И это его остановило.

Он в который раз испугался того, что делал: погружался в мир своего собственного экстаза, с извращенным восторгом камикадзе осознавая свое предначертание. Он полностью истощил себя, пытаясь превратить чувства в одно всеобъемлющее ощущение самоудовлетворения, и наконец как-то само собой вышло, что он понял, что подобное великодушие не являлось воинствующим.

Он не утаил ничего, пожертвовав всем. Вытянувшись, он замер, словно послушная жертва под топором палача, зная, что, если она не примет его жертвы, он умчится в космос подобно космическому лучу, существо без плоти, личность, лишенная сути, лишенная своего двойника. На долю секунды его захлестнула волна страха. Но он понимал, что настоящая опасность таилась в попытке защитить себя. Он никогда еще не чувствовал себя таким беззащитным. И он ясно понял: для того чтобы чего-то достичь, нужно, чтобы чего-то постоянно не хватало. А ему хватало всего.

Он покорно распахнул свою душу и слился с фантастическими возможностями, которые открывались перед ним в теплых водах озера.

Светла изо всех сил пыталась сдержать подступавшие слезы. Она наблюдала за происходящим издалека, словно была каким-то третьим незаинтересованным лицом, но слезы поднимались из ее глубин, как разъедающее вещество, распространявшееся по всему телу. Она в который раз безуспешно попыталась перестать чувствовать безграничное удовольствие, сделать его объектом исследования и таким образом лишить эмоциональной окраски. Но она знала, что стонет, а слезы, прилипчивые, как надоедливые мухи, продолжают расползаться по ней, словно животворные соки по дереву. Она почувствовала себя в ловушке. Больше она не могла отрицать этого, хотя все еще отказывалась признать правоту.

Маккензи был там, теперь это было более очевидным. Его гармония росла в нем, словно звуки оркестра. Демона нигде не было видно — во всяком случае пока. И ничто не отделяло его от нее и от того, что он ей предлагал. Он рос, словно могучее крещендо, завоевывая ее внимание безграничной нежностью, он покорял ее кристальной чистотой волшебных звуков. «Мое сердце лежит в высоких равнинах, мое сердце далеко отсюда…» Чьи же это строки?

Безусловно, что именно чистота переполняла ее. Она казалась настолько безграничной, что она захлебнулась от восторга, и слезы, которые она так долго пыталась удержать, хлынули неудержимым горным потоком. Они омыли ее свежестью, очистив ее недра, наполнив ее сознанием благополучия, окружив лаской света. Она мягко плыла, нежась в волнах покоя, распространявшегося вокруг нее, готовая навсегда отречься от своего материализма в восторженном, почти сексуальном приступе веры.

Но потом, когда эта чистота уже почти растворила ее, реально приблизив невозможное, она вдруг ощутила зловонное дыхание демона. Он все время был там, прячась и играя с ее надеждами. Он позволил ей на мгновение почувствовать мир таким, каким он был для других, чтобы полностью уничтожить ее потом, пожирая.

Она чувствовала его приближение. Хотя ее отталкивала ненависть, которую он излучал вокруг себя, и гнев, она знала, что он все же был частью ее самой с самого рождения. Она поняла это теперь с горечью невинности. Она попыталась было бороться с ним, но не могла заставить его удержаться вдали от музыки души Маккензи. Он использует ее, чтобы распространиться, и она вздрогнула при мысли об ожидавшей ее агонии, которой не удастся избежать, когда демон начнет поглощать ее измученную плоть.

Она лихорадочно всхлипывала, а слезы умиления смешивались теперь со слезами отчаяния.

Маккензи вдруг недовольно почувствовал, что его кто-то зовет. Он попытался заглушить этот голос, но ничего не получилось. Когда же Маккензи открыл глаза, чтобы увидеть, откуда раздавался раздражающий его звук, над ним склонилось лицо доктора Фронто.

— Проснитесь, командор! Попытка окончена, — говорил доктор. Фронто просунул руку ему за спину и помог Маккензи сесть. Несколько мгновений Маккензи непроизвольно раскачивался, сидя на краешке терапевтического стола. Его ноги дергались, словно существовали независимо от его тела.

