— Добрый вечер.

— Мне хотелось бы побеседовать с вами.

— Я вас слушаю.

— Не уделите ли вы мне два-три часа? В случае вашего согласия я пригласил бы вас к себе.

— А с кем, собственно, имею честь?

— Простите мою бестактность. Николай Чарышев.

Я на секунду зажмурился. Председатель Экологической комиссии ООН… Так.

— Очень рад, — сказал я, открывая глаза.

…Странное место. Второй раз я ступил на древнюю брусчатку под древними, такими удивительно неевропейскими башнями — и второй раз стиснулось горло от сухого, отрешенного стука под каблуками. И второй раз нестерпимо захотелось стать лучше себя. Колдовское место.

Кутаясь в теплую куртку, Чарышев молча дал мне осмотреться. Потом, смущенно улыбаясь, вынул правую руку из кармана. Мы обменялись рукопожатиями. Он был одного роста со мною, и маленькая, мягкая кисть его была горячей и влажной.

Мы пошли внутрь, и он пытал меня. Спросил, не устал ли я. Не проголодался ли? Быть может, хотя бы кофе? Или душ?

Я не хотел ни кофе, ни душа. Я хотел ясности. Мы пошли в кабинет, Чарышев усадил меня в очень старое кресло. За окном мерцала в ночи зубастая стена.

— Доктор Гюнтер, — проговорил Чарышев. — Вам, несомненно, известна, хотя бы в общих чертах, сложившаяся на планете обстановка.

— В общих чертах известна, — помедлив, сказал я.

— Все производственные мощности законсервированы. Всe! Каждая гайка, каждая пуговица производятся вне планеты и завозятся из Пространства — знаете, сколько это стоит? Но бог с ними, с затратами, — хлеб даже на вес золота не вырастить нигде, кроме Земли, кроме тех жалких лоскутков Земли, которые нам еще остались, которые кормят нас, дают еще кислород! Их сейчас девять, и потеря любого из них покончит с земной цивилизацией. Между тем потеря более чем вероятна — Сахара ползет на юг, Конголезский оазис под угрозой. Вы это понимаете? Есть, конечно, несколько перспективных направлений работы, но у нас может просто не хватить времени.

Он замолчал. Я ждал.

— Абрахамс в тупике.

— Видимо, это не перспективное направление, — сразу сказал я. Будто тяжеленные камни провернул во рту.

Чарышев внимательно посмотрел на меня, в его глазах было какое-то запредельное понимание и запредельная усталость.

— Это самое перспективное направление, — мягко проговорил он. — Я в этом убежден. Но нет времени.

— Вы не специалист.

— Доктор Гюнтер, — проговорил Чарышев, — Соломину проблема по плечу. Мы с вами знаем, что это за талант. Былые обстоятельства вынудили его оставить научную деятельность, но они изменились. Семья его прочна и надежна. Как видите, я в курсе и говорю небезответственно. Помогите нам. Он твердит, что все забыл. Мы предложили ему мнемостимуляторы, но он даже от этого отказался. Он отказывается от всякого сотрудничества. Я не могу понять.

— Это его право.

— Человечество, доктор, — произнес Чарышев.

У меня кружилась голова, я видел Чарышева как бы сквозь залитое водой стекло. С тех пор как Женька разбудил меня, прошло уже девять часов, и я ни на минуту не сомкнул глаз.

Чарышев снял очки, и его глаза стали совсем беззащитными.

— Это выше всего, — медленно проговорил он. — Не просто сумма — я, ты, он… Цивилизация, прошедшая миллион адов от пещер до звезд. Кроме этого, нет ничего, доктор. Ничего.

Я молчал.

Он сидел сгорбившись. Над головой его недвижимо летела гипнотически прямая вереница портретов.

— Что делать — ума не приложу, — тяжело сказал он.

…Глубоко внизу текли назад бескрайние бурые равнины, чуть озаренные тлеющим справа туманно-желтым восходом, кое-где украшенные накрененными остовами догнивающих деревьев и изредка мерцающими провалами затянутых грязной накипью болот.

5

— Ребята знают? — спросил я, садясь.

Женька пожал плечами.

— Сережка давно выключил радио — знает, что мы бы звонили по десять раз на дню. А Вадик не поймет… наверное.

— Жека, — спросила Марина. — Ты действительно ничего не помнишь?

