Он встал и отправился на кухню, оставаться наедине с Фанечкой было невмоготу. Там Альбины не оказалось, и он подумал, что хозяйка находится в «келье», однако застал там только Вовочку Галаншина. Тот застыл в кресле с закрытыми глазами и был бледен, как труп. Рядом играл магнитофон. Неистовый, напористый Высоцкий на предельном голосовом надрыве повествовал о смерти истребителя «Яка» в тринадцати заходах. Вовочка не шевелился, и лишь желваки упруго играли на его лице. Вдруг он открыл глаза и мутным взором уставился на Николая.

— Вы… выпить хошь?

Он был чудовищно пьян и держался из последних сил.

— Ну, налей, — согласился Лодин, хотя пить ему совсем не хотелось.

— На… наливаю, — кивнул тот и, достав из-под журнального столика бутылку, с превеликим трудом наплескал водки в емкости.

Выпили молча. Вовочка откуда-то с пола поднял надкушенную сосиску, повертел ее в руках, поднес ко рту, но передумал и бросил на стол.

— Высоцкий человек, понимаешь, че-ло-век, а мы, не хочу тебя обижать. Ты Коля, да?

— Коля, — подтвердил Лодин.

— Ты Коля, а я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Хочешь, скажу? Молчишь, тогда скажу. Ты вот пьешь со мной, а сам думаешь, ляжет она с тобой в постель или нет, так?

— Я… я как-то об этом не думал, — не сразу нашелся Лодин.

— Врешь, врешь, вот и ты врешь… Весь мир погряз во лжи, правда нынче не в моде, это тебе я говорю. А ты не волнуйся, она с тобой переспит, как это было со мной… и и-и с другими. И м-мужу она рога наставляла дай-дай. Альбиночка — девочка без предрассудков, но, — Вовочка поднял вверх указательный палец, — она любит мужиков двух категорий: либо чтоб был личность, либо богат, как Крез. Чувствуешь масть, аа-а! Вы-и-ыв-выпьешь?

Он уже едва ворочал языком, но на мгновенье вдруг его взгляд просветлел, стал осмысленным.

— Ты думаешь, я ничтожество? Не скажи, дорогой. Вова Галаншин в столице не последний человек, совсем не последний. Я в такой фирме состою, где все, что угодно, водится, любой дефицит. Поэтому я многим нужен, могу и тебе пригодиться, кто знает… Потому что я хороший доставала, секешь, до-ста-ва-ла!

И он истерически захохотал.

— А ведь учился на инженера, но государство как инженера меня не уважало. Гроши давало, будто подаяние. У чурки Буратино и то золотые водились, а я что, дурней дерева?

И он снова принялся издавать нечленораздельные звуки: нечто среднее между хохотом и сдавленным рыданием.

— Прекрати кривляться, — раздался строгий голос хозяйки, появившейся невесть откуда. Она взяла Лодина за руку.

— Оставь его, Коля, пойдем. Не видишь: этот фрукт уже созрел.

В коридоре она остановила Николая, положила руки на плечи, посмотрела в глаза.

— Да, я когда-то была близка с ним. Больше того, он был у меня первым — теперь я сама удивляюсь этому. В общем, он молол чепуху, но кое в чем он действительно прав. И больше меня ни о чем не спрашивай, договорились?

Альбина чуть приподнялась на цыпочки, взяла его лицо в свои ладони, наклонила к себе и поцеловала в лоб.

— У нас с тобой все будет хорошо. Если ты сам захочешь…

III

День удался на славу. Июнь в Прибалтике еще не гарантирует ни тепла, ни солнца: иногда погода такое завернет, что хоть свитер одевай, хоть плащ — не прогадаешь. А тут и небо голубое до неестественности, словно в мультике каком, и солнце печет, как в Сочи. Хорошо!

Лодин стоял на смотровой площадке аэровокзала, подставив лицо игривому ветерку, и наблюдал за происходящим на перроне. Там, под лучами солнца, грели свои бока и крылья серебристые лайнеры, сновали электротележки с багажом, автобусы отвозили пассажиров на посадку и возвращались назад с прилетевшими. Время от времени появлялись облаченные в синее горделивые стюардессы с осиными талиями и точеными ножками, уверенно выстукивая каблучками-шпильками частую дробь по серым бетонным плитам.

