— Старче Кирилл, — прошептал он. — Все-таки это ты… — Он перекрестился.

Теперь сомнений не оставалось, что останки принадлежат Кириллу. Он на шее носил амулет — оберег из «рыбьего зуба», наверное, на самом деле это и был обломок моржового клыка, обточенный и отполированный мастером. Он был не велик — не более двух вершков. На нем были изображены три круга по окружности, соединенные между собою перемычками, рядом с которыми были вырезаны какие-то знаки. На вершине «зуба» был изображен череп.

Изот потёр оберег о полу кафтана. Отполированный «рыбий зуб» блеснул глянцевой поверхностью, на боках отчётливо проступила чернь рисунка. Он положил амулет в карман. Значит, не спасли старца. Да и кто мог спасти, если грабители заперли все двери? Только Изота, благодаря тому, что он был рядом с подземельем, миновала участь остальных обитателей скита.

Собираясь отнести останки на кладбище, Изот услышал слабый стон. Он напряг слух. Стон повторился. Доносился он из-за кучи сгоревших бревен. Не разбирая дороги, напрямик, Изот бросился туда. Подбежав, увидел страшную картину: из-под чёрных остатков досок, бревён и слег высовывались обгорелые части человеческих тел. Поразила скрюченная рука с обнажённой кистью, с пальцами-костями, готовыми сложиться в двуперстие, но так и замершая на пути к осенению крестом.

Стон доносился изнутри этой кучи обожжённых трупов. Изот принялся отваливать обезображенные огнём тела. Под ними он обнаружил полуживого задыхающегося старца Кирилла. Видимо, это были его келейники, которые пытались спасти наставника, но погибли под страшным натиском огня, телами своими защитив старца.

Кирилл был одет. Он не пострадал от огня, если не считать ожога на правом виске. На голове была шапка, опалённая в нескольких местах. Он дышал, но глаз не открывал.

— Слава Богу, отче, — прошептал Изот, склоняясь над старцем. — Жив…

Он перенёс Кирилла в землянку. Набросал ветоши у камелька, сделав подобие лежанки, положил старика, раздул огонь, подбросил дров. Присел в изголовье, глядя на бледное лицо наставника. Взял его руку в свою. Она была суха и холодна, как лёд. Намочив в воде тряпку, положил на лоб Кириллу, смочил губы. Старец перестал стонать, но глаз не открыл. По лицу скользили тени от разгоравшегося огня, и в какой-то миг Изоту показалось, что Кирилл поднял веки. Скитник уж было обрадовался, но тотчас понял, что ошибся — то был обман зрения.

Стало смеркаться. Изот решил до наступления темноты сделать ещё одно дело. Он взял большую рогожу, и пока совсем не стемнело, отправился на небольшое болотце неподалеку от скита, за кладбищем. Там он надёргал моха, умял его в куль и принёс в землянку. Осталось мох просушить — и будет готова мягкая постель для младенца и старца, да и для себя тоже.

Изот убрал лопату и топор в землянку, плотно прикрыл дверь, сел на обрубок бревна, и только теперь понял, как смертельно устал. Младенец спал, ровно дыша, и ключник подумал: «Хорошо, что он не тревожит его».

Он налил из ушата воды в глиняный горшок из-под меда, поставил на угли. Снял мокрые сапоги, поставил сушиться. Ноги обернул кусками рогожи, перевязав ступни лыком.

Поужинав размоченными в горячей воде с медом сухарями, поглодав вяленой рыбы, связку которой нашёл в закутке, накормив ребенка отжатыми сухарями с подслащённой водой и уложив в постель, Изот подошёл к старцу. Тот лежал в прежнем положении, не открывая глаз, всё также прерывисто дыша. Иногда из груди вырывался стон, чуть вздрагивали губы, но в сознание он не приходил.

Приперев дверь доской, чтобы не распахнул порыв ветра, Изот прилёг на полу невдалеке от огня, подстелив кафтан и, утомлённый трудным днём, мгновенно заснул.

Глава четвёртая

В подземелье

Разбудил его плач ребёнка. Открыв глаза, Изот сначала не понял, где находится и что происходит вокруг. Но через мгновение всё встало на свои места: он вспомнил вчерашние события, и тревожная волна замутила душу.

Дрова в камельке прогорели, и холод остро чувствовался в землянке. Истово кричал ребёнок.

