Чжи-Ган и Анна дружно оглянулись и увидели, что в дверях стоит миниатюрная женщина с перевязанными ступнями. На ней было простое платье из голубого шелка, однако оно выгодно подчеркивало ее стройную, женственную фигуру. Наверняка это было ее любимое платье. За ней стоял капитан. Он обнимал ее рукой за плечи, тревожно поглядывая на Чжи-Гана и Анну.

Анна поклонилась женщине в знак приветствия.

— Вы, как я полагаю, и есть Маленькая Жемчужина?

Женщина не ответила ей. Чжи-Ган тоже молчал. Он смотрел на эту женщину и видел лицо своей матери — молодое, прекрасное и веселое, — каким оно было много лет тому назад, когда они еще жили в Хуай-ань. Тогда ее душу еще не тяготила тяжелая вина за то, что ей пришлось продать собственную дочь.

Маленькая Жемчужина была его сестрой. Она — Сяо-Мэй.

Чжи-Ган во все глаза смотрел на нее, а она смотрела на него. Перед их мысленным взором пронеслась вся их жизнь — горечь расставания, радость встречи и надежда на прощение. Наконец Чжи-Ган зашевелился. Его колени начали медленно сгибаться, и он опустился на пол. Потом, согнувшись, он прижался лицом к грязному полу.

Анне же показалось, что он просто падает, и она схватила его за руку, пытаясь удержать. Но, увидев, что он почтительно склонил голову, отпустила его руку и отошла от него. Чжи-Ган пытался что-то сказать, но никак не мог справиться со своим волнением. Он открыл рот, но так и не произнес ни одного слова.

Он смотрел на свою сестру и не понимал, каким образом девочка, которую продали в публичный дом, могла стать такой красивой. Ведь с тех пор прошло уже почти двадцать лет. Скоро к нему вновь вернется дар речи, и он подробно расспросит ее обо всем. Однако сейчас он может только низко кланяться ей, прижимаясь лбом к полу, и надеяться, что его выслушают и, возможно, поймут.

Сяо-Мэй первая нарушила это гнетущее молчание. Она заговорила голосом взрослой, умудренной жизненным опытом женщины, хотя больше походила на прекрасную юную девушку.

— Что ж, дорогой брат, — сказала она, — похоже, все изменилось, и теперь ты стоишь передо мной на коленях.

Чжи-Ган смотрел на нее влажными от слез глазами и по-прежнему не мог произнести ни слова. Сейчас он вспомнил о том, как, скорчившись от боли, лежал под столом и наблюдал, как ее уносили из дому, а она при этом громко кричала и отчаянно сопротивлялась.

Сяо-Мэй шагнула вперед и улыбнулась ему.

— Как видишь, я научилась ходить на своих маленьких ножках. Теперь я не только могу дойти до своих кукол, но и управлять большим домом, — сказала она и, протянув руку, разгладила складку на его тунике. — Мне почему-то кажется, что я сейчас живу гораздо лучше, чем ты.

Он был явно смущен и бросил на нее виноватый взгляд, но вновь промолчал.

Сестра удивленно посмотрела на него и скрестила на груди руки. Этот жест сразу же напомнил ему его мать. У Чжи-Гана от удивления даже перехватило дыхание.

— О, прошу тебя, встань с колен. Я не могу наклоняться, чтобы разговаривать с тобой. У меня начинает болеть спина, — пояснила она.

Сколько раз его мать повторяла ему эти слова! Открыв от удивления рот, Чжи-Ган тут же поднялся на ноги. Анна, стоявшая рядом с ним, прыснула от смеха. Он заметил, что даже в глазах белого капитана запрыгали веселые искорки.

— Как? Как такое могло случиться? — наконец спросил он.

— Айе, — ответила его сестра. — Ты совсем не изменился. Никакого уважения к правилам приличия. Поднимайся, брат. Выпей чаю, поешь клецек. Они у нас просто великолепные, — с гордостью произнесла она. — И я обязательно все тебе расскажу.

Из дневника Анны Марии Томпсон

10 января 1890 г.

Они продают девушек. Они меняют молоденьких девушек на опиум. Сэмюель очень умело скрывал это от меня. Если бы много лет назад я узнала об этом, то никогда бы не согласилась стать его курьером. Хотя, может быть, и согласилась бы, но ни при каких обстоятельствах не стала бы обменивать опиум на девушек.

