1985 г.

Ходи веселей!

У Веньки Косоурова сыну скоро исполнялся год, и он с женой по наставлению тёщи, набожной старухи Пелагеи, собрались окрестить его. Венька уж было решил взять в колхозе лошадь, чтобы отвезти младенца для совершения обряда в город, в церковь, как неожиданно выяснилось, что в деревне ещё с полдюжины не крещённых детей разного возраста — от полутора месяцев до пяти лет. Их матери, узнав, что Венька собрался в церковь, всполошились и в один голос заявили, что им всем срочно тоже надо крестить своих чад, и так как они в основном без мужей, то ехать всем кагалом в такую даль по жаре и пыли нечего, уж лучше позвать отца Николая из дальнего сельца Сабурова. Хоть и шебутной он поп, но всё-таки поп, коему приход не по наследству перешёл, а даден высоким духовным начальством.

Это напрочь меняло планы Косоурова. Однако, после недолгих раздумий, Венька посчитал, что такой вариант даже лучше, чем предлагал он, и согласился съездить за батюшкой.

Когда всем миром договорились, в какой день привезти попа, пошли к председателю колхоза просить лошадь.

Председатель, член партии, лошадь дать отказался.

— Для такого дела лошади не дам, — сразу отрезал он, пристукнув для убедительности кулаком по столу.

— Кузьмич, для обчества просим, — просительно сказал Венька, как самый ушлый из компании и главный инициатор предстоящего события. — Нужно нам. Я хочу крестить пятого своего, Глебу Проворину надо дом освятить, у Дарьи Фёдоровой муж при смерти… Чай, полдеревни тебя просит. Не откажи!

— Еловые вы головы! Зачем же я в нашу колхозную деревню попа повезу. Нет такой установки сверху…

Компания зашумела.

— А ты только установками живёшь?! — ввернул слово Глеб Проворин, ровесник председателя, всю сознательную жизнь проработавший механизатором в МТС. — А если заставят тебя штаны снять и бегать вокруг деревни — побежишь?

— Вы здесь мне демагогию не разводите! — рассердился Кузьмич, не зная, как вести себя дальше с напористыми членами своего колхоза.

Лицо его побагровело.

Тут вперёд вышла Симка Дегтярёва, баба бойкая и нахрапистая, потерявшая на войне мужа и только недавно обретшая второе счастье.

— Ты что же это, председатель, растуды твою мать, — прищурившись, уперев руки в бока и выставив вперёд ногу, сказала она, — издеваться над нами вздумал! Жалеешь лошади, старый хрен! Или твой партейный билет больше покраснеет, если мы попа привезём? Я вот напишу в район, как ты зимой картошки пятьдесят тонн скоту скормил, как прошлой осенью запахал под снег тридцать гектаров свеклы… Я…

— Ну, будя, будя, — примирительно произнёс Кузьмич. — Чего расходились… Дам я вам лошадь. Везите своего попа….

За попом поехал Венька на гнедом шалом жеребце Ветерке. К нему в попутчики набивался полоумный Лёня — худой деревенский парень лет двадцати пяти, с длинным лицом и всегда слюнявыми губами, — но Венька не взял его, подумав, — надоест своими глупостями в дороге.

Ехать надо было вёрст пятнадцать. Прямой дороги до Сабурова не было, и надо было проезжать деревень пять по разбитому просёлку с канавами и ямами. Поэтому Косоуров выехал чуть свет, надеясь пораньше быть на месте. Запрягли ему не простую телегу, а председательскую повозку.

— На шарабане поедешь, — подмигнул ему Глеб Проворин, провожая приятеля в путь-дорогу. — Может, не так сильно зад отобьёшь.

— У меня поддон крепкий, — весело отозвался Венька, поправляя на Ветерке хомут и оглядывая повозку. Конечно, это был не шарабан, а обыкновенная безрессорная повозка, но лёгкая.

Поправив упряжь, Косоуров взгромоздился на телегу и сделал Глебу «наше вам с кисточкой». Проворин тронул козырёк фуражки:

— В добрый путь!

— Трогай! — взмахнул Венька вожжами, и Ветерок с места побежал под гору, только подковы засверкали.

В деревеньке Царевское, последней перед селом, Венька завернул к свояку Кешке Маврину, который обещал договориться со священником насчёт совершения обряда. Кешка сидел в майке под окном на скамейке и пускал кольцами дым из самокрутки, глядя, как воробьи купаются в пыли на тропинке.

— Рано тебя принесло, — сказал Кешка, увидев мужа жениной сестры перед своими очами и очень удивляясь.

— Путь не близкий, — ответил Венька, пожимая крепкую руку свояка. — Выехал — чуть забрезжило, вот раненько и прибыл.

— Ух ты, какой у тебя жеребец! Цэ, цэ, цэ, — ходил Кешка вокруг жеребца, цокая зубами. — Красавец! Ветер, а не конь.

— Его и зовут Ветерком, — улыбнулся Венька, обнажая редкие, но крепкие зубы.

Жеребец действительно был красивым, горячим, с норовистыми глазами, густой гривой. С удил капала пена, он фыркал и бил копытом землю.

— Как здоровье тёщи? — спросил Кешка о Пелагее, когда ему наскучило ходить вокруг жеребца.

— Не жалуется. Скоро к тебе в гости приедет…

Кешка, услышав такие слова, нахмурился. Перспектива хоть и не на долго принимать в своем доме тёщу его не радовала.

Венька, видя, какую перемену в настроении свояка оказали его слова, поменял тему разговора:

— Ты скажи лучше — договорился с попом?

— Договорился. Ждёт тебя отец Николай… Мы его третьего дня приглашали. Новым колхозникам дома освящал. Соседнюю деревню снесли, так некоторые мужики с бабами к нам подались. Освятил, две рюмки пропустил и устроил нам молебен на предмет будущего дождя. Всё с кадилом ходил возле поля. — Маврин захохотал, изображая священника. — Тогда я с ним и договорился насчёт тебя…

Испив воды и вытерев губы ладонью, Венька отказался от завтрака, который предложила вышедшая Кешкина жена, сел на телегу и тронул вожжи.

Через полчаса он выехал на Сабуровское поле и увидел за липами сверкающий на солнце золочённый крест.

Кешка не соврал — батюшка ждал Косоурова, уже собранный в путь. Был он небольшого роста, с рыжеватыми волосами и бородой, не постриженной и, казалось, не очень ухоженной. На круглом лице этаким трюфелем выделялся нос и плутоватые круглые глаза. Венька думал, что поп будет в рясе, а тот был одет в костюм и серую рубашку, на голове сидела соломенная шляпа. У ног стоял саквояж со створками, окантованными металлическими полосками.

Когда Венька, примостив помятую на боках купель и саквояж батюшки с принадлежностями на телегу, оглянулся, отец Николай перекрестился на порыжевший купол храма и резво вскочил на повозку, сверкнув железными набоечками на каблуках.

— Трогай, сыне! — сказал он весело и больше до самого леса не проронил ни слова.

«Ни за что бы не признал в этом человеке попа, если бы не борода, — думал Венька, настёгивая Ветерка. — Мужик, как мужик…»

Он церкви не посещал, священнослужителей почти не видел, поэтому с любопытством присматривался к отцу Николаю.

В лесу, где было не так жарко, отец Николай разговорился.

— А что, сыне, — спросил он, — у вас председателем всё Кузьмич?

— Да он, в печёнку его мать. Куда ж ему деться. Он больше никем и работать не сумеет. Только глотку драть да командовать и может.

— Ай, как непочтительно говоришь о начальстве.

— Какое же оно начальство без нас, без народу. А раз без нас оно не начальство, значит, мы важнее. Я так понимаю.

На такой философский расклад отец Николай не нашёлся, что ответить и снова замолчал, думая о своём. Ветерок весело бежал по тенистой прохладной дороге, выбрасывая вперёд резвые молодые ноги. Погромыхивала на телеге пустая купель.

— Так быстро приедем, — проговорил отец Николай, в очередной раз подпрыгнув вместе с возком на колдобине.

— А что, отче, деньгами возьмёте или натурой? — спросил Венька.

Он знал, что как только привезёт отца Николая, его отведут незаметно в сторону и спросят на ухо: «Сколько поп возьмёт?» Он хотел, чтобы к нему в деревне относились с почтением и, конечно, должен был наперёд знать намерения батюшки насчёт цены за требу. Поэтому он и спросил.

— Деньгами возьму, — ответил отец Николай. — Дорого не возьму. Натурой бы лучше… но, что вы счас дадите? Яиц. Так разобьём в дороге яйца, а что другое — так протухнет. Вот мёду возьму. Мёд есть?