— А где же книга?

Речь шла о Библии. Молодые люди взяли себе за правило ежевечерне читать вслух главу из Библии; то была смутно осознанная ими дань религии и изящной словесности. Когда книга нашлась, Мэгги, играя на ласковом и покаянном настроении брата, предложила выбрать для чтения сегодня «что-нибудь поинтереснее». Но Джим отверг ее нечестивую вольность. В виде уступки он решил «кинуть жребий», иными словами, раскрыть Библию наугад.

Так он и сделал. Приступая к чтению, Джим обычно проглядывал текст, чтобы решить, годится ли он для сестры. Сегодня он пренебрег этой разумной предосторожностью и стал читать своим звучным голосом:

— «Прокляните Мероз, говорит ангел Господень, прокляните жителей его за то, что не пришли на помощь Господу, на помощь Господу с храбрыми».

— Ты нарочно такое выбрал, — сказала Мэгги.

— Само вышло. Провалиться мне на этом месте!

— Хорошо. Читай дальше, — сказала Мэгги, подтолкнув брата в бок и заглядывая ему через плечо.

И Джим прочитал вдохновенную песнь Деворы об Иаили и Сисаре[90] вплоть до горького конца ее, выраженного с библейской силой и краткостью.

— Вот, — сказал он, закрывая книгу, — какова настоящая месть. Это — Святое писание, а не какие-нибудь финтифлюшки.

— Все так, милый Джим, но разве ты не заметил, что она сперва угостила его и обласкала? — возразила Мэгги самым серьезным тоном.

Но Джим не принял эту женскую точку зрения и вообще не захотел пускаться в дальнейшие споры; а потому, поцеловав друг друга на ночь, они отправились спать. Джим чуть помешкал, проверяя засовы на дверях и на окнах, а Мэгги постояла у окна, глядя на галерею и далее на Болото.

В небе светила луна, начинался новый прилив. Если и сохранились где следы чужака, вода их начисто смыла. Переменился и облик Болота. Черного мыса как не бывало. Ровная береговая линия была вся изгрызена зубами из серебра. Огромное темное тело Болота светилось тонкими жилками, по которым в него, должно быть, вливалась новая жизнь. А воды залива, отделявшие их от Форта, словно вторглись на сушу и сейчас в лунном свете казались белой рукой, дерзко протянутой к самому гнезду Зимородков.

III

Труба в Редвудском форте сыграла подъем, но денщику потребовались еще пятиминутные уговоры, чтобы поднять с койки лейтенанта Джорджа Кальверта. Голова у лейтенанта раскалывалась, язык не ворочался, губы пересохли, глаза не глядели на белый свет; прошла ночь, и уже наступило утро; карты и бутылки наползали на безупречную фигуру ординарца, стоявшего в дверях с бумагами и приказами в руке.

Лейтенант Кальверт участвовал этой ночью в очередной дружеской попойке с собратьями-офицерами, известной у них под названием «бурной переправы» или «холостяцкой закуски»; от одной лишь мысли, что это не первая такая пирушка и, конечно, не последняя, его сейчас сильно мутило. Он преисполнился было презрения к себе, но тут же, по обычаю всех гуляк, стал клясть судьбу, забросившую его после выпуска в этот захолустный Форт на границе, где нет другого спасения от скуки, как виски и пьяный разгул. Он уже так низко пал, что завидовал тем из сверстников и старших по чину, которые могли выпить больше него. «Если бы я мог пить, как Кэрби или Крауниншилд! Если бы в этой дыре было хоть что-нибудь, чем заняться!» — раздумывал он в отчаянии после каждой попойки и с нетерпением ждал новой, чтобы снова явиться по долгу младшего офицера и вновь испытать свои силы в дружеском соревновании. Юнкером в годы Вест-Пойнта[91] он мечтал отличиться в обществе на какой-то иной манер, но мечты его пошли прахом. Да и где это общество, если не считать семейства полковника Престона и еще двух офицерских жен! Всегдашнее недоброжелательство и недоверие к военным, с которыми федеральным властям приходилось считаться в городках на границе, здесь еще усугублялись твердостью, с которой командование пресекало зверское обращение местного населения с индейцами. Жители Логпорта не водились с гарнизоном. Напрасно полковой оркестр наигрывал им по субботам, они не желали плясать под военную музыку.

