Когда, наконец, он взял ее на руки и понес в кровать, ее пронзило сильное и острое желание.

Без рубашки плечи Габриеля казались шире, массивнее.

– Не заставляй меня долго ждать, Габриель, – улыбаясь, она потянулась к нему.

Агнелли стоял у кровати с бокалом вина в руке, лаская глазами ее обнаженное тело. Толстая, мягкая перина прогнулась, когда он оперся коленом о край постели, и ее длинные стройные ноги слегка раздвинулись.

– Не торопи меня, cara, – он пылко улыбнулся. – Я услаждаю свои глаза. Дай им полюбоваться тем, что я ласкал, но мог представить только в своем воображении. Ты – скандинавская богиня любви во плоти.

– Фрея. Ее зовут Фрея. Ее возлюбленный – бродяга и мечтатель – заставил ее страдать. Слезы Фреи были капельками чистого золота. – Рука Дженни коснулась жестких темных волос, завивающихся кольцами на смуглой груди, и постепенно опустилась вниз по ровному плоскому животу. – Не похоже… – вздохнула Дженни, опуская пальцы еще ниже, – что ты возбужден. К тому же, не слишком вежливо разглядывать человека. Ты давно все рассчитал. У нас целая ночь впереди, поэтому тебе хватит времени… полюбоваться мною… немного позже.

Он опустился на нее и с глубоким благодарным смехом и стоном наслаждения вошел в нее мягкими ритмичными ударами. Его бедра были плотно прижаты к ее бедрам, его грудь скользила по ее отвердевшим соскам.

Наконец-то их тела слились воедино, касаясь обнаженной кожей.

– Я не слишком тяжел для тебя, cara? – прошептал Габриель.

Дженни отрицательно качнула головой и обняла его за плечи. Он перевернулся на спину, и она оказалась сверху.

– Ты совсем легкая, как пушинка или легкий ветерок… как луч солнца, но сильная. – Он закрыл глаза, лаская ее соски языком.

– Я хочу… чувствовать тяжесть твоего тела, – шепнула Дженни.

– Как ты скажешь… Я хочу тебя, Дженни, – ответил он, и уложил ее на спину. Она прогнулась под ним.

– Ах… Karlek – шептала она снова и снова.

– Какой прекрасный способ изучения шведского языка! – сказал Габриель, проснувшись.

Дженни сидела в сорочке на широком подоконнике, глядя на парк и тихонько напевая.

– Что значит Karlek, cara?

– Karlek… cara… любовь.

Он рассмеялся от удовольствия, с наслаждением потянулся и резко вскочил с постели.

– Эй, вы, сидящая в лунном свете с заспанными глазками! Вы любили другого мужчину, как меня?

– Никогда, Габриель.

– Я так и думал! – завернувшись в мягкое полотенце, он подошел к двери и взял поднос. На нем стояли бутылка французского шампанского в ведерке с полурастаявшим льдом, два тонких, звенящих фужера, хлеб, нарезанное ломтиками холодное мясо и большое, прикрытое салфеткой кашпо.

– Я знал, что Ута принесет нам поесть, Дженни, посмотри! – радостно позвал он. Пробка хлопнула в потолок.

– Браво, Габриель Ангел! – Дженни рассмеялась и захлопала в ладоши. – У тебя все получается красиво, ловко и… с большим вкусом.

Он протянул ей фужер.

– Готова снова приступить к изучению итальянского? Наш метод изучения языка – лучший из всех существующих на земле, – сказал Габриель, целуя ее в шею.

– Охотно. Мне нравится вид из окна, – она осторожно отпила глоток пенящегося вина и тихонько хихикнула. – В горле щекотно от пузырьков. Я первый раз пью шампанское.

Агнелли сел рядом на подоконник и прижал Дженни к себе.

– Я привел тебя в этот шикарный отель, под окнами которого раскинулся богатый город. Я угостил тебя первым в твоей жизни бокалом шампанского… – сказал он нарочито насмешливо. Потом смущенно улыбнулся. – И я усыплю твою постель розами. – Он высыпал на тонкие простыни лепестки роз из кашпо. – О чем еще может мечтать женщина?

– Прямо сейчас – ни о чем, – ответила она осторожно. Она решила пока не думать о будущем.

– Что за песню ты пела? Спой ее мне. Научи меня петь ее, а? – попросил Габриель.

