Когда же достаток позволял, нанимали учителей. В семьях попроще таким учителем мог быть просто приходский священник [34], в более зажиточных — специально обученные гувернеры или гувернантки. Таким образом, из рук нянюшки маленькая дворянка в XVIII — начале XIX в. попадала в руки француженки, иногда — немки.
В провинции найти «хороших преподавателей и учебников было почти невозможно» (указ 1755 г. запрещал иностранцам, не выдержавшим специального экзамена, обучать детей, но он остался на бумаге) [35]. Частные уроки предлагались порой всякими проходимцами — и русскими и иностранными. Потому-то «в начале текущего столетия… большая часть мелкопоместных дворян дальше Псалтыря и Часослова (в своем образовании. — Н. П.) не шла, а женщины, что называется, и аза в глаза не видали», — вспоминала М. С. Николева. Тем не менее стремление набрать «учителей полки, числом поболее, ценою подешевле» (А. С. Грибоедов) стало показателем хорошего тона. Каждая мать «старалась о воспитании, чтобы ничего не упустить в науках» [36].
Число учителей, равно как и перечень преподаваемых предметов, варьировалось.
Когда речь шла о «хорошем», «утонченном» образовании для девочек, предполагалось длительное обучение их иностранным языкам. Языки называли «гимнастикой ума» [37]. В столице в набор обязательных языков, необходимых для «хорошего» образования, входили помимо немецкого (который преобладал во времена Петра и Анны Иоанновны) и французского (который был наиболее распространен при Елизавете, Екатерине II и позднее) еще и английский, латинский и греческий — именно «безукоризненнейшее знание» их давало возможность говорить об образованности княжны или юной графини [38]. Впрочем, иногда знание девочками древних языков почиталось необязательным: [39] они были неприменимы в жизни.
В провинции дело обстояло несколько иначе. Поиски хороших учителей были зачастую затруднительны, покупка книг и их выбор — случайны [40]. В то же время некоторые мемуаристки, родившиеся и выросшие в провинции, утверждали, что их «обучение нисколько не терпело от этого поселения в глуши» [41]. Выбор языков, которым обучали дворянских девочек вдали от столиц, зависел не столько от моды, сколько от обстоятельств. Например, в Архангельске конца XVIII в. «проживало большое число представителей немецких фирм, имелась немецкая слобода», а потому, по воспоминаниям А. Бутковской, «было несколько немецких пансионов, и немецкий язык был в большом ходу». Французскому же языку в их городе, по ее словам, обучались мало, и девочке с трудом нашли преподавателя — «швейцар(ц)а из немецкого кантона» [42].
В конце XVIII в. для «хорошего» женского образования равно обязательными почитались немецкий и французский языки [43]. Кн. И. М. Долгорукий вспоминал впоследствии, что в 1767 г. мать, «следуя общему обычаю» (!), наняла им с сестрой «француженку, madame Constanon», которая и приучила их «лепетать по-своему с самого ребячества» [44]. «Нам всегда приказывали говорить месяц по-французски и месяц по-немецки, — вспоминала С. В. Скалой, — по-русски нам позволялось говорить только за ужином, и это была большая радость для нас (детей. — Н. П.)» [45]. На рубеже веков и в начале XIX в. языком повседневного общения аристократии стал только французский, почти полностью вытеснивший не только другие европейские языки, но и русский. Владение им стало знаком принадлежности к высшему сословию — и именно поэтому многие матери «употребляли последние средства, чтобы нанять для этого языка француженку» [46].
По воспоминаниям кнг. С. В. Мещерской, описывавшей события конца XVIII в., «тогда было такое время вследствие наплыва эмигрантов из Франции. Все лучшие преподаватели были французы…» [47]. «Хотят иметь француза — и берут того, какой случится…Попадаются люди с понятиями и манерами наших лакеев», — иронизировал некий француз, побывавший в России в конце XVIII в. [48]. Его иронию разделила в начале XIX в. Е. А. Сабанеева [49]. Куда мягче смотрела на недостаток образованности гувернанток начала XIX в. современница А. С. Пушкина А. О. Смирнова-Россет. «Добрая Амалия Ивановна, — писала она в воспоминаниях, — была идеал иностранок, которые приезжали тогда в Россию и за весьма дешевую цену передавали иногда скудные познания, но вознаграждали недостаток примером истинных, скромных добродетелей, любви и преданности детям и дому…» [50].