Как бы там ни было, лейтенант Кальверт свершал свой утренний туалет хотя и не твердыми руками, но с вошедшей в привычку педантичностью и аккуратностью. Повинуясь автоматически действующему духу воинской дисциплины, он подавил свои чувства, как только застегнул на мундире последнюю пуговицу, взял себя в руки, когда затянул ремень на еще тонкой по-юнкерски талии, и в конце концов добился того трудно определимого сочетания подтянутости и лихости, которое у иных из его сослуживцев, увы, столь легко переходило в развязность. Окунув голову в холодную воду, он пригладил свои светлые волосы щеткой, с воинским тщанием наметил пробор, а после того он надел кепи и с продуманным щегольством слегка надвинул козырек на глаза; одна только бледность лица, при которой его маленькие белокурые усики казались темнее щек, выдавала его ночное времяпрепровождение. Недоуменно взглянув на бумаги, лежавшие на столе, он уже рассеянно потянулся было за саблей, когда денщик прервал его мысли.

— По приказанию майора Бромли, поскольку вы нездоровы, сэр, дежурить будет сегодня лейтенант Кэрби. А вам, — добавил денщик, почтительно указывая на лежавший конверт, — приказано явиться к полковнику для особого поручения.

Тронутый заботливостью своего начальника майора Бромли, непременного участника всех ночных бдений, Кальверт открыл конверт и, воздержавшись на этот раз от проклятий, которыми полагалось встречать каждое особое поручение, сказал: «Спасибо, Парке!» — и вышел из дома.

Учебный плац, залитый солнцем, пустынный, чистый, как подметенный, свежевыбеленные стены и галереи стоящих за плацем казарм, белые и зеленые офицерские коттеджи по сторонам, сверкающий штык часового — все это в первую минуту резало глаз. И, однако же, по некоей странной игре судьбы никогда еще дух и суть избранной им профессии не представали перед лейтенантом столь красноречиво, как в этой утренней сцене. Уединенность и дисциплина, чистота и порядок, уравновешенность, атмосфера здоровья, строгая воздержанность почти монастырской жизни, но без ее мистики — не об этом ли всем он мечтал? И вот, словно себе назло, он ищет дурацких попоек, после которых встает с издерганными нервами и с ноющей болью в глазах.

Через час лейтенант Кальверт дослушивал последние инструкции полковника Престона. Согласно полученному приказу, ему надлежало выступить с небольшим отрядом, разыскать и доставить в Форт нескольких дезертиров, и в первую очередь Денниса Мак-Кафри, рядового из роты «Г», повинного, помимо побега, еще и в подстрекательстве к мятежу. Кальверт стоял перед своим начальником, и этот заслуженный офицер, природный ораторский талант которого значительно окреп и усовершенствовался за долгие годы заздравных тостов, слегка выпятив грудь, внушал ему отеческим тоном:

— Отлично знаю, мистер Кальверт, что молодые офицеры не жалуют поручений такого рода, считают их чем-то вроде полицейской нагрузки, но я хочу вам напомнить, что в армии все важно и все почетно и любое, даже малейшее, поручение начальника требует от каждого уважающего себя офицера напряжения всех сил и неусыпной заботы о подчиненных. Чтобы справиться с этим делом, хватило бы сержанта со взводом солдат, но мне нужен человек, хорошо воспитанный, осторожный, с чувством такта, короче говоря, джентльмен, способный пробудить почтение у всякого, с кем столкнет его долг службы. Достойные сожаления предрассудки, препятствующие местному населению разумно относиться к мероприятиям военных властей, как вы сами понимаете, могут осложнить вашу задачу, но я надеюсь, что вам удастся, не роняя достоинства офицера и представленной в вашем лице государственной власти, избежать в то же время излишне суровых мер, которые могли бы лишь разжечь имеющееся чувство недоброжелательства и вовлечь нас в конфликт с гражданскими лицами. Во врученном вам письменном приказе точно обозначено, где кончаются их права и начинаются наши, но вы скорее заслужите их доверие, если скажете, что единственное наше желание — содействовать им в интересах общего блага; вы, конечно, понимаете, что я хочу этим сказать. В случае если вам не удастся изловить дезертиров, ваш долг выяснить, установить, не был ли их побег следствием подстрекательства и молчаливого потворства со стороны местных жителей. Быть может, они не знают, что подстрекательство военнослужащего к побегу есть уголовно наказуемое деяние; если обстоятельства потребуют, вы можете предупредить их об этом. В заключение хочу вам напомнить, что воды залива и низменный берег в тот час, когда он залит водой, целиком и полностью наши, так что, действуя в этих границах, вы ответственны только лишь перед старшим по службе. До свидания, мистер Кальверт. Желаю успеха!