— Я согласен, согласен!

— Впрочем, нет. Я не настаиваю. Довольно с вас теплохода «Оскар Уайльд», — рассмеялся Маерс.

Касимов очнулся. В кабинете никого не было. Африканская бабочка драгоценно сверкала на расправилке.

Глава восемнадцатая

Джебраил Муслимович Мамедов уложил в сейф пухлый пакет денег, который принес наркоторговец Ахмат, вернувшийся с «северов», где он заложил сеть героиновых торговых точек. Настроение у Джебраила Муслимовича было добродушное. Он восседал на восточной резной скамеечке, облаченный в пестрый халат, из которого выглядывало круглое брюшко. На голове его красовалась шитая бисером шапочка, и он походил на сказочного лягушонка с выпуклыми глазками, растопыренными пальчиками и розовым языком, который вдруг прыгал из длинногубого рта, как будто хватал пролетающего комара или муху.

Не было ни комара, ни мухи, а перед Мамедовым стоял поэт Семен Добрынин, похожий на огромного косматого медведя, и заискивающим голосом, слишком писклявым и тонким для обладателя могучей плоти, выпрашивал:

— Ну, Джебраил Муслимович, ну вы же обещали. Позарез нужны двадцать тысяч для поэтического сборника. Там все стихи о России. Два стиха посвятил лично вам. Один начинается: «Россия-мать, пусть родом сын с Кавказа…». И второй: «Он сочетал в себе Урал с Кавказом…». Джебраил Муслимович, позарез нужно двадцать тысяч.

Мамедов маслянистыми ласковыми глазками оглядывал стоящего перед ним русского великана, и круглый животик под расстегнутым халатом сотрясался от неслышного смеха.

— Дам, Семушка, сегодня же дам. Но ты мне прежде скажи, неужели тебе не противно, русскому богатырю, поэтическому, можно сказать, гению, стоять с протянутой рукой перед каким-то черножопым? Перед чуркой поганой, и выпрашивать подаяние?

— Ну что вы, Джебраил Муслимович, мы, русские националисты, считаем так, — кто любит Россию, тот и русский. А вы Россию любите так, что иному чистокровному русскому далеко.

— А я тебе признаюсь, Семушка. Если бы русские националисты какого-нибудь черножопого, вроде меня, замочили, я бы только обрадовался. Сколько же вы, русские, будете терпеть на своем горбу всяких нацменов?

— Нет, Джебраил Муслимович, мы, русские, открытый всему миру народ. Это еще Пушкин сказал. Нету худых и добрых народов. Все народы великие. Вот вы помогаете мне, русскому поэту, значит, вы вносите вклад в русскую культуру поболее, чем наш губернатор Петуховский, который нас, поэтов, на голодный паек посадил.

— Семушка, а что, если деньги, которые я тебе дарю, сделаны на русских слезах и страдании? Если русские девушки и юноши жизнями своими платят, чтобы ты сборничек своих патриотических стишков выпустил?

— Это вы про слухи говорите? Что будто вы наркотиками торгуете? Да этому разве кто верит? Вы честным трудом зарабатываете и от сердца помогаете русской культуре. Нам, поэтам.

Ансамблю балалаечников. Пожертвовали на реставрацию памятника Ермаку. Народ вам благодарен.

— Ты, Семушка, чистая душа, за это тебя и люблю. Если бы сюда, в город П., Гитлер пришел и помог ансамблю балалаечников и тебе на сборничек стишков деньги дал, ты бы и Гитлеру стихи посвятил.

— Ну нет, Джебраил Муслимович, Гитлер бы русскую дубину отведал.

За дверью кабинета раздались удары барабана, яростные всплески музыки. Это начинала работать дискотека «Хромая утка». Муслинов с удовольствием прислушался к этим ритмичным, возбуждающим звукам и готов был направиться к сейфу, чтобы отсчитать Добрынину обещанные двадцать тысяч.

Но дверь в кабинет растворилась, и вошел офицер в камуфлированной форме американского морского пехотинца, с наградными колодками, с оранжевой ленточкой раненного в боях героя. Он был подпоясан тяжелым ремнем с кобурой, из нагрудного кармана выглядывала портативная рация, а на лбу, под беретом, краснел лепесток мака, будто офицер пробирался по маковому полю где-нибудь в районе Кандагара, где прилежные пуштуны выращивают наркотический мак. И Мамедов в госте тотчас узнал Маерса, о котором уже несколько недель говорил весь город.

