Но как бы сильно ей этого ни хотелось, она не позволит себе поступить так малодушно. Ее победили в честной борьбе, и ей придется признать свое поражение и поздравить победителя, даже если это убьет ее. И как только она могла забыть наставления отца — всегда стараться увидеть не только то, что лежит на поверхности. У уродливой костлявой кобылы были сердце и дух победителя.
К тому времени, когда она остановила Трикстер возле деревьев, Томас уже спешился и стоял, прислонившись к одному из них, — руки скрещены на груди, русые волосы взъерошены ветром. Дыхание у него было абсолютно ровным.
С запозданием Маргарите пришло в голову, что они находятся в одном из самых безлюдных уголков парка, а в следующую секунду она задалась вопросом, почему осознание этого не встревожило, а, скорее, возбудило ее.
Томас вопросительно посмотрел на нее.
— А, вот и вы, мисс Бальфур. Что, ехали кругом? Я не заметил вас на дорожке, впрочем, возможно, я ехал слишком быстро и потому не мог разглядеть почти неподвижные предметы. Вам нравится моя лошадь? Ирландских кровей, с большим опытом по части того, как утереть нос англичанам. Позвольте я помогу вам слезть с лошади; или вы желаете снова произвести на меня впечатление своим искусством в верховой езде?
Все мысли о том, чтобы поздравить его с победой, мгновенно улетучились из головы Маргариты, и ее гнев разгорелся с новой силой.
— Знаете, мистер Донован, — сказала она, жестом давая понять, что разрешает ему помочь ей, — думаю, я испытывала бы к вам величайшее презрение, но только вы не заслуживаете даже презрения.
Он поднял руки, и Маргарита, вынув ногу из стремени, вопреки голосу рассудка позволила ему помочь ей слезть с лошади. От прикосновения Донована к ее талии мурашки побежали у нее по спине, но она постаралась не обращать на это внимания.
— Пусть лошади отдохнут немного, — проговорила она, ощутив, что снова твердо стоит на земле, — а потом вы проводите меня обратно на Портмэн-сквер. Причем совершенно не обязательно, чтобы мы по дороге разговаривали. Мне просто нечего вам сказать, а вы никогда не говорите ничего разумного.
Томас снял камзол и расстелил его в тени на мягкой траве, в нескольких ярдах от пустынной дорожки, проделав это с той же грацией, с какой сэр Уолтер Ралей, наверное, кинул плащ в грязную лужу перед своей королевой, потом жестом предложил Маргарите сесть. После того как она села, — ибо что еще оставалось делать воспитанной молодой девушке, кроме как подчиниться, — он сам присел на корточки неподалеку, опершись спиной о толстый ствол.
— Если вы настаиваете, мисс Бальфур, — наконец произнес он, — я буду молчать. Но должен напомнить вам — вы согласились выслушать печальную историю моей жизни. О том, как в одиннадцать лет я остался сиротой, о моей бедной, но честной жизни в графстве Клэр, о путешествии в Америку, куда я добирался в грузовом трюме, о годах учения на печатника в Филадельфии, о том, как я медленно, но верно шел в гору и нажил себе значительное состояние и сомнительную репутацию, о моем назначении эмиссаром президента в Англию. Это захватывающая и поучительная история. Но если вы больше не хотите ее услышать…
— Но я уже услышала, — перебила его Маргарита, снимая перчатки и кладя их рядом с собой на камзол Томаса. Однако интерес к тому, что он сказал, оказался слишком силен. — Вы в самом деле прятались в трюме? Разве это не было опасно?
Он оттолкнулся от ствола и, придвинувшись поближе к ней, широко улыбнулся. Она снова была заворожена появившимися у уголков его глаз морщинками и густыми усами, которые словно бы жили собственной жизнью.
— Далеко не так опасно, как сидеть здесь, в тени этих деревьев, мисс Бальфур, и смотреть в ваши прекрасные изумрудно-зеленые глаза. Я мог бы утонуть в их прохладных глубинах и почел бы такую смерть за счастье.
Маргарита отвела глаза от его рта и посмотрела в смеющиеся голубые глаза, стараясь подавить свой интерес и не достойное леди любопытство, грозившие сослужить ей предательскую службу. Но чему, собственно, тут было удивляться? Разве не поэтому она согласилась встретиться с ним? Из-за этого самого чувства, которое она отказывалась называть иначе чем «любопытство».
