— По чьей же тогда? — сухо бросил лейтенант и умолк. Он упорно отмалчивался до самой гостиницы, хотя и продолжал внимательно слушать своих незадачливых помощников.

За квартал до отеля Фуэнтеальба и Кольао вышли из машины — ни к чему, чтобы их видели втроем: Камарго живет здесь довольно давно, и кто знает, не попал ли он кому-нибудь на заметку как человек, связанный с резидентурой чилийской хунты?

Понедельник стер с лика улицы, с лиц прохожих воскресную умиротворенность: город жил заботами новой недели. Люди спешили по своим будничным делам.

— Мой лейтенант, — зло чеканя слова, начал Кольао, — я вижу, всю вину за провал операции вы намерены свалить на меня и Камарго. Не выйдет! Во всем виноваты вы! Именно вы, не делайте невинных глаз. Кто переиначил весь план операции? Вы! Я настаивал на том, что, прежде чем менять план, следует посоветоваться со здешним резидентом нашего управления, — вы не захотели прислушаться к моим словам. Я предупреждал, что наружное наблюдение за Паскуалем Валенсуэлой может вспугнуть его, — вы не посчитались с моим предупреждением. Так кто же виноват? Вы, мой лейтенант!

— Тише! — цыкнул Фуэнтеальба на разошедшегося сержанта. — Прекратите истерику.

Сержант разом умолк, будто натолкнулся на невидимую стену. Но вот машина подъехала к отелю. Возле подъезда Кольао остановился.

— Лейтенант! — Он разлепил недовольно поджатые губы. — По возвращении в Сантьяго… — Кольао старался говорить сдержанно, — я подам докладную записку и в ней подробно изложу все обстоятельства дела.

— На вашем месте… Подчеркиваю, на вашем месте, мой друг, я не стал бы этого делать, — спокойно сказал Фуэнтеальба. — Вам не стоит привлекать к себе внимание нашего шефа. Вам — интимному другу супруги господина полковника. — Пригодились-таки сведения, полученные от осведомителя!

Шантаж? Конечно, шантаж. Угрозой вымогалось молчание. Фуэнтеальба был неприятен самому себе. И то, что Кольао — подонок и садист, не раз принимавший участие в пытках и убийствах политических заключенных, дела не меняло. Не меняло дела и то, что Фуэнтеальба не о своей шкуре пекся — радел о деле, о благородном деле. Шантаж — всегда шантаж, ибо цель (Фуэнтеальба свято в это верил) отнюдь не оправдывает средства. Но все же бывают ситуации, когда приходится сознательно пачкать руки. Важно только понимать при этом, что ты пачкаешь руки, а не моешь их.

Элио Кольао — кто бы мог подумать, что этот подонок способен краснеть? — вдруг вспыхнул маковым цветом. Не от стыда, конечно. От страха.

— Интимный друг? Кто вам сказал? Какая чушь! — забормотал он.

— Чушь, говорите? Тогда пишите смело свою докладную записку.

— Да не собираюсь я ничего писать! Брякнул не подумав. Со зла. Обидно же — провалилась такая важная операция. — Кольао вздохнул — было отчего вздыхать.

Фуэнтеальба тоже вздохнул, придав лицу печальное выражение.

— Ладно, сержант, не горюйте — попробуем отыскать Валенсуэлу. Отправляйтесь-ка сейчас в дом, где он жил. Скажитесь его другом и попытайте соседей — может, он кому-нибудь проговорился о своих планах.

Избавившись от сержанта, Фуэнтеальба взял такси.

— Поезжайте прямо, — распорядился он. — Автопрогулкой по улицам Вечного города Мануэль хотел снять напряжение последних дней. Перед отъездом из Сантьяго лейтенант получил два задания.

Уничтожить Валенсуэлу — поручение охранки.

Спасти Валенсуэлу от расправы — задание компартии, работающей в подполье. Причем выручить журналиста из беды надо было так, чтобы Фуэнтеальба в то же время не навлек на себя никаких подозрений, не подорвал в глазах начальства своей репутации заслуживающего доверия офицера. Разработать и осуществить эту операцию Мануэлю надлежало совместно с Гвидо Папьано, местным товарищем, близким к кругам чилийской эмиграции.

