И вчера ночью я его подписала.

ЭПИЛОГ

Дворец Уайтхолл

25 февраля 1601 года

Больше свечей, в последний раз, чтобы разогнать тени прошлого! И подбросьте дров, ибо мороз приберегает самые жестокие щипки на этот кладбищенский час, час перед рассветом. Однако не переусердствуйте с огнем, не переусердствуйте, ибо в часах пересыпаются последние песчинки, и наша пьеса почти доиграна. Немного вина промочить горло, немного aqua vitae для моих зубов, и дайте мне зажечь последнюю свечу в пятисвечье моей повести.

Он назвал меня незаконнорожденной.

О, Господь любит не только шутить. Он еще обожает водить свои смертные создания по кругу.

И вот, с тем же пятном, с каким и родилась, я приближаюсь к смерти.

Незаконнорожденная ли я?

Мой отец надрывал пупок, чтобы этого не случилось. Оправдай Папа Климент свое имя, которое означает милосердный», прояви он снисхождение к Генриху, когда тому понадобилась новая жена, никакой вопросительный знак меня бы не коснулся. Однако тогда наша страна осталась бы под римской клюкой, вам такое в голову не приходило?

Честные английские граждане и их краснощекие жены по-прежнему бормотали бы мессу, перебирали четки, вымаливали бы (и оплачивали) индульгенции Святого Отца, били поклоны и тряслись над святыми мощами.

Получи Генрих развод с королевой Екатериной, он никогда не порвал бы с Римом. Да, да, знаю, это ересь, добрый король Генрих сжег пятнадцать человек за куда более умеренные высказывания, хотя он, как защитник нашей веры, и назвал их лоллардами[14].

Однако это правда.

Суровый Климент подпортил Генриху климат для свадебного путешествия, а помог ему в этом Священный Римский Император Карл. Его Иператорское Величество не особенно пекся о своей старой тетке Екатерине Арагонской, однако предполагаемое оскорбление семейству и собственной испанской гордости проглотить не пожелал. Священная кавалерия поскакала на север, римские копейщики взяли в кольцо Престол святого Петра, где раздумывал над ответом Папа. Как только Карл приставил меч к папскому горлу, на Климента снизошло озарение. Брак королевы Екатерины останется нерушимым.

Однако королю было уже наплевать на все это. Не любовницей, но супругой, получившей титул маркизы из рук самого короля, повез он Анну во Францию. Грудь ее украшали изумруды и сапфиры, она кушала черепаховый паштет и павлинов в тесте, танцевала на атласе и спала на шелке. Тем теплым сентябрем, веселясь день и ночь на глазах у своего давнего обожателя, французского короля, Анна замечательно проводила время.

А когда Анна и Генрих вернулись из Франции, стало известно, что она беременна.

Беременна и не замужем.

Как ни верти, а ребенок такой женщины называется ублюдком.

— Не бойся, душа моя! — кричал Генрих, гладя ее живот на глазах у всего двора и потчуя Анну гороховыми стручками и веретенником, перепелками с ягнячьими сердцами и розмарином, спелыми вишнями, взбитыми кремами и первыми абрикосами, всем, чего желала ее душа, ради сына, которого она носила под сердцем. — Это не повредит ни ему, ни тебе!

Однако принц не должен был родиться ублюдком. А природа торопила. В начале лета Господня 1533, невиданно морозным январем, Генрих женился на Анне, потом объявил о своем разводе с Екатериной, и Англия развелась с Римом.

В мае, раздавшуюся в талии, разодетую в белую камку и горностаев, украшенную алмазами и жемчугами, Анну провезли через Сити на коронацию в Вестминстерское аббатство.

Анна — королева, королева Генриха, королева Англии.

Жена и королева.

Пусть вопящая чернь на улице перевирает ее титулы, превращая их в похабные прозвища, кричит: «Девка! Шлюха!», требует вернуть добрую королеву Екатерину» и покончить с пучеглазой потаскухой Анной». Она будет смеяться последней.