Она решила разыграть скромницу.
— Вы… вы не должны говорить со мной в таком интимном тоне, мистер Донован. Я знаю, что позволила вам кое-какие вольности, чего не должна была делать, но сейчас я пришла к выводу, что эта игра в ухаживание зашла слишком далеко. Я молода, но не пустоголова и, кроме того, располагаю кое-какими сведениями, почерпнутыми из глупой болтовни хихикающих дебютанток в комнатах отдыха. Это плюс предупреждение, полученное от Стинки, я имею в виду лорда Чорли, настораживает меня. Вы повеса, мистер Донован, и я не желаю, чтобы вы и дальше развлекались за мой счет.
— Теперь вы меня обидели, мисс Бальфур, — ответил он тихо, с некоторой даже горечью в голосе. — Я не нахожу ничего забавного в наших с вами отношениях.
Он положил ладонь ей на руку и нежно ее погладил, затем повернул ее руку ладонью вверх и принялся водить пальцем сначала по ладони, потом по чувствительному участку на запястье и, наконец, обхватив запястье, стал медленно, но неотвратимо притягивать Маргариту к себе.
— Я нахожу вас обворожительной, — тихо проговорил он, и его теплое дыхание коснулось ее щеки. От этих слов в груди у нее словно зажглись маленькие костры. — И немного пугающей.
Сердце у Маргариты забилось, наверное, быстрее, чем недавно скакала ее лошадь. Она была не в силах устоять перед взглядом Томаса Донована, перед собственным к нему влечением, перед исходившим от него ощущением опасности и перед абсурдным, не поддающимся никакому объяснению, но непреодолимым желанием прижаться к нему, ощутить его губы на своих.
А он собирался поцеловать ее. Она была уверена в этом, так же, как и в том, что впоследствии пожалеет обо всем случившемся этим утром. Она отвела глаза от его глаз, оказывавших на нее почти гипнотическое воздействие, и обнаружила, что снова уставилась на его рот.
Интересно, какое ощущение вызовет у нее прикосновение его нелепых усов?
И что она испытает, когда его сильные руки обнимут ее, а его мускулистая грудь прижмется к ее груди?
И почему она вообще об этом думает? Она, что, окончательно лишилась рассудка?
— Мы… я… я не думаю, что… — начала Маргарита и замолчала, когда Томас положил руку ей на бедро чуть выше согнутого колена и даже через юбку для верховой езды она почувствовала исходивший от этой руки жар. А еще она почувствовала странное сокращение мускулов у себя между ног и где-то в самой глубине своего существа и изумилась тому никогда прежде не испытываемому, но весьма приятному ощущению.
— Ну, может, один раз… — прошептала она как бы про себя, отлично зная при этом, что он ее слышит, и, закрыв глаза, подняла лицо вверх, приготовившись к поцелую.
— Нет-нет, — услышала она голос Томаса и почувствовала, как он провел пальцем по ее крепко сжатым губам, а открыв глаза, увидела, что он улыбается, но эта улыбка не была насмешкой над ней. — Несмотря на всю вашу браваду, ваши бойкие разговоры, вы невинны, как я и предполагал и на что надеялся. А теперь послушайте, ангел. Целоваться — это вам не сосать ломтик лимона. Скорее это все равно что вкушать нектар богов. Расслабьтесь, милая моя Маргарита, и я научу вас.
Маргарита начала дрожать и испугалась, как бы зубы у нее не стали выбивать дробь, если он ее не поцелует, и с этим не будет покончено. Как только он ее поцелует, она избавится от этого наваждения, от своей нелепой тяги к нему, не будет бояться, что увидит его во сне, как это случилось прошлой ночью. Дурной сон, в котором были сильные руки, сплетающиеся ноги, жадные губы и темные страсти. Если бы Маргарита по глупости рассказала такой сон Мейзи, ей бы каждое воскресенье в течение месяца читались проповеди. У нее не было времени для проповедей, поцелуев и снов. У нее была ее миссия, а Томас Джозеф Донован мешал ей выполнить ее.