— Иду, не кричи! — сказал Изот, скорее себе, чем ребёнку, поднялся с жёсткого ложа, нащупал хворост, приготовленный вчера, бросил в очаг и раздул угли.

Сухие ветки затрещали и занялись. Положив несколько досок сверх хвороста, он подошёл к младенцу. Тот высвободил руки из-под холстины и Дуняшкиной душегрейки и во всю мочь лёгких кричал. Изот наклонился над ним. Ребёнок перестал плакать. Свет от камелька падал на лицо. Изот увидел глаза. Синие, они глядели осмысленно и удивлённо. Высокий лоб морщился — младенец силился понять, что происходит вокруг.

— Хватит реветь, — наставительно сказал Изот ребёнку, хотя знал, что тот его не поймёт. — Это что за рёва такой! Э-э, да мы мокрые, — пробурчал ключник, сунув руку в одежды, которыми был прикрыт младенец. — Не плачь. Сейчас мы поправим это дело. Обсохнешь в чистых простынках, и опять будешь спать. Вот ведь какое горе на меня навалилось… Один бы ништо, а с тобой…

Сменив мокрые тряпицы, он повесил их сушиться и, убедившись, что младенец успокоился и заснул, подошёл к Кириллу. Тот лежал в прежнем положении, с закрытыми глазами и тяжело дышал. Поправив изголовье, Изот перекрестил старца, подкинул дров в очаг и прилёг на старое место.

Он закрыл глаза, и хотя от разгоревшегося камелька веяло теплом и тело размякало в нём, и каждая жилка, сустав расправлялись, блаженно успокаивались, сон не приходил. В голове бродили мысли, которые беспокоили его. Прежде всего о том, что тяжелая ноша досталась ему в лице умирающего старца и недавно рожденного мальчонки. Что делать, имея на руках такую обузу? Ведь помощи ждать неоткуда. Никто не придёт и не позаботится об оставшихся волею судьбы в живых людях. А с другой стороны, сердце радовалось, что он не один, рядом ещё два живых существа, которым нужны забота и попечение и на тебя вся надежда. Ты — опора и милосердие, вера и сострадание, и только ты можешь облегчить их участь: немоготу болезного и беспомощность малого.

Сон всё-таки сморил его. Сколько времени он проспал, Изот не представлял. Ему казалось, что много, потому что проснулся он с ясной головой и ощущением лёгкости в теле. Ребёнок мирно посапывал в своей убогой колыбельке. Не стонал и не охал старец Кирилл. Изот сначала подумал, что он преставился, но, подойдя к нему, убедился, что отче жив: по размеренному ровному дыханию можно было понять, что ему стало лучше.

Изот обул высохшие, но задубевшие от близкого огня сапоги, открыл дверь на улицу. Дохнуло свежестью морозного утра, в лицо ударили лёгкие снежинки, сметённые воздушной волной с потолочного настила.

Рассвело. Ночью выпал слабый снег, но его было достаточно, чтобы прикрыть обугленные руины скита, и теперь сожжённое пространство выглядело не таким зловеще чёрным.

Затворив дверь, Изот подбросил в огонь смолистых тесин. Погреб озарился багрово-красным светом, и ключник мог посмотреть, что есть у него из припасов. Однако, не найдя большего, что нашёл вчера, не отчаялся: за узким туннелем были ещё кладовые, в которых хранились вяленое мясо, соленья в бочках, заготовленные скитниками на зиму. Если их не пожрал огонь — пропитание, хоть и скудное, было обеспечено.

Пока старый и малый спали, Изот сходил на уцелевший колодец, принёс воды. Она была мутная, на вкус прогорклая, пропахшая дымом и смолой. Он налил воды в горшок и поставил на огонь. Затем подошёл к старцу. Тот дышал ровно и, казалось, спал. Изот окликнул его, но Кирилл не шевельнулся и не поднял век. Ключник вышел наружу, вернулся с горстью снега, положил на лоб старику. Кирилл пошевелил губами. Изот окунул тряпицу в воду, протёр ему лицо. Веки Кирилла медленно поднялись. Глаза сначала глядели неосмысленно, потом взгляд остановился на ключнике.

— Отче Кирилл, — наклонился к его лицу Изот. — Отче!?

Кирилл вглядывался в ключника, словно пытался осознать или вспомнить, кто перед ним. Слабо дрогнула рука и поползла ко лбу, видимо, он хотел перекреститься.