— Ну да. Зачем оно тебе нужно…

Я промолчала. В голосе Рэйко чувствовались мрачные нотки. Из окна кабинета географии виднелся теннисный корт, по которому бегали фигурки девочек, играющих в софт-теннис[18]. Ожидая, пока Рэйко продолжит разговор, я наблюдала за белым мячиком, вычерчивающим в воздухе правильную кривую.

— Это лекарство, если его долго жевать, становится сладким. Странно, правда? — через некоторое время вновь заговорила Рэйко. — Набьешь его в рот побольше и начинаешь хрустеть. И оно становится сладким. Совсем оно не горькое… Ну просто нисколечки не горькое.

— У тебя что, бессонница?

— Ха-ха, — слабым голосом засмеялась Рэйко. — Ты такой чистый человек, Кёко. Это лекарство помогает от многих недугов. Могу рассказать для общего развития. Например, оно помогает, если ты хочешь уснуть и больше никогда не просыпаться, или если хочешь забыть обо всем на свете. Не желаешь разок попробовать?

Рэйко довольно часто употребляла фразы, вроде «не желаешь ли разок попробовать», «в добрый час» или «не попытаться ли тебе сделать то-то и то-то». Все это произносилось на манер страдающих апатией героинь, коими пестрят романы, описывающие буржуазный декаданс, однако в устах Рэйко эти слова звучали совсем не пошло. Хихикнув, Рэйко добавила:

— Впрочем, ты, Кёко, вряд ли когда-нибудь хотела уснуть и не просыпаться. Ты всегда такая бойкая.

— Ты хотела покончить с собой, наевшись Гиминала?

— А чему ты так удивляешься? Разве девочки, которых откачали после неудачной попытки самоубийства, в наше время редкость?

— Но когда? Когда ты это сделала?

— Во время летних каникул. Вечером одного очень жаркого и тоскливого дня. Но когда я все-таки открыла глаза, то увидела рядом с собой отца. А за ним стояла мать и горько рыдала. Во рту был неприятный привкус, просто ужасно воняло. Потом подошла медсестра и очень сердито сказала, что она сделала мне в животе полную уборку. И еще сказала, чтобы я больше не вздумала забивать желудок всякой дрянью. А я рассмеялась. Представляешь, взяла и рассмеялась! Разве это не смешно? Я как представила, что в моем желудке делали уборку! Пылесосом!

Рэйко улыбнулась, но было видно, что ей совсем не весело.

— А из-за чего ты так? — осторожно спросила я.

— Ну, понимаешь, — ответила Рэйко таким тоном, будто речь шла о ком-то другом, — скучно было, очень. Так скучно, что вдруг захотелось умереть.

Я подумала, что там не иначе кроется какая-то другая, более важная причина, но дальше расспрашивать не стала. Мы снова стали наблюдать за белым мячиком на теннисном корте. Ветер, задувавший через раскрытое окно, приносил с собой прохладу ранней осени.

— Сейчас ты уже нормально себя чувствуешь? — спросила я. Рэйко утвердительно кивнула.

— Аппетит хороший?

— Хороший. Да уже почти все прошло.

— Ну и замечательно.

Глядя на меня, Рэйко улыбнулась своими всегда немного сонными глазами.

После того разговора Рэйко очень быстро сблизилась со мной и с Джули. Я никогда не возвращалась к теме неудавшегося самоубийства, и Рэйко тоже больше об этом не говорила. Время от времени она с ужасно понурым видом погружалась вдруг в глубокую задумчивость. В такие моменты она даже не отвечала на обращенные к ней вопросы, а лишь хмуро отводила взгляд. Но проходило два-три дня, и Рэйко снова возвращалась в свое обычное состояние.

Она любила шансон, французское кино и размышления о суициде, а еще иногда писала очень красивые декадентские стихи. По развитию она должна была идти на несколько шагов впереди меня, и похоже, что в личной жизни так оно и было. Вот только никаких подробностей этой личной жизни Рэйко никогда не выкладывала. Порой, беседуя с ней с глазу на глаз, в особенности, когда разговор начинал касаться чересчур интимных сфер, я ощущала, какими ничего не значащими становились ее реплики — подобно облачкам, на которых в комиксах пишут прямую речь героев, они всплывали и тут же исчезали. По-видимому, это была придуманная ею стратегия ведения беседы, которая позволяла проводить линию между ней и собеседником. На самом деле она была просто наивной девочкой — гораздо более ранимой и гораздо более нуждающейся в защите, чем кто-либо другой.

