«Какого черта Бетанкур приказал завтра принести ему исправленные чертежи?! — зло подумал Огюст. — Ведь говорили мы с ним почти перед окончанием службы… Разве что всю ночь с ними возиться, да и то не успеть. Стоп! Но сегодня суббота… Завтра — неприсутственный день. Что он, с ума сошел, что ли? Забыл о времени так же, как и я… Говорят, и у него большие неприятности… Говорят, он теряет расположение государя.» Подумав это, он не испытал ни злорадства, ни, напротив, сострадания к человеку, который прежде столько помогал ему. Просто промелькнула такая мысль.

— Алеша! — крикнул архитектор, поленившись протянуть руку к колокольчику.

Алексей, как всегда, вошел тотчас же.

— Посиди здесь, Алеша, — сказал Огюст. — Тошно одному. Моей милой супруге мое общество, кажется, окончательно надоело. Она опять проторчит у полковничьей жены до девяти и явится домой в половине десятого, с блеском в глазах, с румянцем и слегка запыхавшись, будто торопилась… Еще бы! Терпи тут мои огорчения. А там весело!

— Будет вам! — вдруг с упреком произнес Алексей и посмотрел на архитектора взглядом, от которого тот вспыхнул.

— Что значит «будет»? — резко спросил Огюст.

— Будет ее винить! — голос слуги задрожал. — Как вы можете? Элизу Эмильевну!.. И еще супругой ее называете! Разве она вам жена?

Огюст вздрогнул, едва не выронив чашку. Румянец на его щеках стал еще ярче.

— Та-ак! Она тебе рассказала?! Да?

Алеша резко шагнул к столу и проговорил непривычной скороговоркой, глядя прямо в глаза хозяину:

— Ничего она мне не рассказывала! И никому… Разве она о вас где-то когда-то скажет хоть одно слово плохое? Что вы! Да только я не дурак последний! А за столько-то лет догадался бы и дурак. Фамилия у нее не ваша, ваших гостей она сторонится, как зачумленная прячется от них. Письма из Парижа приходят только на ваше имя, будто ее и нет. Я давно понял, что вы не венчаны.

— Не твое дело! — в ярости закричал Монферран, вскакивая.

— Само собой, не мое, — Алексей странно покривился, будто ему больно было говорить. — И вам, барину, ясное дело, на простой жениться стыдно. Мало ли кто из светских что скажет! Как же — циркачка! Спаси Бог от лишнего шуму, когда и так шумят…

— Ах ты, скотина проклятая! — вскрикнул Огюст и замахнулся с такой силой, что чуть не вывернул себе плечо.

Алексей стремительно выпрямился, впервые в жизни Монферран увидел в глазах его чудесный гневный огонь.

— Ударьте меня, ударьте! — воскликнул слуга. — Что-то давно меня не бил никто!

Рука Огюста опустилась и повисла, будто тряпочная. Он отвернулся, тяжело дыша, потом опять упал на стул, низко опустив голову. Его губы дрожали, как ни старался он унять их дрожь.

— Август Августович! — через несколько мгновений произнес Алексей. — Вы простите меня, дурака! Простите!

— Это ты прости меня! — чуть слышно выдавил из себя Огюст. — Не понимаю, как я мог?.. Но ты тоже хорош… Рожей своей прямо в мою постель лезешь! И откуда ты знаешь, что Элиза из цирка?

— От нее и знаю, — голос Алексея вдруг выдал какое-то скрытое напряжение. — Она мне говорила, что вы ее в цирке и встретили… увидели то есть… на лошади.

— Нет! — Монферран покачал головой, рассыпав по лбу свои упрямые кудри. — Нет, это она тебе не то сказала, Алеша, совсем не то… Ну-ка сядь, я тебе расскажу, как мы с нею познакомились.

И он рассказал слуге о долине итальянской реки, о сражении, о поляне с разбросанными по ней телами убитых, о сумасшедшем южном солнце, которое тогда сжигало его воспаленный бредом мозг, о маленькой всаднице, прискакавшей искать его, живого среди мертвых, о бессонной ночи возле костра.

— И уже потом, через семь лет, я встретил ее в цирке, — закончил он свой рассказ.

— Во-от оно что! — прошептал совершенно потрясенный Алексей. — Вот она с чего такая… Но я ж не знал… извините!

— А я думал, ты хуже упрекнешь меня, когда узнаешь, — удивленно проговорил Огюст.

