Во время предвыборной кампании пресса не упускала случая обвинить лейбористов в том, что они связались с известным сторонником шинфейнеров, архиепископом Мэлоном. Официальный орган Протестантской федерации призывал избирателей голосовать за «протестантство и лояльность», чтобы не отдать страну в руки иезуитов. Сектантские разногласия разъедали лейбористскую партию; это главным образом и явилось причиной ее провала на выборах.

Джон Уэст пристально следил за раздорами в лейбористской партии. Морис Блекуэлл писал в «Голосе труда», что из этого поражения лейбористская партия должна извлечь для себя урок и строго придерживаться принципа веротерпимости. Архиепископ Мэлон пришел в ярость. Он выступил на многолюдном собрании, гневно обвиняя Блекуэлла и некоторых лейбористов в том, что они не понимают, какую огромную пользу приносит лейбористской партии поддержка католиков. Он грозил лишить лейбористов этой поддержки, если они не включат в свою программу требование субсидий католическим школам.

Джон Уэст очень ловко использовал имевшиеся у него козыри. Католическая федерация заполняла своими людьми все лейбористские организации. Заключив союз с архиепископом Мэлоном, Джон Уэст обеспечил себе их поддержку. Теперь задача состояла в том, чтобы избирательную машину, созданную им до войны, слить с этой новой машиной и превратить в одно целое.

Джон Уэст всегда приспособлял свои политические взгляды к своим личным интересам и планам. Делал он это бессознательно: просто мысль его так работала. Он затевал какую-нибудь кампанию или пускался в рискованное предприятие исключительно из личных побуждений, а потом провозглашал те принципы, которые должны были оправдать его действия.

Вскоре Джон Уэст убедил и себя и других, что он рьяный шинфейнер, что независимость Ирландии и субсидии католическим школам для него важнее всего на свете. Нередко можно было слышать, как он неумело насвистывает «Зеленое знамя». Он вспомнил, как когда-то мать говорила ему, что она потомок ирландских королей и что доказательством тому служит герб ее семьи. В свое время Джон Уэст относился к этим рассказам скептически, но сейчас они стали для него святой правдой. Кое-кому он начал рассказывать, что предками его были ирландские короли и что на его семейном гербе изображены кривая сабля и лев, стоящий на задних лапах, а над ним — девиз: «Уэст — к победе».

В 1920 году, когда архиепископ Мэлон обратился к Джону Уэсту за финансовой помощью, чтобы оплатить огромные расходы по устройству процессии в день святого Патрика, приходившийся на конец марта, Джон Уэст выписал ему чек на солидную сумму и сказал, что не только охотно окажет любую материальную помощь, но и самолично примет участие в устройстве процессии.

Тем временем в спортивных кругах назревало нечто вроде бунта против власти частных владельцев ипподромов и стадионов. На случай если правительство штата Виктория введет такой же закон, как и в Западной Австралии, Джон Уэст решил уберечь от опасности свои скаковые клубы.

И тут он снова отправился в мебельный магазин Леви.

Сидя за столом напротив Леви-младшего, Джон Уэст заметил, что Леви с каждым днем становится все больше похож на своего покойного отца. Он как-то весь съежился и походил скорее на прожорливую хищную птицу, чем на человеческое существо.

Джон Уэст был антисемитом и убеждал себя, что Леви — типичный представитель еврейского народа.

Уэст объяснил Леви цель своего визита. Начавшееся в Западной Австралии движение против частного владения спортивными клубами, вероятно, перекинется и в другие штаты, и к этому надо быть готовым.

— И что же вы предлагаете, мистер Уэст?

— Я предлагаю создать общественный клуб, который ведал бы всеми бегами и состязаниями пони в штате Виктория, а также, если окажется возможным, получить разрешение устраивать скачки.

— Как? Лишиться всех доходов?

— Не будьте дурачком, — ответил Джон Уэст. — Мы создадим клуб, который по виду будет общественным, и попросим правительство назначить директора. Мы с вами сдадим новому клубу свои ипподромы на таких условиях, что все доходы фактически останутся в наших руках. Я пришел посоветоваться с вами, так как вы должны назвать кандидатов в члены этого клуба. Само собой разумеется, учитывая, что бóльшая часть акций предприятий принадлежит мне и я сделаю всю работу сам, я имею право представить больше кандидатур, чем другие.