— Где мы? Что-нибудь получилось?

Фронто покачал головой в ответ.

— Нет, и мы по-прежнему находимся в ангаре. Что-то сложилось не так, как было запланировано. Потребуется время, чтобы разобраться во всем. Как вы себя чувствуете? По правде говоря, выглядите вы неважно.

Маккензи никак не мог заставить себя смотреть в одну точку.

— Да, доктор, скажу честно, мне чертовски плохо.

— Ложитесь, я вас осмотрю. Нельзя допускать небрежности в работе, знаете ли.

— Ну, я не настолько плох.

— Может быть, это серьезнее, чем вы думаете, командор. Пожалуйста, ложитесь, и я вас осмотрю. Я настаиваю…

Фронто попытался уложить его насильно, но координация движений к этому времени уже вернулась к Маккензи, и он оттолкнул руку доктора.

— Я же сказал, что не нуждаюсь в этом. Все в порядке. Дайте мне только собраться с мыслями.

Он повернул голову, чтобы посмотреть на Светлу. Но ее не было на соседнем столе, и у него замерло сердце.

— Где Светла?

— Она вернулась в лагерь.

— С ней все в порядке?

— О, да. Лучше и быть не может.

Хотя Фронто говорил своим обычным голосом, Маккензи все же почувствовал, что доктор что-то скрывает от него. Он схватил его за халат и рывком притянул к себе.

— Слушайте, доктор, вы меня выводите из себя, а мне это совершенно не по вкусу. Если у Светлы все в порядке, почему она не подождала меня?

Фронто, защищаясь, ударил Маккензи по рукам.

— Пожалуйста, командор, держите себя в руках. Нет никакой необходимости для подобных действий!

Маккензи разжал руки, и доктор немедленно отпрянул на безопасное расстояние.

— Господи, придите в себя! Лейтенант Стоковик была всего лишь немного удручена. Как только она проснулась, она тут же оделась и ушла в лагерь.

— Что вы имеете в виду под «немного удручена»? — спросил Маккензи.

Фронто раздумывал, но его ответ все же прозвучал прежде, чем Маккензи успел потерять терпение.

— Она всхлипывала, и это ее несколько смутило, но она в полном порядке, я ручаюсь.

— Если, как вы говорите, она — образец здоровья, то зачем ей было плакать? Вы, конечно, не догадались об этом спросить?

— Она была огорчена и хотела остаться одна. Принимая это во внимание, я решил, что так будет лучше, — возмущенно ответил Фронто. Как и большинство врачей, он не привык, чтобы его профессиональные суждения вызывали неодобрение окружающих. — Задавать вопросы в данной ситуации значит вызвать совершенно противоположную реакцию. Неужели вы этого не понимаете?

Внутри Маккензи все словно заледенело от душившего его гнева, и лишь чувство ответственности спасло доктора от растерзания. Командор соскользнул с терапевтического стола и прошел мимо Фронто.

— Надеюсь, что вы не ошиблись, потому что если это все же случится и она опять потеряет рассудок, я вышибу дух из твоей толстой задницы!

Он вышел в дверь, сбив на ходу двух собравшихся войти служащих.

Они посмотрели на него, потом повернулись к Фронто, словно в надежде найти какое-то объяснение случившемуся. Доктор помедлил, поправляя свой халат, а затем направился к двери. Техники, ощущая его раздражение, поторопились расступиться, чтобы освободить проход. Когда он поравнялся с ними, то остановился и тихо, доверительно, прошептал:

— Маккензи совершенно звереет, когда ему кажется, что его обманывают. Скажите остальным, чтобы были с ним поосторожнее, особенно после прыжка.

Глава 23

Светла до краев наполнила стакан водкой, уселась в кресло, поджав под себя ноги, и сделала три больших глотка. Крепкий напиток обжег горло, но она заставила себя сделать еще глоток. Стакан наполовину опустел.

Она уже довольно давно не пила крепких напитков. Но, пожалуй, с той поры как достигла половой зрелости, она считала этот способ самым надежным и быстрым способом избавления от всех неудач. Она вспомнила, как впервые познакомилась с этим огненным пойлом.