На крышах хранилищ сверкали целые хрустальные городки.

А неприятные ощущения происходили у Аркадия от очереди за парниковыми малосольными огурчиками и свежей парниковой баклажанной икрой. Очередь вопила: «Придумал теплицы на крышах. Сам кушает, а нам не всем…»

Грустно поднялся Аркадий на лифте. Вошел в теплицу.

В зеленых зарослях ходила Надя с учебником в руке. Она изучала древнегреческий и заодно латынь.

— Они недовольны, — сказал Аркадий. — Им не досталось…

— Ад воцем[1], — сказала Надя. Из-под развесистых зарослей вышли дети в голубых и розовых ползунках.

— Но кроме теплиц мы разработали проекты плавательных бассейнов и спортивных площадок круглогодичного функционирования на крышах, — сказал Аркадий устало. — Жилой дом отнимает у Земли определенное количество квадратных метров. Но уже сегодня мы можем возвратить их Земле облагороженными теплом и светом…

— Слушайте, дети, папины песни, — сказала Надя. — Куиквэ суум[2].

Лохматый волшебник поднес к лицу Аркадия другую растопыренную пятерню. И очутился Аркадий на берегу Аральского моря.

Над песками, похожие на сказочные блистающие облака, шли дирижабли. Вот они приблизились, и на спекшийся песок упала вода. Она грохотала, и воздух под дирижаблями сделался похожим на зажженную великолепную люстру.

Почерневшие от тоски аральские рыбаки стояли на коленях. Глаза их плакали. Губы их улыбались. Рядом с ними стояли непостижимые ленинградские старухи. Эти откровенно ревели. «Воссоздание моря — дело божье», — говорили они. Если есть у тебя под боком Ладожское озеро, то до Аральского моря недалеко. И женщина с кочном была в толпе радующихся. Правда, вместо кочна она держала в руках копченую аральскую рыбу. И Надя с детьми стояла на коленях. Дети вертели головами, они хотели увидеть его, папу.

Но их папа уже летел к Каспию, где под личным наблюдением создавались искусственные атоллы.

Это было прекрасно. Строители позволили себе для полного сходства посадить на атоллах пальмы.

Под пленкой зрели бананы и ананасы.

Тут ему, как начальнику, доложили, что его домогается делегация из Ленинграда. И не успел он согласие дать на встречу, как с катера на атолл по сходням взобрались старухи, именующие себя Членами Очереди.

— Неужели очередь еще существует? — спросил Аркадий наивно.

— А как же, — ответили ему старухи с гордостью. — Ваши бананы лучше колумбийских и эквадорских — слаще и ароматнее. Мы за вашими бананами всегда в очереди стоим.

Старухи были очень приличные. Модно одетые. Если утверждение древнегреческого философа — «внешний вид стариков есть первый показатель нашей культуры» — правильно, то культура в Ленинграде повысилась.

Вместе со старухами пришла и женщина с кочном — теперь она была женщина с блокнотом, и (у Аркадия защемило сердце) Дебелая Ольга.

— Я так рада, — сказала Ольга голосом цветущего медоносного луга. — Ты такой прославленный. Здравствуй…

Но тут появилась Надя.

— Ага! — сказала она. — Построил островок в море с пальмами, чтобы встречаться с этой… А я с детьми… — Надю тут же окружили дети, и в ползунках, и совсем голенькие. — Он даже не знает, кого как зовут, а еще отец! — Надя заплакала. — Финэм рэспице![3] — прокричала она.

Глаза старух потемнели. Сделались похожими на выстрел картечью.

— Бегите, — сказали Аркадию служащие атолла. — Прыгайте в море.

Но Аркадий знал другой способ скрыться — стоэтажное поле!

Громадная этажерка, начиненная урожаем.

