В том, что мы сумели хорошо наладить производство боеприпасов, огромную роль сыграл Дмитрий Федорович Устинов. Трудно, ох как трудно было Наркомату вооружений удовлетворять неимоверные потребности фронтов. На долю Дмитрия Федоровича выпало, помимо прочего, тяжкое бремя исправления на ходу ошибок, допущенных перед войной до его прихода в Наркомат. По-всякому было во время войны. Вспыхивали горячие споры, но всегда они заканчивались нахождением решений, отвечающих интересам дела.
В годы войны ГАУ пристально следило за разумностью использования того или иного вооружения. Опрометчиво принятый в июле 1941 года, вопреки мнению ГАУ, 37-мм миномет-лопата был после двухмесячного производства снят с вооружения как малоэффективный. Помнится, один из ретивых артиллеристов решил испытать этот миномет-лопату выстрелом стоя, с упором плиты его в живот. Конечно, при отдаче он был за свою такую ретивость наказан.
Для меня этот миномет памятен и очередной стычкой с Маленковым. Он явился на полигон, чтобы лично проверить, как действует оружие. Зрелище было комическое: тучный Маленков, лежа на животе, стреляет из миномета-лопаты. Сопровождавшие его чины ахали и охали, выражая свое восхищение происходящим: как же, сам товарищ Маленков изволят стрелять… Сделав выстрел, он поднялся и потребовал от меня немедленно подготовить документацию о передаче промышленности заказа на миллион минометов-лопат. Спорить с ним, разгоряченным собственным «подвигом», было бесполезно. Я только осведомился: ста мин для каждого миномета будет достаточно на первый случай? Маленков согласился. Тогда я поинтересовался: за счет чего промышленность изготовит 100 миллионов мин? Окинув меня грозным взглядом, Маленков молча пошел к машине. На том дело и кончилось.
Как сейчас, помню вечер в Ставке после окончательного разгрома группировки фашистских войск под Сталинградом. Поскребышев вошел в кабинет И. В. Сталина и доложил, что через несколько минут будут передавать по радио приказ наркома обороны о победе наших войск. В кабинете Сталина не было ни радиоприемника, ни радиоточки. Она находилась в кабинете Поскребышева. В Ставке в этот час находился и Г. К. Жуков. Сталин предложил пойти послушать Левитана.
Безмерно радуясь содержанию передававшегося по радио приказа, я наблюдал, как Сталин, расправив плечи и став как будто выше ростом, попыхивал трубкой, останавливался с гордо поднятой головой и, поглядывая поочередно то на Георгия Константиновича, то на нас, не скрывал своего удовлетворения победой и гордости за блестящий успех наших войск. Особенно он подтянулся и приосанился, когда Левитан читал раздел приказа о пленении немецких генералов, среди которых был и фельдмаршал Паулюс. И это было так понятно. После многих месяцев труднейших, ожесточеннейших сражений требовалась разрядка. Теперь и вовсе стало ясным превосходство наших войск над кичливым врагом с его хвалеными генералами и фельдмаршалами.
После Курской битвы стало ясно, что наш превосходный танк Т-34, равного которому по своим боевым качествам не было ни у врагов, ни у союзников, нуждается в более мощной пушке, чем 76-мм калибра. К декабрю 1943 года В. Г. Грабиным была отработана и изготовлена новая 85-мм танковая пушка с начальной скоростью полета снаряда 800 метров в секунду. Увеличивалась дальность прямого выстрела, и снарядом пробивалась более толстая броня. Сталин торопил нас с новым заказом. Нервничал он сам, его нервозность передавалась и нам. 29 декабря наркомы Д. Ф. Устинов, В. А. Малышев, Б. Л. Ванников, командующий бронетанковыми войсками Я. Н. Федоренко и я вылетели на научно-испытательный полигон ГАУ, который с началом блокады Ленинграда (там оставался главный полигон ГАУ) пришлось организовать неподалеку от города Горького.
К нашему приезду из новой пушки было сделано немало выстрелов, в том числе и так называемых усиленных. Программа испытаний шла к концу. Танк и пушка показывали вполне удовлетворительные результаты. Пробыв полдня на полигоне, мы всей группой отправились на 92-й завод в Горький, чтобы договориться о начале поставок новых орудий. С 1 февраля 1944 года танки Т-34 должны были поступать на фронт уже с новой 85-мм пушкой.
