— У тебя, конечно, броня? — спросила она.

— Ну, а как же. На нашем заводе все ответработники забронированы. — Тут он понял, что Рута над ним издевается, однако счел за лучшее не замечать этого. — Очень ответственное дело. На мне лежит забота о материальном благополучии всего коллектива. По нынешним временам это нелегко. А ты как здесь очутилась?

— Лечилась в госпитале после ранения.

Незаметно для Руты они свернули с шумной главной улицы к бульварчику, разбитому на высоком берегу реки. Там было несколько скамеек.

— Присядем, — предложил Чунда. — У тебя найдется время поговорить со мной?

Рута присела на краешек скамьи и положила вещевой мешок между собой и Чундой.

— Ты уже поправилась? — спросил он.

— Да, — ответила Рута, глядя на тот берег.

— И что теперь думаешь делать?

— Вернусь на фронт. Сначала в дом отдыха, потом опять в дивизию.

Чунда разглядывал с головы до ног свою бывшую жену. «Какая интересная, и незаметно, что была ранена… Даже пополнела за это время… вполне оформившаяся женщина». Странное беспокойство зашевелилось в его сердце.

— Когда ты собираешься ехать?

— Сегодня, московским поездом. Литер уже в кармане.

— Какой же это отдых будет? Одна, без друзей, ты там только измучаешься. А здесь прекрасные места, ты погляди только. — Он показал на реку. — У меня отдельная комната, с обстановкой. Можно будет иногда доставать легковую машину, чтобы прокатиться в горы. О питании тебе беспокоиться не придется…

— Так. А дальше что?

— Мне кажется, тебе лучше остаться у меня. За время отпуска успеешь обо всем подумать, может быть передумаешь. Вдруг тебе здесь понравится. Я устрою тебя на нашем заводе, ведь у тебя есть опыт комсомольской работы. Где это сказано, что ты всю войну должна провести на фронте? Ты свой долг выполнила, у тебя даже ранение есть. Подумай-ка.

— Нет, я здесь не останусь. Я дала воинскую присягу и принадлежу Красной Армии. И потом я вовсе не желаю жить с тобой.

— Но ты все-таки моя жена.

— Ошибаешься, товарищ Чунда, — сказала Рута, поднимаясь со скамьи. — Я тебе не жена и жить с тобой не стану.

— Официально мы не разведены, — напомнил Чунда. Он тоже вскочил со скамьи.

— Ты для меня чужой человек, говорю это раз навсегда, — еле сдерживаясь, сказала Рута. — Я рада, что избавлюсь от тебя. И не надо мне ни твоей комнаты, ни твоей обстановки. Продолжай заботиться о своей шкуре и не вмешивайся в мою жизнь, перестань интересоваться моими делами.

Взяв вещевой мешок, Рута быстро пошла по бульварчику. Внушительная фигура Эрнеста Чунды, с планшетом на боку и с пустым мешком подмышкой, еще несколько минут оставалась неподвижной.

— Как знаешь, упрашивать не буду!..

Рута нашла Марину у коменданта. Они получили на дорогу сухой паек и опять вернулись на вокзал.

— Кого это ты давеча встретила в городе? — спросила Марина.

— Своего бывшего мужа… Да ну его, говорить не хочется, — с досадой ответила Рута.

Марина все поняла и перестала расспрашивать подругу. Но Рута была так выбита из колеи этой встречей, что сама почувствовала потребность облегчить душу. Через час она обо всем рассказала Марине.

— И хорошо сделала, что ушла от него, — сказала Марина. — Жалко, раньше я не знала, кто он такой, а то бы так с ним поговорила, что он бы от меня в первую подворотню спрятался. Эх, жалко…

Марина Волкова несколько лет назад была в Москве и немного знала ее. Недалеко от Белорусского вокзала жил ее дядя, главный инженер текстильной фабрики. Двоюродные сестры — студентка мединститута Шура и помощник начальника станции метро Вера — радостно встретили обеих фронтовичек. Им тут же приготовили ванну, а Шура позвонила отцу на работу и стала просить, чтобы он уговорил Марину остаться хоть на несколько дней. Не переставали уговаривать ее и обе сестры.

— Дом отдыха никуда не денется. Оттуда ты без разрешения уезжать не можешь, а тебе надо побывать и в театрах и в кино.