Долговязый парень с длинными волосами до плеч спорил о чем-то с двумя товарищами, которые были гораздо ниже его ростом. Рэйко приблизилась к этой троице и с сомнением взглянула на нас с Джули. Мы с улыбкой показали ей поднятые большие пальцы рук.

Заметно робея, Рэйко что-то сказала парням. Они посмотрели на нее, и лица у всех троих вмиг прояснились. Белые щеки Рэйко покрылись розовым румянцем. Она была прекрасна в этот момент.

Выслушав Рэйко, парни покивали головами и полезли в карманы брюк. В ковбойскую шляпу, сверкнув на солнце, упало несколько монеток.

Рэйко испуганно улыбнулась. Долговязый парень почесал голову и захохотал, широко открывая рот, утопающий в многодневной щетине.

Вернувшись к нам, Рэйко тихонько посмеивалась, поджимая губы. Ее лицо по-прежнему горело румянцем.

— Глядите! Сразу пятьсот иен. Коротышки дали по сто, а длинный отвалил триста.

— Ух ты! — громко воскликнула Джули. — Вот это я понимаю. Может ведь и Рэйко на что-то сгодиться. Потом пойдем есть мисо-рамэн.

— Слушай, Кёко, — Рэйко возбужденно схватила меня за руку. — Тебе не кажется, что этот долговязый очень даже ничего?

Вытянув шею, я посмотрела на высокого парня, но он показался мне обычной деревенщиной. Длинные волосы ему очень шли, но если их состричь, он станет похожим на ощипанного петуха. Об этом я честно сказала Рэйко. Она ответила: «Ну, может быть», — после чего некоторое время еще мельком поглядывала на этого парня, но в конце концов неопределенно пожала плечами, словно потеряв к нему всякий интерес.

После этого мы еще около часа перебрасывались шутками с участниками фестиваля, пели песни, курили, а потом слезными просьбами добились от случайно встреченного студента филфака университета Тохоку разрешения использовать по вечерам помещение их стачечного комитета для печати агитационных листовок.

— Ротатор можете использовать сколько хотите, — сказал нам этот студент, — а вот бумагу, пожалуйста, принесите свою.

— Будет сделано, — сказала я.

— Сколько экземпляров вы собираетесь отпечатать?

— Если для всех учениц школы, то, пожалуй, не меньше трехсот.

— Триста?! Чтобы за раз столько напечатать, вам придется до глубокой ночи провозиться. В принципе там же можно переночевать. Есть диван, правда он грязный.

Мы хором сказали ему спасибо, и после этого ушли из парка.

День выдался теплый, даже слегка душноватый. Погода стояла такая, что даже от непродолжительной ходьбы начинал выступать пот. Покинув парк, мы пересекли проспект и вошли в торговые ряды первого восточного квартала. В этот послеполуденный час здесь царило необычное оживление — по случаю праздников многие люди пришли сюда с семьями, чтобы сделать покупки.

Проходя мимо небольшого магазинчика грампластинок, мы услышали оттуда песню Битлз «Эй, Джуд». Мурлыкая себе под нос мелодию этой песенки, Рэйко остановилась перед магазином. Отсутствующим взглядом она принялась глазеть на витрину, но Джули прикрикнула, чтобы она шла быстрее. Не меняя выражения лица, Рэйко кивнула и нехотя поплелась за нами. Ее походка напоминала женщину легкого поведения, которая направляется домой по окончании рабочего дня.

Шагая впереди, я принялась размышлять о вступительных экзаменах. До поступления в университет оставалось девять месяцев. Практически забросив учебу, я оказалась в весьма сомнительной ситуации, когда речь уже шла не столько о том, смогу ли я поступить в университет, сколько смогу ли я закончить школу.

Я всегда возвращалась домой не позже назначенного часа и запиралась в своей комнате, поэтому тетка была уверена, что я до глубокой ночи усердно занимаюсь подготовкой к вступительным экзаменам. На самом же деле почти все время, которое я проводила в своей комнате, я тратила на размышления о самых разных вещах. Невозможно толком объяснить, о чем и что я тогда думала. Помню только, что мои мысли были похожи на бессвязную прозу. Начав размышлять про А, я тут же перескакивала на Б и, не успевала прийти к каким-то выводам, как мои думы уже были заняты В… таким вот манером.