Он согласился, и мы пошли по тропинке к дому Флитвудов. Дул прохладный ветер, но я едва его замечала. Меня наполняло смешанное чувство счастья и горести. Вероятно, мы гуляем так наедине в последний раз; без сомнения, наша беседа убедила меня в невозможности какого-либо постоянного общения между нами. Общественное мнение сурово даже к невиновным, я хорошо знала, какое наказание ждет человека, нарушившего его предписания. Многообещающая карьера Джонатана, его надежды служить бедным оборвутся, если я уйду к нему. Мать Джонатана зависела от его поддержки, а я ничего не могла дать ему, так как Клэр никогда не позволил бы мне уйти и потерять хотя бы пенни из состояния, которым он распоряжался. У нас могли бы быть дети. От этой мысли у меня перехватило дыхание. И, несмотря на горькую правду, одно с ним общение приносило радость.

Рощица деревьев, окружавших дом священника, показалась перед нами, и Джонатан глубоко вздохнул, возвращаясь, как и я, к реальности из краткого мига мира и мечты.

— Этому парню, Флитвуду, — спросил он отрывисто, — ему можно доверять?

— Ну с чего вы это спрашиваете? Он — священник, вы видели, как он за меня заступился…

— Могу поверить в ревность Клэра, потому что тоже ревнив, — признался Джонатан, улыбаясь. — Я возненавидел этого человека за то, что он сделал для вас то, чего я не осмелился сделать.

— Любое ваше слово еще больше разъярило бы Клэра.

— Я знаю, но это не уменьшило моей ревности! Мне надо бы радоваться, и в душе я доволен, что у вас есть защитник. Кажется, Клэр прислушивается к его словам.

— Они дружат уже много лет. — И я рассказала Джонатану все, что узнала от миссис Эндрюс о взаимоотношениях между тремя молодыми людьми. Джонатан внимательно слушал.

— Печальная история, — согласился он. — И очень типичная с точки зрения социальных болезней нашего времени. Только подумать, мирская гордость разрушила истинную привязанность. По вашим словам, леди так же удивительна по характеру, как прекрасна внешне. Очень любопытно взглянуть на нее.

— Тогда вам повезло, — сказала я, показывая жестом в сторону.

Она шла медленно по тропинке, так поглощенная своими мыслями, что не заметила нас, пока мы не подошли совсем близко. «Хорошо, что так вышло, — подумала я, заметив ее испуганное движение при виде нас. — Я уверена, она бы наверняка ретировалась, если бы не боязнь показаться невежливой».

На ней было надето плотное пальто, отделанное мехом, с меховым воротником. Мягкая темная ткань обрамляла ее лицо с огромными глазами, смягчая его очертания. Она похудела и побледнела с тех пор, когда я видела ее в последний раз.

Я почувствовала, как Джонатан замер от удивления, и в свою очередь меня охватило чувство ревности. Она все еще была очень красива: болезнь и страдание не смогли лишить это лицо удивительного очарования.

Я представила их друг другу и стояла рядом, наблюдая, как изящные манеры мисс Флитвуд завершали пленение Джонатана. Он заикался, как школьник, глупышка. Потом я поинтересовалась ее планами поездки за границу и выразила надежду, что мы не лишимся ее общества этой зимой.

— Мы еще не до конца определились с нашими планами, — ответила мисс Флитвуд. — Я разрываюсь на части: я люблю эту холодную унылую страну и мой маленький уютный домик.

— Италия вам понравится, — сказал Джонатан, все еще не отрывая от нее взгляда. — Искусство, картинные галереи, руины…

— Да, — прервала его нетерпеливо мисс Флитвуд, и слабая краска выступила на ее щеках. — Мне не терпится увидеть ее. Искусство — моя страсть, а репродукции дают лишь слабое представление о действительности.

Они заговорили о картинах, потом о книгах, а я стояла, не вмешиваясь в их беседу, и молчала с мрачным видом. Я всегда чувствовала себя невеждой в ее присутствии, но сегодня ощущала этот контраст особенно остро, зная его преклонение перед человеческим интеллектом. Тем не менее ученость не повлияла на утонченность ее вкусов; когда Джонатан назвал несколько романов, написанных женщинами, она слегка нахмурилась:

— Книги мисс Остен, вы правы, очаровательны. Но это неженственное создание, принявшее даже мужское имя, не делает чести нашему полу, мистер Скотт. Меня удивляет, что такие книжки издаются, они аморальны.

