15.

Лёхин пошевелился, расправляя занывшую спину. И снова застыл. В полутёмной комнате громко отмеряли время настенные часы. Они тикали так гулко, будто находились в пустом пространстве, среди голых стен. Странно, до сих пор Лёхин их не замечал, а сейчас размеренный стук настырно бил по ушам.

Олег больше не лежал жёстким солдатиком. Пока Лёхин смотрел на часы, он повернулся набок и обнял подушку.

Как легко!.. Это первое, что пришло Лёхину в голову. Жуткое колдовство, которого боятся даже домовые и Шишики, оказывается, легко снимается!.. Правда, исподтишка тут же полезли два вопроса. А если легко только в случае Олега, который сопротивлялся собственным страхам? И почему домовые сразу не сказали Лёхину, что есть такой простой способ решения проблемы?

Ладно. Что бы там ни было, пора идти к ребятам. Заждались, наверное. И Валю успокоить, что с Олегом уже всё в порядке…

Лёхин резво встал и… А вот фиг тебе - встал! Мечтать не вредно. Мышцы даже не напряглись. Попытавшись подвигаться и так и этак и выяснив, что тело не слушается, Лёхин вдруг подумал: "А если мне только кажется, что я сижу на стуле? А если я уже сплю - и вот-вот выползет мой самый главный страх?! А если я поменялся с Олегом местами?! Тоже, герой-экспериментатор нашёлся! Чёрт, что делать? Руки еле двигаются, ноги совсем отказали!"

Паника накатывала исподволь. Вместе со странно тянущей болью по всему обездвиженному телу. Впечатление, что из организма вытекает кровь, становилось всё отчётливей, и вскоре Лёхин уже с трудом сидел на стуле, сопротивляясь навалившейся на плечи невидимой тяжести. А тело таяло - вместе с той болью, что сначала вкрадчиво вползла, а теперь уже активно развернулась в огонь, сжигающий безвольную плоть.

Занятый собой и собственными ощущениями, Лёхин не сразу заметил, как с потолка на пол, между ним и Олеговой кроватью, мягко шлёпнулись, словно сбитый с дерева снег, два комочка и деловито покатились к его ногам. Забрались на колени, полупали жёлтыми глазищами на неподвижного человека и куда-то усвистали.

Во вновь наступившем покое Лёхин, чтобы отвлечься от нарастающей боли, снова посмотрел на Олега и затаил дыхание: там, где щека парня примяла подушку, еле различимо возилось что-то маленькое и круглое. Будто почувствовав взгляд, нечто сверкнуло на Лёхина жёлтым и пропало, протиснувшись под щёку спящего. Олегов Шишик! Лёхин увидел его впервые. Он постоянно прятался, когда Лёхин забегал в гости к бывшему коллеге и приятелю. Сначала нежелание Олегова Шишика появляться на глаза казалось странным. Но, вспомнив одну буйную "помпошку", которой Шишик Ник однажды передавал информацию, Лёхин сообразил: Шишики разные, причём их характеры не зависят от характеров их хозяев.

Шишики вернулись - и не одни. Домовой Боян встал перед стулом с Лёхиным и всплеснул руками.

- Ахти ж тебе, Лексей Григорьич, что ты с собой наделал-то!

Лёхин хотел ответить, но ни горло, ни губы напрячь не смог. Да Бояну ответ и не нужен был. Он быстро просеменил к одной стене комнаты - стукнул, помчался к другой - и снова замолотил кулачишками. А Лёхин задним числом, да сквозь сжигающую боль, из-за которой горели глаза (так и хотелось закрыть их и повалиться на пол: может, там легче будет), удивился: домовой? Здесь, в комнате Олега?.. И тут же про себя вздохнул: Шишики, небось, Бояну рассказали и о том, что больше нет чудовищного призрака, и о том, что с человеком неладно.

Пока Боян снова дошёл до Лёхина, из одной стены шагнул домовой, из другой - двое, видимо, сосед в гости пришёл. Маленький консилиум, придирчиво оглядев человека, в минуту определил, что с ним.

- Поистратил силушки внутренней, - заявил Боян. - Кады хозяина нашего выручал.

Единственное, на что Лёхина хватило, - это взглянуть на домового в надежде, что Боян сам сообразит, о чём он спрашивает.

Домовой переглянулся с соседями, и один, в очках на толстом длинном носу, задумчиво сказал:

- Ну, ежели только его друзья-приятели не ворвутся, мож, успеем.