Я сказала ему, что буду работать на кого-нибудь другого, что я — его лучший курьер, а потому быстро найду себе другого хозяина.

Он вытащил нож и хотел ударить меня. Совсем как в мой день рождения, когда мне исполнилось шестнадцать лет. Однако я вовремя заметила, что он собирается сделать. С тех пор Сэмюель постарел и был уже не таким сильным, да и я успела многому научиться. Я сказала, что не хочу, чтобы он расплачивался со мной девочками. Я принимаю только золото и драгоценности. И никаких девочек.

Сэмюель согласился. А что ему было делать, когда к его горлу прижали его же собственный нож? Когда я убрала нож, мы заключили с ним договор, и он даже дал мне немного опиума за то, что я проявила такую смекалку. Он предложил мне свою иглу. «Как в лучшие времена», — сказал он. Но я уже знала, как пользоваться иглой, и не доверяла ему так, как раньше. И я отказалась. Я предупредила его, что больше не буду принимать участия в развлечениях с клиентами.

Он улыбнулся в ответ. Как этот мерзкий сукин сын смеет так улыбаться мне! Глядя на меня, он, наверное, испытывал гордость. Он видел, какой я стала, и явно гордился этим. Похоже, я действительно сильно изменилась, и, честно говоря, мне это нравилось. В какой-то момент мне показалось, что он вновь стал моим отцом.

Потом Сэмюель открыл свою книгу — ту, в которой он записывал все свои доходы и расходы, — и напротив моего имени черкнул какую-то цифру. Он удвоил мне плату.

Я нашла свободную комнату и отпраздновала это со своей собственной иглой.

И всем, кто слышал, надлежало там увидеть их

И надлежало крикнуть всем: «Берегитесь! Берегитесь

Его горящих глаз и вьющихся волос!»

Сэмюель Тейлор Коулридж.

Хан Кубла, или Образ мечты.

Отрывок

Глава 16

Чжи-Ган изумленно смотрел, как его сестра разливала чай. Ее кожа была гладкой и чистой, а тело удивительно молодым. А самым невероятным было то, что ее глаза стали какими-то необъяснимо ясными и чистыми.

— Ты такая... такая... — произнес он, но так и не смог подобрать нужных слов.

И тут капитан Джонас улыбнулся, и в его глазах снова загорелись огоньки.

— ...красивая, просто немыслимо красивая, — закончил он за него.

— Да, — согласился Чжи-Ган, хотя собирался сказать совсем другое. — Счастливая, — наконец нашелся он. — Ты выглядишь очень счастливой.

Сяо-Мэй грациозным движением поставила на стол чайник.

— Я очень долго злилась на тебя, брат, — призналась она, опустив глаза. — На тебя и на всю нашу семью.

— Ты невероятно похожа на маму, — заметил Чжи-Ган. — Даже еще красивее. Она была очень опечалена после того, как... как тебя не стало. Она так и не оправилась от этого горя.

Маленькая Жемчужина вздохнула и, скрестив руки, положила их на колени.

— Я хочу узнать как можно больше о нашей семье, — прошептала она. — Но не сейчас. Я должна привыкнуть к тому, что у меня снова есть брат.

— Сяо-Мэй, это потому, что ты... — начал он, но она покачала головой.

— Прошу тебя, просто выслушай меня, — настойчиво сказала она, и Чжи-Ган с готовностью подчинился. — Если бы ты появился здесь несколько месяцев назад, я бы, наверное, подсыпала тебе в чай яд, а потом выбросила бы твое тело на помойку и закатила роскошный пир.

Он посмотрел на свою пустую чашку и спросил:

— А сейчас?

Она засмеялась звонким и чистым смехом.

— А сейчас ты пьешь мой лучший чай и ешь мои самые вкусные клецки. И все это потому, что я больше не сержусь.

Чжи-Ган внимательно посмотрел на сестру. Он был поражен тем, какими ясными и спокойными были ее глаза.

— Но почему? — прошептал он, не понимая, откуда в ней столько благородства и почему она не осыпает его бранью за то, что с ней сделали?