Саэко открыла шкаф и вытащила из него коричневый саквояж. Медленно расстегнула застежку:

— Вот свидетельства моего позора. Вот, вот они.

С этими словами она принялась выкладывать из саквояжа вещи прямо на мокрую циновку. Одну за другой.

Пять зубных щёток. Три тюбика разной зубной пасты. По две больших и по две маленьких ложки из нержавеющей стали — всего четыре. Две небольших бутылочки с соусом «Табаско». Один маленький деревянный пестик. Две стоиеновые зажигалки. Два карманных путеводителя— по Франции и по Индии. Многочисленные книги, в том числе романы Джеймса Паттерсона и Кена Гримвуда. Два флакона духов японского производства. Одно дешёвое колечко. Один нож для фруктов. Один одноразовый фотоаппарат. Одна пачка таблеток от простуды. Одни цифровые часы… И много-много других предметов самого разного назначения, в том числе пачка мундштуков для бросающих курить, ватные палочки «Johnson’s», щипчики для ногтей, брелок для ключей, расчёска, питательный бисквит, ухочистка… Всё эти вещи Саэко методично вытаскивала из сумки и раскладывала на циновке, как разорившийся галантерейщик. Вещей было так много, что на полу почти не осталось места, куда можно было ступить. Я отошёл к окну.

Я попытался остановить её: мол, всё, хватит. Тогда Саэко, почти распластавшаяся на циновках, наконец подняла голову. В её глазах блестели слезы. Хотя совсем недавно из тела Саэко вытекло очень много жидкости, слезы у неё всё-таки оставались. Она приложила палец к самому подбородку:

— Вода дошла прямо досюда, она уже переполняла меня; и тогда, не в силах больше терпеть, я стала красть… А вот что касается сыра, то мы с тобой его съели, и поэтому его уже нет. При каждой краже я раз за разом выпускала из себя понемногу воды, это было очень мучительно… До тех пор, пока я не встретила тебя.

Выходило так: перед тем, как я увидел ту самую лужу у касс супермаркета, было множество других таких же луж, образованных подобным образом.

Я тяжело вздохнул. Вздох получился такой тяжёлый и глубокий, что я и сам удивился. Это не было вздохом разочарования или равнодушия: в нём было восхищение и сочувствие. А что ещё могло стоять за этим? Этому вздоху предшествовало удивительное переплетение целого ряда связей и обстоятельств, которые, собственно, и привели меня к данной ситуации.

В голове всплывали и исчезали сценки, словно обведенные кружочком реплики на страницах комиксов. Пейзаж менялся, но, тем не менее, в нём непременно присутствовала одна светящаяся деталь неопределенной формы. Лужа. Множество, неисчислимое множество разных луж. Лужа перед входом в табачную лавку. Лужа перед окошком газетного киоска. Лужа, матово поблескивавшая в тени магазина скобяных товаров. Лужа, в которую кто-то вляпался ботинком на полу книжного магазина. Лужа, испарявшаяся под карнизом магазина игрушек… Эти бесчисленные лужицы, происхождение и содержимое которых никто не смог бы определить, радужным калейдоскопом мелькали в моем мозгу.

Такая лужица, хоть бы одна, возможно, найдется среди бесчисленных и ненужных образов, что хранятся в моей голове, подумалось мне… Нет, это не может быть единичным явлением!

Ведь такое, вероятно, бывает и с вами. Возьмём, к примеру, многократно попадавшийся на глаза и уже поднадоевший, но всё-таки милый вашему сердцу вид. Например, лужа на обочине безлюдной дороги, по которой вы торопитесь из школы домой. Ускользающие пейзажи, ненадёжная, подводящая человека память… Лишь в немногих лужицах есть некая глубинная печаль, о которой говорила Саэко; они являют очень малую часть всех бессмысленных, обречённых на безмолвное испарение заурядных луж, являющих неисчислимое множество синих точек, разбросанных по всему Земному шару. И мы невольно, бездумно смотрим именно на них….Эта мысль так поразила меня, что по телу невольно пробежала дрожь.