— И проехаться по всем линиям метро, — добавила Вера.

С помощью Шуры и Веры Рута разузнала адрес Латвийского постпредства. Оно находилось тогда на улице Воровского, в одном здании с постпредством Литвы. Когда Рута пришла туда, вестибюль и все коридоры были полны народу. Приезжие из областей, инвалиды Отечественной войны, раненые, отправлявшиеся после лечения в свои части, несколько командиров из запасного полка, руководители центральных учреждений республик, писатели и художники — множество лиц, как в калейдоскопе, мелькало перед Рутой. Здесь сходились все пути с фронта и тыла, здесь билось сердце Советской Латвии.

В постпредстве Рута разговорилась со — старшим лейтенантом из запасного полка. Он ей сказал, что недалеко от Москвы, в Удельной, открыт дом отдыха для стрелков латышской дивизии. Можно достать туда путевку, потом поехать в запасный полк и ожидать отправки в дивизию.

— А сколько времени придется мне ждать? — спросила Рута.

Он ответил довольно неопределенно. — В зависимости от запроса. Когда дивизия нуждается в пополнении, штаб присылает извещение. Но санитаров в последнее время не требуют. Правда, вы можете остаться в запасном полку, там тоже нужны постоянные кадры.

— Благодарю вас, — не скрывая негодования, сказала Рута. — Не это меня интересует.

— Если хотите попасть на фронт скорее, вам лучше бы переквалифицироваться, — продолжал старший лейтенант. — Надо переучиться или на снайпера, или на пулеметчицу. Их требуется больше, чем санитаров. А переквалифицироваться вы можете только в запасном полку. Как ни вертите, то же самое получается.

Рута поговорила еще с несколькими стрелками, которые ехали из Удельной, и ей стало ясно, что попасть в дивизию — дело вовсе не такое легкое. Можно прождать полгода и больше, а если командование запасного полка решит зачислить ее в свои кадры, вполне вероятно, что ей до конца войны придется остаться в тылу.

— Благодарю, — сказала она еще раз и стала думать, как застраховать себя от таких перспектив. Сейчас она была готова отказаться и от дома отдыха и от отпуска, только бы попасть на фронт. Разве попробовать добраться «голосованием», на попутной машине? Явиться в свою санитарную роту и сказать: «Вот и я, девайте меня, куда хотите…» У кого тогда хватит духа отправить ее обратно?

На южных фронтах немецкая армия рвется к Волге и Кавказу, Ленинград все еще задыхается в кольце блокады, а она будет считать дни и месяцы в запасном полку?

Тогда Рута решилась на отчаянный шаг: выпросила в постпредстве адрес одного из руководящих работников республики и прямо отсюда пошла в гостиницу «Москва». Без долгих размышлений она постучалась в дверь номера. Руководящий работник, — назовем его товарищем Н., — приоткрыл дверь и спросил Руту по-русски, что ей угодно.

— Вы товарищ Н.? — спросила Рута по-латышски.

— Да, я. Вы ко мне?

— Мне нужен ваш совет.

— Пожалуйста, заходите.

Это был небольшой уютный номер с окнами на Охотный ряд. Напротив было величавое десятиэтажное здание Совета Народных Комиссаров, а внизу, в широком ущелье между обеими архитектурными громадами, нескончаемым потоком шли машины.

Товарищ Н. подвинул к окну стул и пригласил Руту сесть.

— Наверно, с фронта? — спросил он, усаживаясь напротив.

На левой стороне груди у него блестел значок депутата Верховного Совета СССР. Не раз видела его Рута на больших демонстрациях в Риге, видела в лагере, когда дивизии вручались знамена, а последний раз она его встретила на фронтовой дороге у Шапкина, в тот день, когда ее ранили.

— Я была на фронте в дивизии и теперь не знаю, как мне попасть туда опять, — волнуясь, начала Рута. Она вкратце рассказала о себе: где работала до войны, как очутилась в дивизии и как ее ранило под Шапкином. Когда она дошла до разговора в постпредстве, товарищ Н. понял, какая забота привела к нему девушку.

— Я вполне здорова, — без остановки рассказывала Рута, — и ни в каком отдыхе больше не нуждаюсь. В запасном полку нужно ведь оставлять таких, которых нельзя послать на фронт. А зачем держать в тылу здоровых людей?