Когда объявили посадку нужного ему самолета, Лодин даже вздрогнул. По телу пробежал неприятный холодок, будто за пазуху засунули ледышку. Теперь он отчетливо понимал: дело закрутилось, машина запущена и отступать уже поздно. Теперь одна надежда — на удачу, на фартовую звезду Купца и свою собственную.

Прошло минут двадцать, прежде чем автобус подвез пассажиров московского рейса. Стоя в стороне, Лодин наблюдал, как Купец подошел к транспортеру, остановился в ожидании багажа. Он мысленно пытался выделить из толпы двух Гришиных дружков, но так и не смог.

«Осторожничает, — подумал Лодин. — Впрочем, может так и надо».

Наконец Купец снял с ленты небольшой чемодан с синей биркой и направился к выходу. Когда он заметил Николая, его темно-карие глаза оживились и улыбка коснулась кончиков губ.

— Привет, маэстро!

Купец поставил чемодан и крепко пожал ему руку.

— Ну, ты как? — спросил он, внимательно вглядываясь в лицо Лодина, словно пытаясь что-то прочесть в нем.

— Все в норме, — пожал плечами Лодин. — А что?

— Ну-ну, — тихо сказал Купец, оглядываясь. — Подождем малость, сейчас один мой орел подлетит, пташка беременная.

Купец уже успел выкурить сигарету, когда к ним подошел какой-то увалень в вылинявшей майке с изображением непонятной рок-группы и остановился в двух шагах в выжидающей позе.

— Подходи поближе, орелик ненаглядный, — поманил его пальцем Купец, и когда тот приблизился, строго спросил:

— Где торчал?

— В нулях, где ж еще. Еле отошел.

— Ах ты, недоразумение мое ходячее, — пожурил его Купец. — Вчера в Москве дорвался до пива, так верно, дюжины полторы и приговорил, если не больше. Хлестал одну за одной, без пауз. Я уж думал, у него из глаз скоро пена брызнет, так нет, прорва, хоть бы хны. Теперь вот из гальюнов не вылазит, желудок, видно, ослаб от непривычного пойла. А? Ну, знакомьтесь.

Они пожали друг другу руки и представились. У нового знакомого оказалась странная кличка — Финик, как-то не вязавшаяся с его внешним обликом. Финик, настоящее имя которого было Юра, превосходил их в росте на добрых полголовы и обладал внушительными габаритами: солидное брюшко спадало на ремень, полные и дряблые руки не имели ни малейших признаков мускулатуры. В его бабьем лице, с белесоватыми жидкими волосами и бесцветными невыразительными глазами, было что-то неприятное и отталкивающее. Однако пожатие этого рыхлого на вид типа оказалось настолько сильным, что Лодин от неожиданной боли едва не вскрикнул. Казалось, ладонь попала под пресс.

«Ему бы пни корчевать, либо вышибалой в кабаке работать, — подумал Лодин. — Финик! Такому бы Слоном зваться или Мясником, куда ни шло. Впрочем, Купец-то его не больно жалует — может, и впрямь фрукт мелкий?»

И еще он подумал, что Финик — экземпляр уж очень приметный: такого раз увидишь — запомнишь надолго. И зачем его только Купец с собой притащил? Какова ценность этого субъекта для их дела? Но вслух он поинтересовался:

— А третий где?

— Третий? — переспросил Купец. — Он будет на вокзале.

И взглянув на часы, добавил:

— Через два с четвертью поезд приходит, поедем встречать.

Когда, они направлялись на стоянку такси, он негромко пояснил:

— Тот, кто на поезде, везет с собой металл, а с ним в самолет нельзя. Понял?

Лодин кивнул, мол, конечно, все понял.

…Леня Крот, которого они встретили на вокзале, в противоположность Финику оказался невысоким щупленьким пареньком. Он принадлежал к тому типу людей, по внешности которых невозможно определить их возраст: ему с равным успехом можно было дать и двадцать лет, и все тридцать. Примечательными у него были странная пружинистая походка, старомодная стрижка под «канадку» и глаза. Зрачки его глаз постоянно бегали из угла в угол, ни на секунду не останавливаясь на месте, как будто ими управлял какой-то скрытый механизм. Создавалось впечатление, что он, глядя на человека, старается рассмотреть, что у него за спиной. И все же этот парень был чем-то симпатичен Лодину.