Между тем Саэко всё говорила и говорила. В её голосе звучали слёзы:

— Однажды я решила открыться бабушке. Рассказала и о воде, и о кражах. Это ещё тогда, когда у неё в голове было ясно, и она учила меня готовить японские сладости…

Слушая меня, она беззвучно плакала. Когда я закончила рассказ, бабуля обняла меня и сказала: «Саэко! С воровством надо бороться! Надо, чтобы вода выходила из твоего тела в объятиях мужчины. Ты должна найти хорошего человека, чтобы с его помощью с удовольствием избавляться от накопившейся в твоем теле воды, когда тебе это понадобится». Но для меня это было не так просто. Я всё продолжала воровать. А потом у касс супермаркета я встретилась с тобой. Когда ты подобрал серьгу, и я увидела твои глаза, то сразу подумала: «Вот он, твой мужчина!» Я долго колебалась, не решаясь позвонить по телефону, напечатанному на визитной карточке. А потом увидела тебя у моста Итинохаси. С того дня, когда мы вместе ели сыр и ты впервые помог мне избавиться от воды, я только один раз совершила кражу!

Эту фразу Саэко произнесла с гордостью, а затем, придвинувшись, прошептала:

— Это благодаря тебе!

Тут я почувствовал во всём теле подъем сил, мощный, как прилив в море.

А Саэко многозначительно добавила:

— Ты — ключ. Ключ, который выпускает из меня воду.

Кукла «дарума»

Недавно из головного офиса, из штаба по проведению акции, в наше отделение прислали одноглазую куклу «дарума»[1], второй глаз которой «открывают» в случае достижения поставленной цели. Таким образом штаб отметил успехи нашего отделения в реализации намеченного плана: общая сумма контрактов, заключённых членами нашего коллектива, уже почти достигла половины спущенной нам разнарядки. Я оставался единственным сотрудником компании, не сумевшим найти ни одного нового клиента. Ведь я отдавал всё силы на осуществление совсем другой акции — на изгнание воды из тела Саэко. Поскольку реализация фирменной акции шла успешно, заведующий отделением Судзуки был в приподнятом настроении. Он, конечно же, совсем не переживал из-за неудач нового сотрудника.

Рядом с диаграммой поставили фигурку «дарума». До годовщины образования фирмы оставалось сорок дней. Повернувшись лицом к кукле и диаграмме, я вместе с тётками-внештатницами каждое утро пел гимн нашей компании, клянясь сделать всё для победы. Меня переполняла энергия. Покинув офис, я заходил в два-три дома в Восточном районе, а потом пешком брел по набережной от Итинохаси, переходил реку по красному горбатому мосту и приходил в дом Саэко для поставленной цели. Это были неплохие дни. Во мне вызревало чувство ответственности, словно я стал смотрителем водохранилища.

Фейерверк

Наступил день праздничного фейерверка, устраиваемого администрацией города S. Было новолуние, начинался прилив. Уровень воды в реке Кигосигава постепенно повышался; я прошелся по набережной и в очередной раз преодолел горбатый мост.

Саэко, одетая в банный халат с узором из больших цветов колокольчика, сообщила, хотя я ни о чём не спрашивал:

— Бабуля пошла на море, полюбоваться фейерверком.

Она взяла меня за руки и потащила на помост для сушки белья. Фейерверк запускали с многочисленных рыбацких судёнышек, вышедших в открытое море.

Деревянный помост для сушки белья заскрипел. Крыша соседнего дома мешала обзору, и морского берега отсюда не было видно. Однако крыша отражала огни фонарей на лодках, а сверху нависало низкое чёрное небо. Оставив меня, Саэко спустилась вниз. Пока её не было, загрохотали первые залпы фейерверка. Вскоре Саэко вернулась с подносом в руках, на подносе стояло несколько плошек. Ни её лица, ни содержимого плошек в темноте рассмотреть я не мог.

Тут опять в небо взвились огни фейерверка. Слабый свет осветил плошки на подносе, и мне удалось рассмотреть в них что-то светло-фиолетовое. Это «нечто» было настолько прозрачным, что под ним даже просматривался цветочный узор на дне плошек.

— Похоже на медузу, — заметил я.

Саэко низко наклонилась и засмеялась: