— Ну ладно, жмите, сынки, — сказал Колосов, забирая газету. — Собрание окончено, а то с разговорами план не выполните. А я пойду, повешу газету на доску приказов — пусть читают.

— И завидуют, — добавил Казанкин.

Колосов довольный вышел из штамповки.

21.

— Папка пришёл! — радостно закричала Вера и бросилась Ермилу на шею, когда он открыл дверь прихожей. — Бабушка, папка пришёл! — повторила она появившейся в кухне бабке Евдокии.

Евдокия, шевельнув занавесками, вышла из кухни и стала у перегородки, набрякшими от стирки руками держась за косяк.

— Здравствуй, Ермил, здравствуй, сынок, — поздоровалась она и, тяжело наступая на больные ноги, прошла к окошку и села на стул. — Раздевайся, проходи! Я сегодня печь жарко натопила…

Ермил был в новом демисезонном драповом пальто, в кроличьей шапке, из-под узкого воротника выбивался шерстяной шарф. Брюки были наглажены, на ногах тёмно-коричневые на толстой подошве кожаные ботинки.

Он положил бумажный свёрток, с которым пришёл, на комод, стоявший в простенке, не спеша разделся, пригладил волосы и сел на предложенный бабкой Евдокией стул. Верочка не отходила от Ермила, вертелась возле него, заглядывала в глаза, принесла куклу, уложенную в бумажную коробку, вытаскивала её, причёсывала ей волосы, разглаживала рукой платьице и снова укладывала на старое место.

— Куклу мне бабушка купила, — радостно хвасталась она. — Я её с собой возьму, правда, папка?

— Конечно, возьми, — отзывался Ермил, пряча от Веры глаза. — Саша не приходил? — спросил он, поглядев на ходики, уютно тикавшие на стене.

— Не приходил Саша, — ответила Вера.

— Раз обещал — придёт, — проговорила бабка Евдокия.

Ермил чувствовал себя не в своей тарелке. Он не был любителем поговорить, а сегодня говорить ему вообще не хотелось. Но говорить приходилось обо всем, о разных пустяках, чтобы не сказать главного. И не сказать только для Веры. Они с Евдокией договорились, что Вера не должна знать, что её Ермил отвезёт в детский дом. Зачем ей омрачать настроение. Когда Вера спрашивала, куда они поедут, отвечать приходилось иносказательно или так закамуфлированно, что Ермил сам не понимал, что говорит. Поэтому он переживал и за свою ложь, и за то, что взвалил на себя непосильную ношу. И зачем, ругал он себя, ввязался в это дело.

Он с нетерпением ждал Лыткарина, полагая, что приход штамповщика скрасит его положение.

Ночью он почти не спал. Не спал потому, что неясные мысли и думы бродили в голове, наталкиваясь друг на друга, расходились, снова встречались и не могли никак связаться воедино, в одну законченную главную мысль.

Он ворочался, вставал, выходил курить и забылся перед рассветом, слабым, как говаривала мать, «куриным сном», который не принёс ему облегчения. И встал совершенно разбитый, но утро облегчило его мысли: не всё казалось ему в мрачных красках, а когда он умылся, помог хозяйке откинуть снег у дома, то совсем повеселел и шёл к Вере не с такими грустными и мрачными мыслями.

— Ну как, Вера, собираешься? — спросил он девочку.

— Собирается, собирается, — ответила за неё Евдокия. — С тобой она хоть на край света поедет… С папкой, говорит, я куда хочешь поеду… Приняла тебя за своего. Ну и дай Бог. Я что думаю: хорошо, что так устроилось. Жалко мне её, а что делать! С собой не могу совладать, мне рядышком человек нужен, а как я с ней? Вещи я ей, сиротинке, уже уложила….

Евдокия заплакала, утирая глаза платком.