Когда мы возвратились в Москву, группа вооруженцев вместе с представителями заинтересованных ведомств подготовила проект постановления ГКО. Этот проект, подписанный Устиновым, Малышевым, Ванниковым и Федоренко, поздно вечером 31 декабря рассматривался в ГКО. Там ждали, когда его подпишу я. Все присутствовавшие упрекали меня в медлительности и нерешительности. Я же, зная, что осталось отстрелять из пушки еще несколько десятков проверочных выстрелов (чтобы закончить полностью программу испытаний), и не имея окончательного заключения полигона, колебался и пока воздерживался от подписи. Потом, ввиду того, что наступает Новый год, уступил давлению, подписал проект, и в час ночи 1 января 1944 года было получено постановление ГКО, утвержденное Сталиным.
Утром, часов в девять, мне позвонили с полигона и сообщили, что после окончания испытаний по одному из узлов противооткатных приспособлений орудия получены неудовлетворительные результаты, и поэтому пушка считается не выдержавшей испытаний и подлежит доработке. Это было полной неожиданностью. Нечего и говорить, что тотчас же в Наркомате вооружения собрались все, кто имел отношение к созданию пушки. При участии компетентных специалистов и самого Грабина проанализировали результаты испытаний. Было найдено решение, и после твердого заверения руководства завода, что дефект будет быстро устранен, появилась уверенность, что пушку в январе доиспытают, а с 1 февраля, как и было намечено танки Т-34 пойдут с новой пушкой.
Тем не менее малоприятный факт утаивать от И. В. Сталина было нельзя. Около 14 часов я позвонил ему и доложил о происшедшем. Сталин молча выслушал меня и, ничего не сказав, положил трубку. Вечером в своем кабинете Верховный медленно прохаживался по комнате, останавливался против меня и, сурово глядя, грозил мне пальцем; вновь прохаживался, опять останавливался и снова грозил. Потом сказал:
— Это вам урок на будущее.
Д. Ф. Устинов счел необходимым выехать на завод и сутками не выходил из цехов. Под его наблюдением на четвертые сутки была готова очень сложная деталь пушки — стальная люлька, которая буквально за десятки часов прошла путь от «белков» (чертежей) до отливки и окончательной отделки. Так создавалась эта пушка.
…В любом случае, работая со Сталиным, надо было иметь в виду его цепкую, поистине необъятную память, внимание к мелочам в громадном деле боевого обеспечения армии. Как-то в 1943 году, утверждая план отпуска вооружений, он обратил внимание на мое прошение отпустить Северо-Западному фронту сорок 107-мм пушек образца 1910–1930 годов. Я, откровенно говоря, думал, вряд ли он обратит внимание на эту строчку. Но последовал вопрос: зачем это Курочкину (командующий фронтом), который не ведет активных действий, вы предлагаете отпустить 107-мм пушки, почему это ГАУ вдруг расщедрилось? Я сказал, что на вооружении сейчас 122-мм пушки, а 107-миллиметровые, достаточно устаревшие, находятся в запасе. Раньше они назывались 42-линейными. Сталин вспомнил, что такие орудия хорошо себя показали под Царицыном в 1918 году. Нужно заметить, что он Сталинград обычно называл Царицыном, а Горький — Нижним.
— И все-таки в чем причина вашей щедрости? — продолжал допытываться Сталин
— Курочкин готовится освобождать Старую Руссу. А это мой родной город, — признался я.
— Ну, коль родной, то надо отпустить, — усмехнулся он.
Старую Руссу Сталин тоже знал по 1919 году. В ту пору там находился штаб Западного фронта, а Сталин был членом РВС фронта.
В феврале 1944 года я был в Ставке по текущим делам и был удивлен, когда Сталин мне сказал, что Старая Русса в наших руках (я этого еще не знал), но название «Старорусская» не будет присвоено ни одной из стрелковых дивизий, так как немцы, опасаясь окружения, оставили Старую Руссу ночью, а наши войска их отход прозевали.