Если на квадратном километре земли построить здание в сто этажей и на каждом этаже устроить поле — можно возвратить землю Земле сторицей. Впрочем, сто следует помножить еще и на четыре, потому что собирать урожай пшеницы со стоэтажного поля в условиях постоянной температуры и влажности можно четыре раза в год. Любители статистики пусть сосчитают сами. Восемьдесят центнеров пшеницы с гектара! При экономически очень выгодных и экологически очень чистых тельферных сельхозмашинах и механизмах. А можно ведь довести урожай пшеницы и до ста центнеров. Это дело ближайшего будущего…

Четыре миллиона центнеров с одного квадратного километра земли. Осатанеть!

Вокруг стоэтажного поля шумят дубравы, леса липовые и ясеневые, боры сосновые, рощи березовые. Звенят ручьи и речушки — хрустально-чистые — никакая химия их не губит. На лугах пасется романовская овца и упитанный скот гольштино-фризской породы. Цветы переглядываются. Птички пересвистываются.

Стоят стоэтажные поля по южному берегу Ильмень-озера. Энергию им дает атомный реактор РБМЦ-1000, модернизированный. Старухи сюда еще не добрались, они атомного ядра боятся.

Тут подходит к Аркадию оператор и говорит:

— Поздравляю вас, шеф. У вас родилась девочка. Пятьдесят сантиметров. Четыре килограмма.

А лохматый волшебник с этих проклятых курсов смотрит на Аркадия и улыбается.

— Все, что мы можем сделать для вас, это поддержать ваши силы в вашей в высшей степени героической жизни, — говорит он.

Аркадий вспотел. Пушок на его щеках вздыбился. Лоб стал холодным. В желудке засосало. Перед глазами отчетливо и требовательно возникли дети. Много детей.

— Орхидею бы, — прошептал Аркадий. — Каталею гибридную. Розовую в черный горошек. Можно, я выйду подышать? Я что-то занемог.

На улице Аркадий пришел в себя и все происшедшее с ним стало казаться ему смешным. Но в руке у него был цветок небывалый. На цветок все пялились, даже любители пива. Женщины же расплывались в улыбке, будто орхидея была предназначена им.

На низкой чугунной ограде сквера сидела аккуратненькая старушка, седенькая, сухонькая, в начищенных темно-коричневых туфлях. В шляпке.

— Это мне? — сказала она. Сграбастала цветок и обмакнула в него свой нос. — Ну, Транспорт. Ну, ты даешь. Имей в виду — пэрикулум ин мора[4].

Хорошо родиться в Москве, в Ленинграде, а также в других исторических городах: в Новгороде, в Ярославле, в Севастополе, во Владивостоке и так далее.

Имеются на Руси и деревни прекраснозвучные. Кудиверь, например, или Выдумка, на ласковой речке Алоли.

Приятно сказать:

— Я из Выдумки.

А если из Синерылова? Из того самого.

«А и птицы-то в нашем селении Синерылове поют нехорошими голосами, будто смеются… Царь-государь, разреши ты нам, христианам, переменить прозвание».

Царь резолюцию накладывает мелким почерком:

«Разрешаю переменить цвет».

— Ну царь! Ну сатирик!

— Ужо погоди…

Родиной студентки Наташи были Горбы.

Вопрос. Скажите, пожалуйста, милая Наташа, где вы родились-выросли?

Ответ. В Горбах.

Вопрос (с ужимками и ухмылочкой). В Горбах? Это как же понять?.. А, простите, в каких горбах? Неужели в верблюжьих? Ха-ха…

Вот чего Наташа всегда опасалась. И сердце у нее заранее щемило от обиды. Что стоит, например, человеку, родившемуся в Париже, насмеяться над ее незадачливой родной деревней, а следовательно, и над ней, студенткой Наташей?

Название свое — Горбы — поселок, естественно, получил от пока еще не сосчитанных горок, пригорков, холмов, бугров, угоров и косогоров, на которых он, по Наташиному мнению, бестолково расположился. Со всех четырех сторон его окружали поля, леса, чистые болота и небольшие озера, глядящие в небо простодушно и без боязни. Посередине поселка протекала река (подробно описанная в шестой главе).