— Какой же вы наглец, — ответил доктор Дженнер. — Это вы работали на крупный капитал последние два года.

Когда вызванный в качестве свидетеля доктор Дженнер начал отвечать на вопросы и ссылаться на свои доклады правительству, он с досадой заметил, что его словам уделяют мало внимания. Он сообщил о предложении Рэнда выделить ему четвертый пай и о том, что Тэргуд пытался заставить его переделать свой доклад, а потом уволил с должности.

Доктор Дженнер до конца жизни не забыл перекрестного допроса, которому его подверг адвокат Тэргуда. Отмахнувшись от утверждения Дженнера, что аренда и субсидии были получены мошенническим путем, адвокат начал задавать доктору вопросы о ценности рудников. Доктор Дженнер заявил, что в тот момент, когда Рэнд сбывал их, ценность рудников была лишь потенциальной и что суть дела заключается в том, каким образом правительство было обмануто Рэндом, его партнерами и Гаррарди, который управлял заводом в Чиррабу.

— Но ведь рудники стоили сорок тысяч франков. Согласно одному из ваших собственных докладов, они содержали на триста тысяч фунтов стерлингов цинка.

— Да, но, во-первых, синдикат завладел чужими участками, а во-вторых, уже получил субсидию в тринадцать тысяч фунтов, в которых ему нечем было отчитаться. Правительству пришлось бы выкачивать воду из шахт и переоборудовать их…

— Я хотел бы знать, — вмешался судья, — можете ли вы помочь мне и присяжным, сообщив нам, какова была ценность этих рудников? Если бы вы рекомендовали правительству приобрести эти рудники, сколько вы предложили бы ему заплатить за них?

— Я не рекомендовал правительству приобрести их.

Следующий вопрос задал опять защитник Тэргуда. — Вы рекомендовали конфискацию вместо покупки?

— Совершенно верно.

— Конфискация! Это же испытанная советская система! Значит, вы явились ярым сторонником советской системы контроля над рудниками.

— Тогда она не была известна как советская. В то время у нас еще мало что было известно о советской системе.

— В девятнадцатом году вы проповедовали кооперативную, или советскую, систему горного дела.

— Я высказался за передачу управления в руки самих рабочих.

— Это и есть советская система.

— Да.

— Я полагаю, что в то время вы глубоко верили в растущую мощь советской системы в России?

— Да, я верил и верю до сих пор.

— Вы член коммунистической партии?

— Нет, но я сочувствую ее целям. Однако я не вижу, какое отношение…

— Хорошо. Вы понимали в то время, что восстановление завода в Чиррабу создаст возможность для разработки обширных свинцовых месторождений в северной части штата Куинсленд.

— Да, таково было мое мнение. Я и сейчас его придерживаюсь.

— …и что руда на завод в Чиррабу должна доставляться главным образом с мэлгарских рудников.

— Да, но…

— Свидетель, будьте любезны ограничиться ответами на вопросы, — перебил его судья.

— И вы считали, что если правительство возьмет в свои руки рудники, то оно сможет с выгодой эксплуатировать их?

— Да.

— Больше вопросов не имею, ваша честь.

Процесс длился еще несколько дней. В конце концов присяжным был представлен список в двадцать пять вопросов. Присяжные ответили на все вопросы в пользу обвиняемых. В записи прихода мэлгарских рудников прибавилась новая статья — восемнадцать тысяч фунтов судебных издержек, оплаченных налогоплательщиками штата Куинсленд. Завод бездействовал, рудники напоминали два огромных колодца, наполненных водой, оборудование и механизмы ржавели под тропическими ливнями северных районов. Так продолжалось почти десять лет, пока Джордж Рэнд не извлек из них пользу для себя, разобрав металлическое оборудование и отправив его в качестве железного лома в Японию. В конце концов очередное лейбористское правительство штата Куинсленд с большим убытком для себя продало рудники дочерней компании мощного концерна «Брокен-Хилл».