Гувернанток, обучавших юных дворянок языкам, специально выписывали из крупных европейских [51], а за их отсутствием из западнороссийских городов. Например, для В. Н. Энгельгардт, по воспоминаниям ее брата, была выписана «из Вильны madame Leneveu за 500 рублей» [52]. Ровесница девятнадцатого века А. П. Керн воспитывалась вместе с сестрами гувернанткой, выписанной из Англии и обучившей до того «двух лордов». Эта дама обучала девочек одновременно и своему родному английскому, и французскому языкам, «уча петь французские романсы». «Все предметы, — признавалась впоследствии А. П. Керн, — мы учили, разумеется, на французском языке и русскому языку учились только 6 недель во время вакаций, на которые приезжал из Москвы студент Марчинский…» [53].
Владение русским языком, знание русской грамматики почиталось на рубеже XVIII–XIX вв. вовсе не обязательным [54], о чем с удивлением и осуждением вспоминали женщины, писавшие свои мемуары позже, в середине XIX в. [55]. Письма образованных и знатных женщин рубежа XVIII–XIX вв. — если они были написаны не по-французски — поражают обилием грамматических ошибок, не говоря уже о полном отсутствии синтаксиса и пунктуации [56]. Однако наиболее просвещенные женщины XVIII столетия, подобно Е. Р. Дашковой или воспитывавшейся вместе с нею дочерью М. И. Воронцова (ставшей в замужестве графиней Строгановой), «изъявляли желание брать уроки русского языка» и впоследствии неплохо им владели [57].
Любопытно, что со знанием русского языка порой возникали курьезные ситуации: невестка, воспитанная в «культурном контексте» второй половины XVIII в., «довольно плохо говорила по-русски», а свекровь, получившая образование несколькими десятилетиями ранее (или не получивши никакого), иностранными языками не владела [58]. Еще более часто такие ситуации возникали между детьми и старшим поколением в родных семьях [59], где бабушки, не имевшие языкового образования [60], были склонны особенно нетерпимо «порицать все иностранное» [61]. С 1812 г. во всех женских институтах и пансионах было вменено в обязанность преподавание русского языка [62].
Между тем родители юных барышень прекрасно понимали, что от уровня начального семейного образования может зависеть судьба их чад. Многие матери, «не получив сами достойного образования, старались всеми силами дать его своим дочерям», — вспоминала М. С. Николева [63]. Е. Р. Дашкова, по ее словам, «испытывала всевозможные лишения», но они были ей «безразличны, ибо желание дать сыну самое лучшее образование» поглощало ее «целиком» [64]. Ее старшая современница — мать Н. Б. Шереметевой (Долгорукой) — «старалась о воспитании (дочери. — Н. П.), чтобы ничего не упустить в науках и все возможности употребляла…» [65].
Дальновидные матери-дворянки стремились найти дочкам самых лучших и образованных воспитателей. «Я великолепно сознавала, что у нас нечасто можно встретить людей, способных учить детей, к тому же лесть слуг и баловство родственников помешали бы такому воспитанию, к которому я стремилась», — обосновывала необходимость собственного контроля за воспитанием и обучением детей президент двух академий Е. Р. Дашкова [66].
И такие усилия оправдывались. Так, гувернантками при будущей хозяйке известного литературного салона в Петербурге Л. П. Елагиной были «эмигрантки из Франции времен революции, женщины, получившие по-тогдашнему большое образование… отличавшиеся аристократическим складом и характером». Это обстоятельство имело впоследствии, по словам современника А. П. Елагиной, историка К. Д. Кавелина, «большое влияние на [ее] умственный и нравственный строй, придав ей французскую аристократическую складку, общую всем лучшим людям той эпохи» [67].