Джебраил Муслимович спрыгнул со скамеечки, издав булькающий звук, какой издает прыгающая в пруд испуганная лягушка. Он подбежал к Маерсу, пухленький, согнувшись в поклоне, растопырив пальчики, и поэт Добрынин изумленно отступил при виде американского военного и присел в уголке.

— Виктор Арнольдович! Или нет, простите, господин Маерс! Или нет, простите, господин полковник! Какая честь, какое, поверьте, счастье! Все говорят о вас. Наконец-то в нашем городе установилась настоящая власть. Придет конец воровству, беззаконию, торговле наркотиками. В ваш первый визит я уже понял, с кем имею дело. Я уже заказал шелковый американский флаг, и завтра он будет висеть над этим зданием. Ну, слава богу, что вы, американцы, пришли.

Маерс спокойно, холодно и, казалось, высокомерно смотрел на Мамедова сверху вниз, на его пеструю шапочку, распахнутый халат, волосатую груди и толстый живот с фиолетовым пупком. И этот холодный повелительный взгляд офицера пугал Мамедова.

— Должен вам доложить, в ожидании вас я не сидел сложа руки. Я внедрился в местную наркомафию, и теперь знаю ее изнутри. Можно сказать, я добровольный агент, действующий в одиночку, на свой страх и риск. Если бы вы знали, сколько я пережил и как рисковал. Меня подкупали, хотели убить, но я выжил, и теперь мы вместе их уничтожим. Мы можем разгромить наркомафию. Это прежде всего цыганский барон Рома, поставляющий крутой героин. Чеченец Ахмат, который контролирует таджиков, доставляющих афганский героин. Это Химик — интеллигентный мерзавец, который отравляет русских мальчиков и девочек метадоном. С ними заодно генерал наркоконтроля, главный полицейский по кличке Мишенька. Отчисления идут губернатору Петуховскому и главе заксобрания Дубкову. Я знаю все адреса, все имена. Это директоры вузов и школ, хозяева рынков, и даже один священник, который в кадило добавляет экстази, и верующие нюхают дым, как кальян. Мы их всех возьмем, всех накроем, господин полковник!

Маерс безмолвно смотрел на Мамедова, рация в его кармане тихо пиликала, кобура раздувалась от спрятанного пистолета. И Мамедову казалось, что Маерс выхватит оружие и застрелит его тут же, под звуки ударников и фоно, раздававшихся из дискотеки. Как это делают агенты ФБР, когда им в руки попадают колумбийские наркоторговцы. Или, в лучшем случае, его закуют в кандалы и отправят в тюрьму, как панамского президента Нарьегу.

— Господин полковник, помилуйте! Все отдам, все сбережения! Вам лично в руки, никто не узнает. Нет, нет, это не подкуп должностного лица. Хотите, пожертвую в фонд борьбы с наркоманией, или в фонд больных СПИДом, или в Международный валютный фонд! — Джебраил Муслимович бросился было обнимать ноги Маерса в пятнистых брюках и тяжелых армейских бутсах. Но Маерс властно остановил его, указал пальцем на резную скамеечку.

— Садитесь, Джебраил Муслимович, — произнес Маерс. — Я не агент ФБР. И не представитель Госдепа. И не военный, хотя имею боевые награды. Я ученый, изучаю теологию, физику новых энергий, антропологию, лингвистику и магию. Я приехал сюда по особому поручению Университета Беркли, секретного департамента НАСА и правительства Соединенных Штатов, чтобы сообщить вам, Джебраил Муслимович, что вы приглашаетесь в Беркли профессором на кафедру нейро-лингвистического программирования, награждаетесь высшей наградой Америки за совершенный вами героический поступок и получаете американское гражданство. — С этими словами Маерс извлек из кармана американский паспорт, коробочку с орденом. — Поздравляю вас, Джебраил Муслимович, теперь мы с вами граждане одной страны, и вы — выдающийся ее гражданин.

Маерс прикрепил к халату Мамедова орден с пятью лучами, каждый из которых имел вид ласточкиного хвоста, а орденская лента переливалась шелком.

Мамедов был ошеломлен. Скосив глаза, смотрел на орден. Гладил и подносил к носу американский паспорт. Порывался броситься к Маерсу и обнять его ноги. Оставался на месте, стараясь вобрать животик, чтобы не казаться комичным.