Высокую, сгорбленную фигуру седого как лунь доктора Дженнера нередко можно было видеть на улицах Брисбэна или в различных пунктах его любимого Севера, но теперь это был человек без цели в жизни. Даже его дети, при всей их любви и уважении к нему, начали поговаривать: «Наш старик со странностями — смертельно ненавидит Тэргуда и только и говорит что о Чиррабу, жемчужине Севера».

Джон Уэст не удивился, когда в конце года правительство Саммерса пало. Уже несколько месяцев назад оно раскололось на отдельные группировки. Лайонс со своими сторонниками вышел из лейбористской партии и основал лигу «Все для Австралии». Группа Лейна создала свою фракцию в палате представителей. Эта фракция и вызвала министерский кризис. На заседании палаты один из членов парламента внес предложение прервать сессию и обсудить обвинение против Тэргуда, вновь восстановленного на посту министра финансов.

Видимо, опасаясь, что партийная машина Лейна в штате Новый Южный Уэлс нанесет ему поражение на выборах, Тэргуд постарался обеспечить себе избрание обычным для него способом. Он направил в избирательный округ своих агентов, которые обещали за счет двухсот пятидесяти тысяч фунтов, ассигнованных федеральным парламентом, устроить на общественные работы всех, кто поддержит Тэргуда на выборах. Член парламента, внесший предложение, представил данные под присягой письменные показания избирателей, к которым обращались агенты Тэргуда.

Члены правительства, уже привыкшие к нападкам группы Лейна, не придали делу особого значения. «Новый трюк Лейна», — говорили они.

Предложение было поставлено на голосование. Парламентский организатор оппозиции носился по коридорам, созывая националистов. Предложение было принято тридцатью семью голосами против тридцати двух.

В тот же вечер Джеймс Саммерс, с таким триумфом вступивший в Канберру два года назад, получил у генерал-губернатора согласие на роспуск парламента и стал ожидать выборов, уже не сомневаясь, что они неизбежно приведут к сокрушительному поражению.

Джон Уэст слышал, что накануне выборов Лайонс совещался с представителями деловых кругов в здании газетного концерна Маркетта. Лайонс поставил им жесткие условия: положение лидера в новой «Объединенной партии Австралии». Жалованье пять тысяч фунтов. В случае его смерти — солидная пенсия от государства для вдовы. Условия были приняты, и Лайонс вслед за Хьюзом переметнулся к консерваторам. Консервативная партия еще раз переменила название и, одержав победу на выборах под маркой «Объединенная партия Австралии», пришла к власти.

После того как результаты выборов были объявлены, Фрэнк Эштон выступил с краткой речью.

— В условиях сокрушительного поражения лейбористов, — сказал он, — я горжусь тем, что прошел голосами избирателей, оказавших мне предпочтение.

Выйдя из зала, Эштон медленно побрел по улице — седой, сгорбленный, шаркающий ногами старик.

Его догнал молодой парень, член местной лейбористской организации. Они прошли шагов сто по залитой солнцем улице, прежде чем Фрэнк Эштон заметил его присутствие.

— Нет, друг мой, нас высекли — и по заслугам.

— Я бы не сказал, что по заслугам. А теперь рабочие будут выданы на милость хозяевам.

— Так было и в последние два года. Никто не знает этого лучше, чем я.

— Но…

— Никаких но, Лес. Вот скажи мне: почему ты в лейбористской партии?

— Ну, потому… чтобы добиться социализма для рабочих.

— Чтобы добиться социализма для рабочих? Ну так слушай, я расскажу тебе одну историю. Когда лейбористская партия только образовалась, ее зачинателей преследовали обе другие партии, либеральная и консервативная, называя их опасными агитаторами. Не так ли?

— Так.

— Ну, так вот. Тогда консерваторы были реакционерами, а либеральная партия — прогрессивная. Затем либералы стали реакционерами, а лейбористы — прогрессивными. Правильно?

— Да.

— Слушай дальше. Теперь, и очень скоро, — может быть, я еще доживу до этого, — лейбористы станут реакционной партией, а коммунисты прогрессивной. Вот почему я собираюсь отойти от политики, и как можно скорее.