедать вместе, если вы пожелаете и впредь обедать со мной. — Он многозначительно улыбнулся.
Он стал рисовать в радужных красках жизнь, которую она будет вести в новой квартире, в полной безопасности от преследований дяди. Первый раз за все три недели у Зельды стало легко на душе.
— Все это будет ваше, ваш собственный угол, — говорил доктор.
— Собственный угол! — повторила она с восторгом.
Промелькнули в памяти чердак, чулан в подвале, оранжерея, местечко меж ветвей ивы… Все места, где она пыталась создать себе этот «свой угол».
— И мне можно будет завести щенка или кошку, чтобы не было скучно? — спросила она со счастливым смехом.
Доктор утвердительно кивнул и ласково поглядел на нее.
— Вы очень добры ко мне, — промолвила Зельда, и губы у ней задрожали.
— Зельда, да для меня это самая большая радость, какую я когда-либо имел в жизни! — сказал внезапно охрипшим голосом Бойльстон и обнял ее.
В порыве признательности она припала головой к его плечу.
— Зельда, девочка моя маленькая, мой цветочек! — прошептал он. — Так вы немножко любите старого Бойльстона, да?
— Вы — такой добрый…
— И мне можно будет когда-нибудь поцеловать вас, да?
Глаза его сквозь стекла очков ярко сверкали, губы кривились от волнения. Он был до трогательности похож на голодного мальчика, и Зельда не могла отказать ему в поцелуе.
— Ах, Зельда, Зельда! — вскрикнул он, когда она высвободилась. — Вы не знаете, как я вас люблю. Вы — изумительная девушка!
На следующий день они снова отправились в поход по магазинам. Хорошенькая, крытая плюшем мебель для нового жилища, широкая кровать, одеяло, газовая печка, посуда, белье, зеркало, тысяча мелочей и, наконец, белый пушистый шарик, величиной с два кулака Зельды, с розовым носиком, розовым язычком и розовыми ушками, окрещенный «Джинджером».
— Ах ты, прелесть, прелесть! — шептала в пушистое ушко Зельда, подымая котенка к лицу и любуясь им. — Что бы я стала делать без тебя? Ты — мой единственный товарищ.