– Прямо на землю и выгрузимся. Охрана поможет, я надеюсь? А то ведь своих я не привел…

– Поможет, куда денется. Разрешите? – Егоров подождал, пока капитан спрыгнет с подножки на землю, открыл дверцу и вышел.

Глухое место, деревья уходили куда-то ввысь, машины заехали, похоже, на дно оврага.

Егоров махнул рукой, указывая водителю второй машины, куда становиться. Лейтенант в кабине выглядел настороженно, когда он выпрыгнул наружу, то оказалось, что кобура у него расстегнута.

– Доброе утро, лейтенант! – Сличенко широко улыбнулся и протянул ему руку. – Не думал, что снова встретимся.

На лице лейтенанта проступило облегчение, он тоже улыбнулся и пожал протянутую руку.

– Как ты насчет поработать? – спросил капитан.

– Вы о чем, товарищ капитан?

– Ну, руками поработать, вместе с бойцами. Понимаю, что это неправильно, сам против панибратства, но такое дело, что времени нет ни у меня, ни у вас. Мне нужно успеть все быстро, да и вам до шести требуется быть на станции. Ящики нужно с машин снять и на землю аккуратно поставить. Так, чтобы я потом их смог так же аккуратно загрузить на свои машины. – Капитан демонстративно стал закатывать рукава гимнастерки. – Думаю, товарища военинженера первого ранга мы освободим, а сами вместе с водителями и вашими ребятами…

Лейтенант посмотрел на Егорова, тот улыбнулся и кивнул. Лейтенант только что окончил училище и еще очень серьезно относился к правилам и приказам. Он знал, что имущество со складов необходимо доставить на станцию, и ему ничего не говорили об овраге и лесе.

Но товарищ военинженер первого ранга не возражал, а ему, как начальнику склада, виднее. И капитан имел особые полномочия.

– Куда складывать? – спросил лейтенант.

– Во-он туда! – капитан указал пальцем под деревья. – Только ты, лейтенант, уж будь добр, своих бойцов вначале построй, чтобы товарищ военинженер всех проинструктировал… И водителям, я думаю, будет нелишним напомнить… Груз специфический…

– Да, – кивнул Егоров.

– Есть, – ответил лейтенант и, повернувшись к бойцам, топтавшимся возле машин, четко и по-уставному приказал построиться в одну шеренгу. И, подняв левую руку, указал, в какую сторону от него должен построиться личный состав.

Егоров молча поманил пальцем водителей, которые с неохотой пристроились к левому флангу короткого строя.

– Равняйсь! – Лейтенант хотел доложить начальнику о том, что бойцы построены, но Егоров махнул рукой.

– Вольно, – сказал Егоров, и лейтенант продублировал его приказ:

– Вольно.

– Товарищи, – сказал Егоров, – нужно разгрузить ящики с машин и уложить их вот туда… Напоминать, что ящики нельзя ни стукнуть, ни тем более уронить, не нужно, надеюсь? У нас есть полчаса, не больше. После этого…

Капитан даже не стер с лица улыбку, когда резко ударил прикладом автомата военинженера слева под ребра. Егоров задохнулся от боли, его согнуло и стало валить на землю.

То, что происходит нечто неправильное, все, стоявшие в строю, поняли сразу. Капитан не должен был так себя вести. Ни один капитан не мог бить начальника склада, военинженера первого ранга, почти подполковника, если на обычные воинские звания.

Понять это успели все.

Сделать ничего не успели. Или почти ничего.

Автомат, висевший на шее у капитана, выплюнул длинную очередь. Пули торопливо пробежали по линии строя, дырявя гимнастерки и выплескивая фонтанчики крови. От дула до целей было всего четыре шага, поэтому пули прошивали тела насквозь и стучали по стволам деревьев на краю полянки.

Капитан стрелял справа налево, очередь повела ствол автомата вверх, водителям пули попали в животы, пробили грудь бойцам и прошили лейтенанту плечо. Одна пуля попала в голову, по касательной, опрокинула лейтенанта на пожухлую прошлогоднюю листву.

