Достала из картонной коробки с надписью: «Армани» свои парижские туфли, надела и ощутила давно забытую легкость и стать. Нога на высоком каблуке стала упругой, стопа чудесно напряглась, кончики пальцев заострились, и она, шагнув, услышала звонкий стук каблука, легко повернулась, оборачиваясь к зеркалу. Казалась себе выше, стройней, обольстительней.

Вдруг подумала о Ратникове, с отчуждением, почти с раздражением. Он сопутствовал ей, когда она приближалась к роковой черте. Был свидетелем ее томлений, мистических упований на чудо, веры в воскресении из мертвых. Приплыл с ней к затопленной колокольне, проводил в подводное царство. Привез ее к старцу, отпустил в убогую келью, как отпускают на казнь. В его доме она увидела страшный сон. В его машине она пережила тот же ужас, как и тогда, на горной дороге, когда грузовик-убийца лишил ее матери и отца. Она больше не хотела его видеть, старалась отсечь его вместе с пугающим прошлым.

«Он сам меня к этому толкнул. Убеждал сменить прическу, надеть другое платье, уйти из музея от пыльных архивов и ветхих книг, взять в руки гитару, ту, с которой пела в кабаре. И тогда, говорил он, дурные предчувствия, как злобные псы, меня не догонят. Вот я и сменила прическу, нарядилась в другое платье. Так попробуй меня узнай, попробуй меня догони».

Она извлекла из шкафа сафьяновый чехол, расстегнула молнию, извлекла небольшую, усыпанную перламутром гитару. Янтарного цвета, теплая, с округлыми женоподобными формами, гитара откликнулась на ее прикосновение тихим вздохом, словно из круглого отверстия вылетели давнишние голоса, звуки шансона, аплодисменты. Она положила гитару на колени, наклонилась к ней, стала настраивать. Длинные звуки рождали долгое звенящее эхо, в котором слышался струнный металл, сухое певучее дерево, человеческий голос. В зеркале она видела свое голубое платье, обнаженные плечи, золотистые овалы гитары, гранатовое колье, доставшееся ей по наследству, и ее волновала женственность инструмента, его телесная теплота.

«Вот она я, настоящая. Не святоша, не мученица, а прелестная женщина, пленительная певица», — Эти слова она обращала к Ратникову. Чувствовала освобождение от мимолетной, теперь не нужной любви.

Спрятала гитару в чехол, дождалась полудня и вышла из дома, действуя по наитию, почти наугад. Поймала такси, остановилась перед стеклянным зданием культурно-развлекательного центра, пульсирующего неоновой надписью.

— Что вам нужно? — спросил рослый охранник, оглядывая ее с головы до ног медленным мужским взглядом.

— Пришла наниматься на работу — ответила она, поводя плечами, — Ведь у вас, кажется, есть кабаре.

— Поднимитесь на второй этаж. Хозяин на месте, — пропустил ее охранник, и она знала, что он смотрит ей вслед.

Мальтус сидел в своем кабинете, проверяя счета, по которым судил о коммерческой деятельности своих предприятий. Рассматривал учредительные договоры для фирм-однодневок. Перелистывал прейскуранты и буклеты, предлагавшие предметы роскоши. Вдыхал сладкий запах глянцевого журнала с прелестными женщинами, бесподобными автомобилями, фотографиями аристократических вечеринок. Его стол украшали три сувенира, которые являлись для него фетишами, и которым он суеверно поклонялся. Это был фаллос, отлитый из чистого золота, со всеми анатомическими подробностями, — подарок немца, содержащего в Гамбурге сеть ночных клубов. Женские гениталии из серебра, приобретенные им на выставке дорогих курьезов в Париже. Кусок зеленого малахита, увесистый, с острыми краями, оправленный в золото, на подставке из красной яшмы. Горный камень был преподнесен Мальтусу уральскими бандитами, и на нем была выведена надпись: «Камень преткновения». Мальтус любил, закрыв глаза, класть руку на малахит, и зеленый осколок посылал ему в руку едва различимые волны, словно предсказывал судьбу, и судьба эта была полна увеселений.

Ослепительная, в лазурных шелках, с дышащими плечами и грудью, с зернами граната на белой шее, — такой Ольга Дмитриевна предстала перед Мальтусом. Насладившись общением с вещим камнем, он вновь просматривал бумаги, обзванивал по телефону свою империю, — игорные дома и рестораны, гостиницы и магазины.

— Вы ко мне? — спросил Мальтус, оглядывая снизу вверх ее стройные ноги и открытую шею с колье, — Чем могу быть полезен?

— Хочу у вас петь.

