После обеда игру продолжили на прежнем месте, в шестом номере старого корпуса. Небо затянулось тучами, вороны кричали не переставая. Зажгли висевшую над доской лампочку. Лампочка была в шестьдесят ватт, стоваттная давала бы слишком яркий свет. На доске виднелись тусклые отражения черных и белых камней. Желая как-то украсить последний игровой день, хозяин гостиницы заменил картину в нише-токонош — теперь там висели парные пейзажи кисти Кавабата Гёкусо. Под ними стояла статуэтка Будды, восседавшего на слоне, а рядом блюдо с морковью, огурцами, помидорами, грибами, петрушкой и другими овощами.

Говорят, что, когда какая-нибудь важная игра, вроде последней партии, подходит к концу, от волнения ее трудно становится смотреть. Однако мастер не проявлял ни тени беспокойства. По его виду невозможно было заподозрить, что он проиграл. После 200-го хода у него разрумянились щеки, впервые за день он снял шарф. Пожалуй, он все-таки слегка возбудился, но его движения ничуть не изменились и были такими же, как всегда. Когда на 237-м ходу партия закончилась, мастер Сюсай Хонинобо был совершенно спокоен.

И когда он молча поставил камень на нейтральный пункт, Онода произнес:

— Кажется, пять очков?..

— Да… пять очков… — проговорил мастер, поднял тяжелые веки и перестал оформлять свои территории для подсчета очков. Последний ход был сделан в 2.12 пополудни.

На следующий день, когда участники комментировали партию, Сюсай с улыбкой сказал:

— Я прикинул, что будет очков пять, еще до оформления территорий, правда, у меня получилось 73:66, но если оформить территории, возможно, получится немного меньше. — Он сам переоформил территории, и счет оказался 56:51.

До тех пор пока черные не воспользовались 130-м ходом белых и не испортили их большую территорию, никто бы не смог предсказать такую разницу. Мастер сказал, что уже после 130-го хода где-то примерно на 160-м ходу он упустил возможность разрезать цепь противника без потери инициативы в R9 и тем самым упустил шанс сократить разрыв в счете. Анализ показал, что это разрезание сокращало его до трех очков — при все том же злополучном 130-м ходе. Значит, 130-й ход был на самом деле не так уж плох. Не случись, как выразился Отакэ, «землетрясение», чем, интересно, закончилась бы партия? Проигрышем черных? Мне, любителю, трудно судить, но в том, что черные проиграли бы, я очень сомневаюсь. Зная решимость Отакэ, я почти уверен, что он победил бы даже в том случае, если бы ему пришлось для этого грызть камни.

Можно, пожалуй, сказать, что шестидесятичетырехлетний Сюсай хорошо играл до тех пор, пока, страдая от болезни, не уступил инициативу клещом впившемуся в него Отакэ, в то время лучшему из новых профессионалов. Мастер не воспользовался оплошностью черных и не изворачивался — просто ход событий на доске вовлек его в ближний бой, а для ближнего боя у него, вероятно, не хватило по причине болезни энергии.

«Непобедимый мастер» проиграл свою последнюю игру. Кто-то из учеников сказал: «Мастер считал, что только со вторым человеком, то есть с тем, кто идет следом за ним, следует играть в полную силу». Не знаю, говорил ли Сюсай эти слова, во всяком случае, всю свою жизнь он поступал именно так.

Когда наутро после заключительного игрового дня я вернулся домой в Камакура, я не в силах был сразу взяться за обработку моих шестидесятидневных репортажей и, словно сбежав с поля боя, отправился развеяться сначала в Исэ, а потом в Киото.

Сюсай еще какое-то время оставался в Ито, как я слышал, поправился на четыре фунта, его вес достиг 28 килограммов. Он несколько раз навещал там госпиталь, где лежали раненые солдаты, давал сеансы одновременной игры на двадцати досках.

С осени 1936 года гостиницы на курортах, уже стали занимать под военные госпитали.