– Вот так, – сказал Сличенко, опуская автомат. – Извините, ребята…

– Что… что вы делаете?.. – хриплым от боли голосом спросил Егоров. – Я…

– Я вас не очень сильно? – Сличенко тронул военинженера за плечо, но тот оттолкнул его руку. – У меня не было выхода…

– Выхода… – Егоров, держась левой рукой за бок, выпрямился, его правая рука лихорадочно шарила по кобуре. – Я тебе… Я…

– Успокойтесь, Артем Егорович. – Капитан вытащил пистолет из кобуры Егорова, отстегнул ремешок и сунул пистолет себе за ремень. – Придите в себя!

– Мерзавец! Сволочь!

– Да-да, и сволочь, и мерзавец… – кивнул Сличенко. – И я еще и не такое сделаю… Вы же знаете, что я задумал. Знаете ведь, я вам говорил. Говорил…

– Можете пристрелить и меня, – выкрикнул Егоров. – Можете стрелять в спину, а я… я ухожу!

Военинженер повернулся и пошел прочь.

«Пусть стреляет, – бормотал Егоров. – Он сошел с ума. Он…»

– Артем Егорович! – повысил голос Сличенко. – Стойте.

– Идите вы!.. – Егоров даже не смог с ходу придумать, куда следовало отправляться этому безумцу. – Будьте вы прокляты!

«Сейчас он выстрелит, – подумал Егоров. – Вскинет автомат и нажмет на спусковой крючок. И все останется позади». Больше не будет так жгуче стыдно перед собой и теми людьми, которых Егоров обрек на смерть. Сейчас…

Выстрел.

Егоров замер, втянув голову в плечи.

Это был пистолет. Не автомат – пистолет. И пуля не ударила Егорова в спину, не пробила затылок.

Сзади послышался невнятный выкрик, потом ударил автомат. Длинная очередь. Патронов на десять.

Егоров обернулся. Капитан держал автомат в одной руке, на земле извивалось тело лейтенанта. Лейтенант все еще держал в руке пистолет, еще сучил ногами и хрипел, но уже был мертв.

Сличенко выронил автомат, оглянулся на Егорова, застонал и опустился на колени.

Егоров выругался и бросился к нему.

* * *

Старший сержант Малышев не признавал чудес с самого детства. И только в июне сорок первого в них поверил. Или даже не поверил, а просто принял к сведению, что чудеса вполне могут случаться. И даже не один раз подряд.

Его, например, утром двадцать второго июня взрывом вышвырнуло в окно казармы в тот самый момент, когда он отчитывал дневального, обнаружив грязную тряпку прямо перед канцелярией.

Стараясь не сорваться на крик, Малышев подробно разъяснил дневальному свое мнение по поводу близких родственников того по отцовской и материнской линиям и обрисовал печальные перспективы дневального на ближайшие трое суток. Как минимум.

И тут рвануло.

Снаряд пробил крышу казармы и взорвался в канцелярии батальона. Малышев пришел в себя к вечеру, выбрался из-под обломков, посмотрел на остатки казармы, на тела красноармейцев и командиров и заподозрил, что чудеса не чудеса, но что-то такое на свете существует.

Ровно через неделю, во время рукопашной, Малышев получил в упор очередь из автомата. Одна пуля разорвала рукав гимнастерки, вторая распорола ремень, а третья сшибла с головы пилотку, не оставив на теле старшего сержанта даже царапины.

Когда остатки роты, к которой прибился Малышев, накрыло минометным огнем и из четверых бойцов, спрятавшихся в воронке, выжил только один – старший сержант Малышев, вера в чудо и даже в собственную неуязвимость стала для сержанта привычкой, что ли…

Нет, он не вставал под пулеметным обстрелом в полный рост, он падал на землю, заслышав свист приближающегося снаряда, но при этом знал, что останется живым. Не верил, не надеялся, а точно знал.

Когда бомбардировщик высыпал утром на просыпающийся лагерь десяток бомб, Малышев как раз менял дозорных у дороги. А когда немцы пошли в атаку, старший сержант выносил по приказу капитана Фролова раненого комдива в безопасное место.

Когда к вечеру немцы ушли, а он, старший сержант Малышев, остался жив, не было ни радости, ни облегчения. Он остался жив. А как иначе?

Живым остался комдив, так и не пришедший за целый день в сознание, живыми остались четыре бойца из комендантского взвода, несших носилки с полковником, и еще шесть красноармейцев, натолкнувшихся на группу Малышева уже почти перед самым закатом.