Секунду Женька пытался сдержаться. Я видел, как дергались его острые скулы, выпрыгивая из сети морщин и снова утопая в ней.

— Да!!! — завопил он. — Я все забыл! И уже не вспомню!

Марина съежилась от крика — ей показалось, он обвиняет ее. Мне тоже показалось. Преодолевая головокружение, я подошел к Женьке вплотную, краем сознания понимая, насколько я смешон в этой роли.

— Если ты еще хоть раз повысишь голос… — угрожающе сказал я, не доставая ему даже до плеча.

— Энди, — устало произнесла Марина. — Он не виноват.

— Я подлец, правильно они сказали! Но что я могу поделать! — Он схватился за голову ручищами. — Я не знаю, как делать из вакуума вещество! Не знал и не знаю!

— Спокойнее! — крикнул я.

— Я не могу больше. — Марина встала. — Скоро мы начнем кусаться.

— Включи телевизор, — попросил Женька едва слышно.

— Думаешь, там что-то новое? — пожав плечами, спросила она и коснулась контакта.

На полстены вымахнул перрон магнитолета: опутанные паутиной ярусных дорог глыбы домов вдали, радужное зеркало тротуара, люди у эскалатора. Один — в цветастой рубахе и шортах, с грушей транслятора на поясе — держал микрофон у лица молодого, модно одетого парня.

«…И руководство института, — говорил парень, — тоже выступает не в лучшем свете».

«Не о том вы, — произнесла женщина с маленькой девочкой на руках, подавшись к микрофону. Девочка с любопытством озиралась, размахивая громадным белым бантом, сидящим на затылке. — Вечно у нас так: вместо того, чтобы дело делать, виноватых ищут».

— Я выключу, — сказала Марина.

— Нет, — ответил Женька умоляюще.

«Ну неужели вы не понимаете, что свобода — это всего лишь возможность поступать по совести! — возмутился царственный старик, рубя воздух роскошной тростью. — А дайте возможность поступать бессовестно — будет не свобода, а хаос!»

«Да кто поступает бессовестно? — крикнули сзади. Все обернулись, корреспондент проворно поднял микрофон повыше. — Вы умеете поступать бессовестно? Нет? Так почему думаете, что кто-то другой умеет? Почему кто-то хуже вас?»

«Позвольте мне», — проговорил смуглый, усатый человек, стоявший поодаль от корреспондента.

Тот с готовностью поднес микрофон. Беззвучно подлетел магнитолет, выплеснул толпу.

«Представьтесь», — громко, для всех, попросил корреспондент.

«Хосе Алигьери, инженер завода паутинных конструкций. Здесь в командировке. Понимаете… Оказывается, есть такой парень, который чуть не двадцать лет назад мог решить махом все проблемы. Вакуум-синтез! Товарищи, это же — все! Дешево! Атомарно чисто, без малейших отходов! Только энергию давай, а энергии у нас полно, орбитальные гелиостанции на холостом ходу. И этот парень говорит: не хочу. Да какое он право имеет не хотеть? Гнусно жить, когда знаешь, что так бывает. Оказывается, где-то ходит человек, которому я, ни разу с ним не встречаясь даже, доверял. А он меня предал».

«Но если он действительно не в состоянии был двигаться дальше? — спросил модный парень. — Ведь в сводке сказано, Абрахамс даже не знает, как подступиться…»

Алигьери пожал плечами:

«Может, и так, конечно… Но бросил-то он работу не от того! Из-за каких-то своих душевных переживаний! Вот что омерзительно! Я что думаю? Ведь действительно, не он один физик, правильно. Раз ученые узнали такой путь, все сделают. Так? Но именно Соломина надо заставить участвовать в работе. Чтобы вылечить его от заскока. Ведь, как ни крути, заскок это у него, ведь не врожденный он эгоист, в самом деле! Он жить-то потом не сможет, совесть заест».

— Может, хватит? — опять спросила Марина, и опять Женька ее остановил.

«Разрешите», — попросил человек из приехавших на магнитолете и, осторожно раздвигая толпу, протиснулся к корреспонденту. Человек был очень стар. Серая, морщинистая кожа его лица, оттянутая — я сразу сообразил — длительными перегрузками, висела мягкими складками, и через щеку шел застарелый неровный шрам.