— Что вы, нет! — замахал руками Алеша. — Я, выходит, вовсе не то думал. Я не знал, кто она вам. Думал, полюбовница…

Он хотел сказать еще что-то, но тут дверь отворилась, и вошла Элиза, придерживаясь рукою за косяк двери и как-то странно, косо ставя левую ногу. В тот момент, когда она входила, ее лицо было напряжено, губы стиснуты в волевом усилии. Но, увидев, что на нее смотрят, она тотчас виновато улыбнулась.

— Добрый вечер. Прости, я поздно, Анри… Мы долго занимались.

— Что с тобой? — он вскочил и рванулся к ней. — Ты что это хромаешь?

— Я ушибла ногу, — жалобно сказала она. — На лестнице… упала и ужасно расшибла колено. Пожалей меня, Анри, поцелуй, не то будет долго болеть.

И когда он подошел к ней, она вдруг с бесконечной усталостью склонила голову в мокрой от дождя шляпе-кибитке[51] к нему на плечо.

XIV

Следующий за этим воскресный день Монферран решил целиком посвятить злополучным чертежам.

Девять чертежей, которые он испортил, относились к срочному заказу двора. То были приложения к расчетам неких арочных перекрытий и сводов для дворцовых построек в Павловске.

Огюст ясно видел, что допустил в чертежах ошибку, из-за которой весь расчет сошел на нет. Но где ошибка? В чем?

С утра он уселся за рабочий стол и несколько часов подряд разбирал чертежи, все больше и больше приходя в отчаяние. Ему было никак не найти своего досадного просчета, казалось, все сделано верно. И вдруг его точно стукнуло. Он выхватил из папки данный ему Бетанкуром расчетный лист, перечитал его и сразу вспотел. Ошибка была, но только не в его, Монферрана, чертежах, а в изначальном расчете самого инженера! В первое мгновение архитектор испытал злобное торжество. Ему захотелось тут же взять извозчика и поехать на квартиру к генералу с тем, чтобы положить перед ним роковой листок и самым вежливым тоном произнести:

— Не угодно ли, ваше превосходительство, взглянуть, по какой причине произошло вчерашнее недоразумение с чертежами?

Потом он оставил эту мысль, испугавшись нового гнева Бетанкура, и решил отложить свое заявление до понедельника, когда ему все равно придется явиться к начальнику и объяснить, отчего чертежи не могут быть исправлены. Но через некоторое время архитектора разобрала досада: стало жаль своей работы и работы еще двоих чертежников, которым он давал задание по этим самым аркам…

Сразу после полудня он явился с толстой папкой к своему приятелю инженеру Базену, с которым у него завязались дружеские отношения после памятного заседания в Академии. Базен тогда вместе с Росси и Дестремом поддержал молодого зодчего. В последнее время Базен самым непринужденным образом использовал их дружбу, часто прося Огюста сделать то какой-нибудь «чертежик» к своему техническому проекту, то рисунок-другой для одного из своих частных заказчиков, и на правах друга, само собою, ничего не платил. На сей раз Огюст решил этим воспользоваться.

— Так-так! — расхохотался Базен, выслушав всю историю с допущенной ошибкой и просмотрев записки Бетанкура. — Наконец-то наш «непреклонный воитель» показал воочию слабость. Ишь ты, занервничал! Верно, припекло… А вы ловко поймали его, Огюст. Я бы и то сразу не заметил просчета. Ну так что же? Теперь вам есть резон показать этот генеральский шедевр министру двора, да заодно и пожаловаться. Я слышал, что он вчера безобразно накричал на вас.

Монферран покраснел:

— У секретаря его превосходительства отличный слух, как я вижу. Да, мне от него попало. Но только я не собираюсь жаловаться и не с тем пришел к вам, Базен. Помогите исправить его ошибку. Я не справлюсь сам в такой срок… до завтра.

Серые колкие глаза Базена выразили недоумение.

— Милый вы мой! Простите, это глупо… Он вас оскорбил, а вы собираетесь выручать его. Так, что ли? Не делайте этого! У милейшего дона Августино ныне крупные неприятности, он висит на волоске, и такое вот недоразумение, хорошо поданное вами, может вас раз и навсегда избавить от его тирании… Взгляните сами: если бы расчеты остались такими, какие они есть, все сооружение должно было бы разъехаться в считанные дни. Вы понимаете, чем это пахнет?