"Что - успеем?" - хотел поинтересоваться Лёхин - губы так и не шевельнулись, зато голова взорвалась от взрезавшей её боли.

Все четверо убежали в стену - Шишики укатились за ними, будто решили проследить, всё ли правильно собираются делать дедушки.

Всё. Глаз больше не открыть - понял Лёхин. И рот, скривившийся от боли, не заставить принять спокойное положение. В голове ухали колокола, болезненно лупя от затылка в виски. Наконец комната поехала перед глазами, приоткрытыми на шумок… И Лёхин помечтал, что вот сейчас он всё-таки свалится на пол, разляжется вольготно и не надо будет напрягаться из последних сил, чтобы удержаться на стуле…

С трудом двинув глазами, он, как во сне, разглядел: из стены выпрыгивают двое домовых и, развернувшись к ней, тащат что-то поблёскивающее. "Гирлянду, новогоднюю", - безразлично подумал Лёхин, не в силах разомкнуть сморщенных бровей.

Выпрыгнули из стены ещё двое, поддерживая хвост гирлянды. Ношу свою домовые торжественно (с трудом, вообще-то) поднесли к Лёхину. Нагнувшись, бережно положили и обернулись к стене.

Лёхин снова закрыл глаза. Пусть делают, что хотят. Без него обойдутся, а ему уже и тем легче, что напрягаться не надо…

Сначала холодком опахнуло ноги. Затем по болезненно чувствительной коже лица словно ласковыми прохладными пальцами провели. В комнате застоялась овражная сырость и терпкие ароматы палых листьев. Осеннего леса. И - зашелестело. Лёхин с усилием поднял больные веки.

Из стены напротив, откуда домовые тащили блестящую гирлянду, сыпались сухие листья. Некоторые влетали в комнату, будто вот только падая с дерева. Некоторые - будто планировали на мягкой волне ветра. Листья летели вразброс, но при сосредоточенном взгляде на шуршащий ворох было ясно, что волна постепенно, но верно добирается до стула с Лёхиным.

Последний лист упал на его ногу. Кленовый, в полутьме и не разглядеть точно, какого цвета, только по слишком глубокой темноте предположить можно, что багряный…

Тишина. Ни слова. Чего домовые ждут? Если что-то придумали, пора бы им приступить к спасению Лёхина от боли, которой он уже не в силах испытывать…

Шорох. Изо всех сил напрягшись, Лёхин поднял голову.

Среди листьев стояла женщина. Еле видная в полутьме. Высокая, статная, в странном платье из шуршащих при ходьбе листьев, с распущенными волосами, пышными от вплетённых в них цветов и травы. Она зашелестела листьями, шагая по ним легко и почти невесомо. Домовые почтительно расступились перед нею.

Когда незнакомка очутилась рядом с Лёхиным, он присмотрелся к её лицу. Полное, спокойное до бесстрастия и в то же время странно изменчивое, может, благодаря огромным глазам. Она чуть склонилась к нему. Свет лампы сонно лёг на её лицо. Глаза цвета необычного - чёрно-оранжевого, как тех цветов, что по осени отцветают на клумбах и на газонах последними. Полуприкрытые веками, глаза почти рассеянно вгляделись в лицо мокрого от пота Лёхина. Он держался из последних сил. Стыдно было бы свалиться со стула на глазах незнакомки.

Она нагнулась к его ногам и что-то взяла с блестящей гирлянды. Разогнулась и словно на мгновения задумалась о чём-то о своём. От боли Лёхин опустил глаза и увидел в её руках знакомую фигурку. Живую. Почти человеческая, величиной в палец, с еле уловимыми глазу прозрачными крылышками. Лёхин поднапрягся и вспомнил: он видел их однажды, когда Толстики-летуны, как он их тогда назвал, отплясывали на уснувшем спьяну в кустах Федьке Хромом. Федька, несмотря на неудобное ложе, казался очень счастливым. А когда Толстики коснулись лба уставшего с дороги Лёхина, он понял, почему так безмятежно спит в кустах сосед-пьянчужка: прикосновение маленьких летунов мгновенно сняло усталость.

Этот Толстик-летун, в руках женщины, осторожно подхваченный под пузечко, вид имел крайне сонный, то и дело зевал и дремотно помахивал поблёскивающими крыльями.