К жене» и королеве» для полноты торжества осталось добавить лишь «Мать», и это тоже не за горами. Последняя месть побежденной сопернице из Арагона — она родит королю сына.

В августе после мессы королева Анна, скрытая под покрывалом золотой парчи, удалилась к себе, лорд-камергер и вся английская знать сопровождали ее из Гринвича. Съехавшиеся со всей Европы астрологи утверждали, что звезды, под которыми родится младенец, сияют мужским огнем. Не столько для жены, сколько для будущего сына король велел принести из сокровищницы парадное ложе в виде корабля под всеми парусами, отделанное золотом и застланное восточными шелками.

В сентябре королеве подошел срок родить, начались схватки.

Весь двор замер, король затаил дыхание, весь мир ждал.

И родилась я.

Я — Елизавета, я — маленький ублюдок.

Да-да, чего ради теперь утаивать истину! Мои мысли устремляются к последнему отчету, когда все сердца и деяния обнажатся. Так почему же не поделиться с вами тем, в чем я усматриваю Божью последнюю, лучшую, царственную шутку?

Когда отец женился на моей матери, он уже был женат. Если б он формально развелся с Екатериной, расторг брак с ней до того, как венчаться с моею матерью, моя совесть была бы чиста. Но Генрих — не Софи[15], а наш Господь не разрешает мужчине иметь двух жен сразу.

Однако он рассуждал, как Софи. Он верил, что может лепить мир по своему желанию, актом своей воли. И кто скажет, что он ошибался? Его дети наследовали ему именно так, как он пожелал, как указал в своей последней воле. И только справедливо, по Божьим законам и в порядке старшинства, что законные дети, Эдуард и Мария, предшествовали младшей дочери, чей герб отмечен ублюдочной полосой.

Но почему же, имея власть осуществлять свою волю, он не объявил меня законной? О, что пользы упрекать его сейчас! Когда дело касается власти, фактическое обладание равносильно закону. Законно, незаконно, я владела, царствовала, правила, я передам по наследству. И на помощь незаконным, боги![16].

И, если я незаконнорожденная, все, знавшие моего отца, поймут, что откуда взялось!

Господи, неужели я его любила? Ведь я же его ненавидела! Неужели во всех, кого я любила, я искала лишь его тень? Неужели я выбрала своего последнего лорда, чтоб навеки истребить в себе страх, власть этих больших, грубых, рыжеволосых верзил, от которых разит мужественностью, чувственностью, энергией?

Не думаю…

Нет, его смерть послужит лучшей, более темной цели. Пусть он разбил мое женское сердце, завтра он окажет последнюю и величайшую услугу королеве Елизавете. Пусть женщина утратила любовь, надежду, будущее. Зато королева во мне взяла верх над внутренним врагом.

Кто видел или угадал мой глубочайший замысел? Все считали, что глупая старуха увлеклась юным красавчиком, любимцем Англии, и не задавались дальнейшими вопросами. Думаю, Роберт догадывался; он единственный из моего окружения настолько поднаторел в политике, что видел скрытый замысел и прослеживал его исток до самых глубоких колодцев, что лежат под поверхностью наших мыслей.

Позволяя моему лорду расцветать во всей его задиристости, во всей его дерзости, во всей готовности бросать вызов и ставить других на место, я тем самым удерживала других моих воинственных и честолюбивых лордов в границах, которые для них установила.

А допустив — нет, я не согласна на слово спровоцировав» — его мятеж, я вместе с мятежом убила и самый дух мятежа. С его помощью я показала Сити и двору, Лондону и всей стране, Европе и всему миру, что мой народ никогда, никогда против меня не пойдет! Мы волна за волной отражали тех, кто считал, что с настоящим вождем, с настоящим претендентом на трон вся народная любовь ко мне рассыплется в прах, обратится против меня. Но раз народ не восстал даже ради любимца Англии, своего великого воителя, который взял Кадис и помочился в глаза могучему испанскому королю, значит, мой трон действительно неколебим.