— Да это ж целый флот, — промолвил рядом с Джоном один из матросов, закрывая глаза от солнца покрытой татуировками рукой. — Знать бы еще, кто его послал. — Господь Бог или сам дьявол? Если это лягушатники, то уже к вечеру мы все будем распевать вместе с русалками гимны морскому царю.
Джон, привыкший к пустынному простору морей, потрясенно следил, как весь день на горизонте точно из ниоткуда возникали корабль за кораблем — и плыли к ним. Очень скоро стало ясно, что флот английский, и все с замиранием сердца ждали команду поднять паруса и присоединиться к нему, но лишь с растущим отчаянием и досадой глядели, как корабли один за другим величественно проплывают мимо.
— Я видел две сотни грузовых судов, множество фрегатов и больше десятка больших линейных кораблей вроде нашего, — промолвил Джейбез мистеру Таусу, когда они стояли неподалеку от Джона на палубе, подняв воротники, чтобы защититься от резкого северо-восточного ветра. — Что вы по этому поводу думаете, мистер Таус?
— А думаю я, дружище Джейбез, что происходит что-то серьезное, и ежели корабельные наши пушечки окажутся не в наилучшем порядке, то полетят чьи-то головы, а наши с тобой в первую очередь.
— Это вы насчет генеральной инспекции пушек речь ведете, мистер Таус? — протянул Джейбез, пару минут обдумав слова командира.
— Именно что, Джейбез. Так что посади свою глупую птицу куда-нибудь от греха подальше и заставь-ка артиллерийскую прислугу попрыгать.
Над морем спускались ранние зимние сумерки, горизонт размылся, превратившись в смутную серую полосу, когда от огромного флота вдруг отделился один фрегат и проворно заскользил к «Бесстрашному». Часом позже на борт корабля поднялся молоденький лейтенант в новехонькой, с иголочки, форме и с грудой бумаг под мышкой. Он исчез в каюте капитана Баннермана, и следующие полчаса по палубам начали ходить самые безумные слухи.
Джон, поднявшийся наверх посмотреть, что происходит, заметил Кит, которая, улучив редкую минутку свободы, вышла подышать свежим воздухом.
— Что это? — спросила она, с изумлением глядя в последних лучах дневного света на белые паруса, заполонившие весь горизонт.
— Скоро узнаем. Вот с того фрегата на борт поднялся какой-то офицер. Он сейчас у капитана. Наверное, привез приказы.
Девочка поежилась.
— Похоже на начало большого наступления. Наверное, идут к Испании. Скоро будет большое дело.
— Думаешь? — Джон разулыбался от радости. — Надеюсь, и мы в стороне не останемся. А то, если мы тут проторчим еще недельку-другую, изнывая от безделья, команда взорвется как вулкан.
В ответ на этот энтузиазм Кит покачала головой, но всё же улыбнулась Джону.
— А ты отчего такая довольная? — спросил он.
— Сегодня мой день рождения.
— Твой день рождения? Уже сегодня?
— Да. Мне четырнадцать. Я своего добилась, Джон! Я всё это время пряталась, а теперь наконец свободна!
Я вырвалась из-под власти моего дяди. Мне больше незачем прятаться и таиться.
— Что ты имеешь в виду? Что ты задумала?
— Ты же прекрасно знаешь, что я должна сделать! — Она пылко поглядела на друга. — Мне надо придумать способ вернуться на берег. Отправиться в Бордо, в Жалиньяк — и предъявить свои права на наследство моего отца Я нужна там, Джон.
— Ты же не можешь вот так просто взять да покинуть корабль, — резко заявил Джон. — Как ты сойдешь на берег?
— О, не думаю, что с этим возникнут какие-то затруднения. Капитан Баннерман спит и видит сплавить меня. Он, конечно, терпел меня всё это время, но я-то видела, как он мрачнел всякий раз, как только я попадалась ему на глаза. Я хочу попытаться сегодня как-то переговорить с ним и попросить, чтобы он отправил меня на берег — но теперь, когда кругом такое творится, мне к нему и близко не подойти.
— Выходит, ты собиралась вот так сразу и уехать? А я-то думал, ты захочешь хотя бы попрощаться.
Голос Джона срывался от обиды.
Кит взяла его за руку, но тут же отодвинулась и огляделась, проверив, не заметил ли кто.