41

Через год с небольшим ученик Сюсая Такахаси, игрок четвертого дана, открыл в своем доме в Камакура частную школу го. На открытии школы присутствовал Сюсай в сопровождении двух своих учеников — Маэда и Мурасима. Это случилось 7 января. В этот день я встретился с мастером впервые после матча.

Сюсай сыграл две учебные партии, но выглядел при этом так, словно играть ему было очень тяжело. Камни в руке он держал как-то вяло, на доску их ставил без энергии — не было слышно характерного щелчка. Во время второй партии он порой так глубоко вздыхал, что движение вздоха передавалось его плечам. Веки у него немного опухли — не настолько, чтобы это бросалось в глаза, но я сразу же вспомнил мастера в Хаконэ. Он так и не оправился от своей болезни.

В день открытия школы Сюсай играл партии с любителями, поэтому особыми осложнениями игра не грозила, но мастер сразу же достиг состояния полной отрешенности. Когда настало время идти ужинать в гостиницу на море, вторую партию прервали на 130-м ходу. Партнером мастера был довольно сильный любитель первого дана, получивший четыре камня форы. В средней стадии игры черные начали показывать когти и разрушили большой мешок белых, так что белым пришлось туго.

— А черные играют неплохо, ничего не скажешь, — заметил я, обращаясь к Такахаси.

— Да, черные побеждают. Стоят прочно. А белым трудно, — ответил Такахаси. — Мастер изрядно сдал, играет теперь не так, как прежде. Ослаб после последней партии.

— Он как-то сразу постарел.

— А ведь недавно был совсем бодрым стариком… Если бы он победил тогда, все было бы иначе…

Когда мы прощались перед гостиницей, я сказал мастеру:

— Мы с вами увидимся в Атами.

Сюсай с женой 15 января приехали в Атами и остановились в гостинице «Урокоя». К тому времени я уже несколько дней жил в гостинице «Дзюраку». 16-го числа после обеда мы вместе с женой сходили в «Урокоя». Мастер немедленно достал сёги, и мы сыграли две партии. Я проиграл обе, хотя играл с форой. Мастер предложил пообедать и поговорить, но я сказал, что сегодня очень холодно; в другой раз, когда будет теплее, я с удовольствием приглашу его в ресторанчик Дзюбако или Тикуё. Мастер любил поесть жареных угрей. Снег в тот день так и искрился.

После нашего ухода Сюсай, как я узнал, купался в горячем источнике. Его жена поддерживала его сзади за подмышки. Вскоре, уже в постели, у мастера начались боли в груди, он стал задыхаться. Сутки спустя перед рассветом он умер. Об этом мне сообщил по телефону Такахаси. Я открыл ставни — солнце еще не взошло. Я подумал, не повредило ли здоровью мастера наше позавчерашнее посещение?

— Мастер так уговаривал нас пообедать… — сказала жена.

— Да…

— Его супруга тоже просила остаться, а мы ушли… Я в тот же день подумала, что надо было остаться. Ведь она даже горничной сказала, что мы будем обедать вместе с ними.

— Я боялся, что он простудится…

— Не знаю, понял ли он тебя правильно, ведь он в самом деле хотел, чтобы мы остались. Возможно, мы обидели его тем, что ушли.

— Если сказать честно, мне вовсе не хотелось уходить. Лучше было бы не мудрить, а просто остаться. Кажется, он чувствовал себя одиноким.

— Он всегда был одинок.

— Было холодно, а ведь он проводил нас до крыльца.

— Хватит… Как ужасно, что люди умирают. Покойного в тот же день отвезли в Токио. Когда его, завернув в плед, несли от крыльца гостиницы до машины, он выглядел таким крошечным, что казалось, будто у него вообще нет тела. Мы стояли поодаль, ожидая отправления.

— Нет цветов! — вдруг спохватился я и сказал жене: — Где-то здесь была лавка. Сбегай поскорее, купи. Только быстрее, машина вот-вот тронется.

Жена вскоре вернулась с цветами, и я передал букет сидевшей в машине жене мастера.

Литературно-художественное издание

Ясунари Кавабата МАСТЕР ИГРЫ В ГО

Ответственный редактор Антонина Балакина