Через десять минут она уже стояла на подиуме в пустом, полутемном зале и пела. Мальтус один, среди пустующих столиков, смотрел, как она переливается в круге света, перебирает струны гитары. На его узком, с глазами ящерицы, лице играло странное выражение, — недоверия, восхищения, негаданной, его посетившей удачи.

— А не вы ли, сударыня, та самая Ольга Дмитриевна Глебова, что еще недавно работала в краеведческом музее?

— Как видите, уже не работаю.

— Зачем же с таким голосом и с такой внешностью хоронить себя в музее? Вы пришли туда, где вас ждали.

— Когда я могу выйти на сцену?

— Да хоть завтра, моя дорогая, — он позвонил фотографу, и когда тот явился, приказал, — Сфотографируй Ольгу Дмитриевну и сделай срочно афишу. Расклеим по городу. Пусть на афише она будет так же прекрасна, как в жизни.

Глава шестнадцатая

На заводе запускали японский суперкомпьютер. Электронное создание обитало в лунном, голубоватом храме, куда сошлось множество жрецов и подвижников, чтобы поклониться всеведающему богу. Здесь были представители японских фирм и программисты из русских компаний, начальники цехов и конструкторы, рабочие и испытатели. Было много журналистов из местных изданий и столичных телеканалов. Все, для кого суперкомпьютер воплощал новую технотронную эру, помещал завод в могучее поле мировой цивилизации, где еще не было места изможденной отсталой России, но куда прорвался завод. Технократы завода, создающие небывалый двигатель, строили не просто боевой истребитель, но прорубали коридор в будущее для утомленной гигантской страны, как прорубали подобные коридоры великие цари и вожди, заталкивая в них упиравшуюся, изможденную, не желавшую перемен страну. Здесь был мэр Сыроедин, приветливый, улыбавшийся во все стороны, желавший снискать расположение заводчан, которым скоро предстояло участвовать в выборах городского головы. Был заместитель Генерального конструктора Блюменфельд, который вот-вот был готов подать заявление об уходе перед своим отъездом в Америку, но задержался в связи с болезнью Люлькина. Был молодой рабочий Иван Столешников, вытачивающий турбинные лопатки на драгоценном прецизионном станке, верящий в безграничные возможности техники. Но не было Генерального конструктора Люлькина, лежавшего в Москве, в реанимации, с обширным инфарктом. Не было Ольги Дмитриевны, которую Ратников пригласил на торжество, чтобы любимая женщина стала свидетелем его триумфа.

Несколько раз он звонил ей, и все напрасно. Заехал к ней домой и не застал, оставив в дверях записку. Наведался в музей, но ему сообщили, что она не появлялась на работе. Тогда он послал Морковникова в город с требованием отыскать Ольгу Дмитриевну и привести на завод, где ее ждет божество, способное, без всяких мучений и жертв, воскресить Молоду.

— Так и скажи ей, Федор Иванович, «без всяких мучений и жертв».

Компьютер являл собой ряд темно-смуглых шкафов с переливающимся индикаторами. Был загружен программами, совершал миллиарды вычислений в секунду. Жадно пил электричество, раскалялся, как гигантский пульсирующий мозг, который охлаждался рефрижераторами, обдувался прохладным воздухом. Был помещен в стеклянную оболочку, в которой поддерживалось давление, температура, уровень электрического напряжения, как если бы громадный мозг был извлечен из черепа, помещен в огромную колбу, где его питали насыщенной кровью, откликались на его пульсации, заслоняли от внешних повреждений.

Этот стеклянный алтарь с темными призмами суперкомпьютера был окружен ленточкой, которую надлежало разрезать Ратникову после краткого вступительного слова.

— Дорогие друзья и соратники, уважаемые гости, мы запускаем не просто великолепное изделие, созданное лучшими умами человечества. Мы запускаем «машину времени», которая переносит нас в будущее. Что является в двадцать первом веке самым драгоценным ресурсом? Не углеводороды, не золото, не урановое топливо, не интеллектуальная оснащенность, не собрание высоких технологий. Самым драгоценным ресурсом является время. Категория времени в наш век выражается скоростью, с какой исследовательские центры, научные лаборатории, политические институты и военные штабы способны обрабатывать информацию и принимать безошибочные решения. Количество вычислительных операций в секунду определяет уровень страны, эффективность ее существования в мире. Почему у ребенка время тянется медленно, а у зрелого человека оно стремительно убыстряется? Потому что ребенок медленно, осторожно обрабатывает информацию окружающего мира, а взрослый мозг ускоряет этот процесс в десятки и сотни раз. Содержание календарного времени меняется от десятилетия к десятилетию. Нынешний год эквивалентен пяти годам прошлого десятилетия. Сегодняшняя секунда эквивалентна вчерашнему часу. В мире идет гонка не вооружений, не технологий, а «гонка времени»…