— Джон, я не видела тебя всю неделю. Постоянно пыталась улизнуть хоть на минуточку, но мистер Кэтскилл с меня глаз не сводил. Он охотится за мной, как кошка за мышкой. Я его просто ненавижу! Знал бы ты, что он за человек…
— Что ты имеешь в виду? Он не… не трогал тебя?
— Он постоянно подходит ко мне слишком близко, почти вплотную. И он такой плохой врач. На больных ему наплевать. Ты просто не представляешь себе, что это такое. — Никогда еще Джон не видел девочку настолько несчастной. Куда подевалась ее обычная жизнерадостность? Он не знал, что и сказать. — Это было… мне было… я бы сошла с ума, если бы хоть изредка не виделась с тобой.
Джон почувствовал, как краснеет, и ужасно смутился.
— Со мной то же самое! Если бы я только мог тебе рассказать! Кит, я знал, что ты должна рано или поздно вернуться домой, но, понимаю, что когда уедешь, Кит…
— Письма! Саймон Шеллинг! Майкл Флинн! Паско Пеналигон! Джон Барр!
Джон даже не обратил внимания на вышедшего на палубу лейтенанта со стопкой писем в руках, но звук его собственного имени заставил мальчика резко обернуться.
— Письмо? Мне?
Лейтенант швырнул ему маленький конвертик, и Джон, поймав его, вскричал он изумления, узнав мелкий, изящный почерк отца.
— Отправлено из Шотландии. — Сердце в груди так и подскочило от радости. — Отец жив! И в безопасности! Не в море! Он вернулся домой!
Перед мысленным взором мальчика с ужасающей ясностью пронеслось воспоминание о жуткой последней ночи в Эдинбурге, убийстве мистера Суини и ложном обвинении, из-за которого они с отцом вынуждены были бежать в Лейт.
А вдруг отец в тюрьме? Вдруг осужден за убийство? А вдруг, пока письмо шло сюда, отца уже казнили?
Джон оглянулся, ища взглядом Кит, но девочка уже ускользнула прочь. Дрожащими руками он вскрыл конверт.
И вот что прочитал:.
Возлюбленный мой сын Джон!
Сие послание несет к тебе на крылах глубочайшую любовь твоего отца, который вконец извелся от тревоги за тебя и едва смеет надеяться, что письмо найдет тебя. Бедное мое дитя, я даже не знаю, жив ты или же мертв, не канул ли в пучину моря, не изувечен ли в какой-нибудь страшной битве и не выброшен ли, несчастный одинокий, на чужой и далекий берег.
В груди моей живет одно лишь желание, сильнее которого еще не знал этот мир: хоть раз увидеть тебя снова и сжать тебя в объятиях.
С тех пор как мы расстались в тот горестный день, когда нас с тобой при столь ужасных обстоятельствах оторвали друг от друга, я претерпел немало злоключений и подвергался лишениям и унижениям слишком многочисленным, чтобы их тут перечислять. Довольно будет сказать, что моя служба на борту «Великолепного» не была оценена по заслугам необразованным капитаном и закончилась тем, что два месяца назад меня бесславно отправили на берег в Ярмуте, уведомив, что более флоту мои услуги не нужны. В лицо мне были брошены самые оскорбительные замечания касательно меня лично, а также моих умственных способностей — но об этом я лучше гордо промолчу.
Ты будешь рад узнать, дорогой мой мальчик (если только получишь это письмо), что фортуна, столь долгое время неласковая к нашему несчастному семейству, вроде бы начинает оборачиваться к лучшему. Негодяя Несмита больше нет. Воспламененный, как то за ним водилось, избытком крепких напитков, он позволил себе лишнего и ввязался в драку, в которую ему бы лучше было не ввязываться. Противник оставил его с проломленной головой в том самом переулке, где мерзавец столь подло убил бедного мистера Суини. Мистер Несмит так и не оправился после этого происшествия.
После его смерти на свет Божий всплыло множество нелицеприятных фактов касательно его образа жизни, мошенничества, грязной игры, коварств и прочих гнусностей. В результате же с меня были сняты все обвинения. Его дружок Крич и их презренный сообщник мистер Халкетт скрылись из Эдинбурга, и их не видели там уже много месяцев, а потому они не могли снова затуманить око правосудия. Говоря вкратце, обман был раскрыт, порок повержен, а Лакстоун снова возвращен нам.