Приехав в Рим и узнав от Камарго, что Валенсуэла через три дня собирается в Падую, Мануэль решил воспользоваться этим. Ведь это подарок фортуны — возможность вывести журналиста из-под удара, когда самого Фуэнтеальбы в столице не будет! Ведь тогда непосредственными виновниками провала операции окажутся Кольао и Камарго!

Операция, задуманная движением сопротивления, была разыграна как по нотам. Теперь домой, в Сантьяго! Подумав о доме, Мануэль вспомнил о своей любимой — об Эулалии Ареко, которая стала его доброй проводницей в опасном мире патриотического подполья.

В тот день он еще раз вспомнил о ней, когда, направляясь в аэропорт, проезжал на такси мимо фонтана Треви.

— Остановите здесь, — сказал он таксисту.

Под угрюмым взглядом Кольао лейтенант вышел из машины. Бросил в фонтан монетку. Есть поверье, что тот, кто бросит монету в фонтан Треви, обязательно вернется еще раз в Рим. Может быть, удастся побывать здесь — уже без всяких заданий, после победы, вдвоем с Эулалией?

Ему привиделись ее серо-зеленые глаза. Веснушки, заметные, если внимательно приглядеться.

Валерий Толстов, Вячеслав Катамидзе

БУМЕРАНГ

ДЭННИС

Его раздражали рубиновые огоньки идущего впереди легкового «пикапа» — слишком яркие для такого вечера. Но и обгонять машину не хотелось. Спешить было все равно некуда.

Он любил ранние сумерки, когда снег на мостовых, на крышах домов, на окрестных холмах как бы излучал голубой, синий или даже фиолетовый свет. В это время тени казались прозрачными и нежными, а редкие освещенные окна и пустынные улочки придавали городку таинственность и очарование.

Зимними вечерами Медора (штат Северная Дакота) превращался в затерянный в холмистых степях, немного бутафорский голубой мирок. Всего сто тридцать шесть жителей — скотоводы, егеря из «Национального парка Теодора Рузвельта» да члены их семей.

«Пикап» маячил перед его глазами до самого «Лихого наездника» — деревянной двухэтажной гостиницы. Отсюда было рукой подать до тупика, где стоял «рэнч-вэгон» — сборный домик, служивший ему пристанищем почти три года.

Проехав гостиницу, все девять номеров которой зимой пустовали, он притормозил у пресвитерианской церкви. Его внимание привлекла полуоткрытая дверь — из нее лился на снег розоватый свет, теплый и притягательный. Странное дело, подумал он, ни разу не пришло в голову сюда заглянуть.

Впрочем, что там могло быть интересного? Как и во всей Медоре — ничего. Абсолютно ничего.

Здесь у него пропал интерес ко всему. Когда это началось? Два месяца назад? Четыре? Полгода? Он уже не помнил. Сначала забросил книги, потом стал бриться раз в три, а то и в четыре дня. Перестал ходить в сауну, запихнул в угол массивный тренажер.

Видно, из-за этого стал грузнеть и, хотя ел мало, прибавил почти четыре фунта.

Он говорил себе, что это естественный процесс для человека, уже перешагнувшего рубеж сорокалетия. Истинная причина, однако, крылась в том, что он перестал заниматься делом.

Собственно говоря, он сейчас вообще ничем не занимался. Не торопясь, проживал деньги, полученные от Компании.

Тратил он мало — даже для такого городка, как Медора. Заглядывал иногда в бар, но заказывал не больше одного стаканчика виски. Раньше совсем не брал в рот спиртного, когда был за рулем.

Поставив под навес свой «грэмлин», он стряхнул с него щеткой снег. Машина — единственное, что всегда им содержалось в полном порядке. Эта выработанная годами привычка была сильнее всего. Даже сильнее лени.

Он отпер обитую пластиком дверь «рэнч-вэгона» и, сбросив за порогом ботинки, направился в столовую, которая одновременно служила кухонькой и баром. Зажег свет, и в глаза бросился длинный ряд немытых стаканов на буфетной стойке. Правда, стойка давно ему уже была не нужна — завтракал он у плиты.

Что это был за завтрак? Хрустящий хлебец с гороховой пастой, джем из тюбика, галета, чашка растворимого кофе. Провалявшись полдня со старыми журналами, ехал в кафе обедать.