— Но очень хорошо написаны.

— Какое это имеет значение, когда их содержание так зловредно! Ее требования большей свободы для женщин смехотворны. А сумбурные эмоции, почти мужская страсть…

Она смешалась, покраснев.

— У женщин нет подобных эмоций? — спросил Джонатан.

— Нет, эти чувства присущи и женщинам, — ответила мисс Флитвуд спокойно. — Они присущи женщинам тем более, когда им приходится их подавлять, как того требуют законы Бога и общества и их собственная природа.

— Мы держим вас на холоде, — сказала я резко. — Мистер Скотт…

Мы попрощались, и, дойдя до опушки рощицы, Джонатан остановился и оглянулся.

Она стояла там, где мы оставили ее. Ветер утих, и тяжелые складки ее пальто висели неподвижно. С головой, укутанной в капюшон, она совершенно не напоминала женщину — скорее колонну или высокий камень.

Я довольно грубо толкнула Джонатана, и он вздрогнул, словно пробудившись ото сна. Он взял меня под руку, и мы молча пошли по тропинке, пока легкий подъем не скрыл от нас и домик священника, и деревья, и неподвижную фигуру.

— Ну? — сказала я.

— Она слишком красива, — медленно ответил Джонатан. — Лицо человека, обреченного на трагедию. Оно повелевает людьми и толкает их на сумасбродные, безрассудные поступки. Возможно, поэтому она прячется здесь. С таким заурядным интеллектом…

— Что? — вскричала я ошеломленно. — У нее блестящий ум!

— Хорошо образованна, — спокойно ответил Джонатан. — Наверняка у них с братом был один домашний учитель. Несомненно, она много читала и разбирается в прочитанном. Но в ней нет оригинальности мышления, искорки воображения, напрочь отсутствует юмор. Ну, — добавил он, поглядывая на меня искоса, — я заслужил уже прощение или мне следует дальше поносить эту женщину?

Я рассмеялась вопреки желанию, а Джонатан ухмыльнулся:

— Все, что я сказал, тем не менее правда. Вы смеетесь над такими абсурдными вещами, Люси! Вы даже в состоянии находить смешное в своем нынешнем неудобном положении. Вы смеетесь, улыбаетесь, когда думаете о любви. Именно так надо любить. И вот поэтому я люблю вас: за ваш смех, и ваше мужество, и ваше непослушное воображение. Ну-ну! Как вы смеете плакать, после того как я сказал, что люблю вас за ваш смех?

— Вы никогда этого не говорили прежде, — сказала я, шмыгая носом и смеясь одновременно, в прискорбном сочетании.

— Видимо, я никогда не повторю этого еще раз. По-моему, такое говорят только единожды. А вы? Проявите мужество, оно у вас есть. Скажите мне!..

— Я люблю вас.

— Ну что ж, — сказал Джонатан после долгого молчания. — Мы рассмотрели все факты. Они не имеют ничего общего с этими тремя словами, и к чему мы пришли?

— Нам ничего не остается делать, — сказала я почти безразлично и добавила, не удержавшись: — Неужели это состояние напоминает опьянение? Безрассудная радость, счастье, не связанное с действительностью? Если так, я понимаю, почему пьют мужчины.

— Не надо, — пробормотал Джонатан. — Не говорите так.

— Я подумала, вы должны знать: что бы ни случилось, если я не увижу вас снова, я никогда не забуду эти минуты.

— Я рад этому, — сказал Джонатан с ожесточением. — Хотелось бы чувствовать то же самое. Но это не избавляет меня от мысли, что надежда на счастливое будущее — в некоем акте, от которого хочется напиться, только подумав об этом.

Только через несколько секунд я поняла, что он имел в виду, и мое радужное настроение частично испарилось.

— Что же мне делать? Я не могу, не могу примириться с ним, не сейчас… Но если он захочет…

— Скажу вам одно, — сказал Джонатан. — Если он не захочет, вас ждут серьезные неприятности. Подобное ненормальное положение не может более продолжаться.