И Дженни запела кристально-чистым голосом:

– Я смотрела на восток, Габриель, на Европу. Она так далеко, за океаном. Вспоминала родных. Представила, что сейчас они спокойно спят в теплом, уютном домике, в котором они родились, – все, кроме мамы. Я никогда их не увижу. Я вспомнила себя маленькой девочкой. Об этом я когда-нибудь расскажу Ингри.

– А мне ты и сейчас кажешься маленькой девочкой. Продолжай…

– Вдали виднелись покрытые снегом горы. Когда идешь – даже весь день – к этим заснеженным склонам, они все так же далеки от тебя, как и в начале пути. И я спрашиваю себя, не так ли призрачны мои американские мечты, как те далекие шведские горы.

– В Америке мечты всегда сбываются, – сказал Габриель серьезно. – Если очень захочешь. Но даже если они не сбудутся, здесь теплее, чем в Швеции.

– Ты никогда не видел северного сияния или огромной белой зимней луны, глядящейся в ледяное зеркало нашего озера. Тебе не приходилось выскакивать из жаркой сауны прямо в чистый, белый, как звездный свет, снег. Сауна для нас – священное место. Там рождаются наши дети.

– И я никогда не плясал накануне летнего солнцестояния, глядя в сияющие синие глаза золотоволосой красавицы, и не целовал ее губ – вот так, под луной.

– Наш ландшафт прекрасен и величествен… и я его больше никогда не увижу, – печально прошептала девушка.

– Сможешь увидеть, если выйдешь замуж за богача. Вы съездите в гости.

Дженни бросила на Габриеля безразличный взгляд, но постаралась запомнить его слова. Единственное, что она знала об Агнелли точно, что он так же беден, как и она. «Даже сейчас, когда нам хорошо вдвоем, – подумала она, – его совет выйти замуж за другого – предупреждение, чтобы не рассчитывала на его постоянную привязанность, не говоря уж о замужестве».

– Я никогда не выйду замуж за избалованного богача. Не знаю, смогу ли я вернуться в Лександ, даже если заработаю на билет первого класса, – сказала она.

– Разве ты не хотела бы познакомить своего мужа и детей с теми, кто очень любит тебя? Мне бы хотелось. Я хотел бы увидеть гордость в глазах отца, ласковую улыбку матери, непредсказуемую реакцию деда, когда он увидит первого правнука. Если, конечно, первым родится мальчик. Разве тебе не хочется показать своим братьям и сестрам, тетям и дядям… и всем родственникам своего ребенка?

– Хочется, – Дженни вздохнула. – Но это невозможно.

– Почему? Твоя семья не такая дружная, как моя? – спросил он сочувственно.

– Не в этом дело. Просто у меня нет мужа, у Ингри нет отца, никого, кто бы заботился о ней. – В глазах Габриеля вспыхнул гнев. Он долго и молча смотрел на нее. Потом поднялся и налил в фужеры шампанского. Габриель усадил Дженни на скамеечку в алькове, подтащил стул и сел напротив нее.

– А теперь, Дженни Ланган, не хочешь ли ты рассказать мне о том негодяе, который бросил свою дочку и ее прекрасную, добрую мать?

– Ингри родилась после отъезда Чарльза Торндайка.

– Он знал, что будет ребенок? – Лицо Габриеля горело гневом.

Дженни кивнула.

– Было бы проще, если бы ты рассказала подробнее. Чтобы я мог понять тебя… Или я глухой, или ты… сумасшедшая.

Габриель казался озабоченным. Он откинул волосы, закурил. Дженни подала ему тяжелую стеклянную пепельницу, и он поставил ее на колено.

– Только дурак или негодяй мог бросить тебя, cara, оставить одну, без денег, беременную. Почему ты не поехала домой? Разве родители не приняли бы тебя?

– Пойми, Габриель, – сказала Дженни, когда он встал и начал мерить комнату большими шагами. Она выпрямилась, лицо решительное. – Даже если бы папа… оправился от удара и простил меня, я бы не рискнула везти в Лександ невинную крошку. На нее бы смотрели косо и шептались на каждом шагу. Я не хочу, чтобы Ингри слышала эти разговоры и чувствовала себя виноватой, не зная, почему. Поэтому я уехала из Швеции. Я хочу начать жить по-новому ради Ингри и ради себя. Папа всегда называл меня своенравной, но я просто упряма.