— Очень умно придумано. Очень умно. Но мне кажется, что к нам отнесутся с некоторым подозрением, мистер Уэст.

— А мы с вами вовсе не будем фигурировать в этом обществе. Правительство назначит директором Беннета, человека опытного, сведущего в конном спорте, к тому же он — член верхней палаты.

— И ваш друг.

— И мой друг, потому что он знает, что я навел порядок в скачках и бегах.

— Отлично, мистер Уэст. Я подберу двух-трех чиновников, которые работали на меня в прежние времена, потом кое-кого из моих управляющих, ну и еще кого-нибудь в этом роде. А вы тем временем действуйте. Кто же будет инициатором этой… гм… общественной организации?

— Годфри Дуайр. Бывший начальник службы комплектования штата Виктория, ныне — председатель Общества ветеранов войны.

— Отлично. Участник войны — это очень респектабельно. А скажите, мистер Уэст, вы, должно быть, и сейчас через подставных лиц держите немало скаковых лошадей, владеете половиной букмекерских контор, выпускаете спортивные бюллетени, держите закусочные и бары на ипподромах и прочие заведения?

— Само собой.

Леви пристально разглядывал Джона Уэста. Конечно, католикам вообще, а ирландцам в особенности доверять нельзя, это ясно. Слов нет, под контролем Джона Уэста конный спорт процветает, но недаром ходят слухи о жульнических махинациях. Один владелец скаковых пони говорил Леви, что рост пони, наверное, измеряют во время обедни, иначе чем объяснить, что некий католик постоянно пускает на скачках своих пони-переростков? Рассказывали ему и о том, как подменяют лошадей и как их «замораживают» букмекеры.

Леви был убежденным антикатоликом; он охотно верил всем этим слухам, ибо они служили доказательством врожденной нечестивости, свойственной всем католикам и особенно ирландцам.

Джон Уэст и Леви презирали друг друга, однако их связывало общее стремление к власти и богатству.

— Я часто думаю, мистер Уэст, — сказал Леви, — что вам совершенно незачем возиться со скачками и бегами. Не проще ли было бы вам приказать вашей банде, чтобы они проламывали головы людям и грабили их?

Джон Уэст разозлился, но решил не затевать ссоры. — Кто бы говорил! Вы сами всю жизнь грабили людей. С тех пор как дело перешло от вас в мои руки, я навел порядок на скачках. Все говорят, что порядку теперь больше. Ставки выше, публики гораздо больше, а коневодство шагнуло вперед.

— Судя по тому, что я слышал, там еще долго надо наводить порядок, мистер Уэст.

— Знаю, что не все еще ладно. Но Дуайр как раз такой человек, который может навести полный порядок. Я буду настаивать, чтобы он нанял специального человека для проверки регистрации лошадей и разрешений на перевозку из штата в штат. Скачки уж предоставьте мне, мистер Леви, а сами занимайтесь своей мебелью.

На следующее утро Годфри Дуайру, к немалому его удивлению, позвонил по телефону Фрэнк Лэмменс. Мистер Джон Уэст хочет предложить вам одно дело, которое вас заинтересует, — сказал он. — Можете вы быть у него в два часа?

Дуайр был высокого роста, держался прямо, двигался быстро и энергично. Уволенный из армии в запас, он носил штатское платье, но пиджак сидел на нем как военный мундир, а шагал он так, словно маршировал в строю. Положив телефонную трубку, он аккуратно надел шляпу и, сунув под мышку трость, словно это был офицерский стек, сказал секретарше, что сегодня уже не вернется.

— Хорошо, капитан Дуайр, — ответила девушка.

При слове «капитан» Дуайр самодовольно усмехнулся. Армия сделала его человеком. До войны он жил в захолустном провинциальном городке и служил у аукциониста. За работу он получал гроши, и ему до смерти надоело мести пол, отправлять почту, прислуживать на аукционах и показывать кур или гонять по кругу корову, пока его хозяин взывал: «Кто больше?»