— Было бы у меня здоровье, ни за что бы не отпустила внучку. Перебились бы как… А ведь стара уже… Восьмой десяток заканчиваю, Ермил. Вот сыновей Павла да Федора не дождалась с фронта, отец их тоже там голову сложил, царство им небесное. Да разве дали бы они Ольге опуститься? А я одна… Прибежишь с работы — то это надо, то другое. Может, дочь и упустила… Муж у неё, Вячеславом звали, хороший был, не буду его хаять, чего не скажу, того не скажу. Был работящий, весёлый. На гитаре играл — заслушаешься. И она, Ольга, вначале ему подпевала. Ходили вместе в гости, она от него ни на шаг. Он тоже не бегал от неё. Компании любили: что он, что она. А вот отчего она стала от него гулять — не пойму. Стала от него бегать на разные празднества тайком. Она в ту пору была в почёте на фабрике, её на разные мероприятия выбирали, то это, то прочее, один раз пришла под хмельком, второй. А какому мужу это понравится. Он её предупреждал, а потом видит, что дело не двигается вперёд, развёлся и уехал. «Жизни, — сказал, — мне здесь нет». Завербовался куда-то далеко, я город раньше помнила. А через год или два пришло извещение, что похоронили его, замёрз Вячеслав на Севере.

Пока Евдокия рассказывала, Вера что-то делала в соседней комнате.

— Ну что, Верунчик, будем собираться? — позвал её Ермил.

— Будем, — ответила она. — Я сейчас Катю уложу спать и приду.

Бабка снова заплакала, громко и слезливо.

Вера подбежала к ней и, обхватив шею руками, стала целовать морщинистое заплаканное лицо.

— Бабушка, не плачь. Я буду к тебе приезжать. Правда, папка? — обратилась она к Ермилу.

У Ермила ком подступил к горлу. Он отвернулся, чтобы не видели навернувшиеся на глаза слезы. Это было, наверное, оттого, что Вера не знала, что едет в детский дом, и что она там останется. Для нее это было приятное путешествие с «папкой» в далёкий для неё город с загадочным названием Москва, о котором она слышала на каждом шагу, и это путешествие сулило ей много радости. Поэтому она легко собиралась и легко расставалась с бабушкой, думая, что ненадолго и что в любое время, когда она захочет, то увидит бабушку. Ермил расчувствовался из-за того, что Вера верит ему, а приходится её обманывать.

Появился запыхавшийся Саша. Лицо было красным. Он переступил порог и снял шапку. Волосы были мокрыми.

— Думал, что опоздал, — выдохнул он, вытирая рукой лоб. — Часы подвели… Собираетесь?

— Да вот помалу, — ответил Ермил. — А что Вася не пришёл? Он хотел зайти?

— Он на вокзал придёт, — ответил Саша.

— Да, — вдруг вспомнил Ермил про свёрток. — Вера, смотри, какое платье тебе купила Полина Андреевна. Это от всех штамповщиков. Тебе.

Он развернул свёрток и примерил платье.

— Тебе идёт. Нравится?

— Нравится, — ответила Вера. А это кому, — спросила она, беря связку голубых бус, лежавших на дне коробки.

— И это тоже тебе. И Саша, и Вася, и все штамповщики дарят их тебе, чтобы ты не забывала их.

Он взял ожерелье и надел на неё. Бусы переливались, мерцали завороженным блеском, словно множество маленьких свечек горели у них внутри.

Вера обмотала их ещё раз вокруг шеи и посмотрелась в зеркало.

— Нравятся? — спросил Лыткарин.

— Да, — ответила Вера.

Собралась она быстро. Её вещи были уложены в маленький чемоданчик, стоявший возле комода.

— Присядем перед дорогой, — сказала Евдокия и присела на стул.

Её примеру последовали и мужчины. Вера прислонилась к бабке.

— Ну, пора! — через минуту провозгласил Ермил. — Пошли, а то на электричку опоздаем.

— Пора, — прошептали губы Евдокии.

Саша взял чемодан, припасённый бабкой, Ермил — Веру, одетую в пальто, за руку, и они вышли на улицу. Вслед вышла Евдокия.

— Ну, прощай, внучка, — сказала она Вере. Нагнулась, поцеловала в щёку и лоб. — Не забывай меня! — Она перекрестила её. Рука дрожала. — Ермил, ты уж довези её. Потом мне расскажешь. О Господи, господи…

Вера уткнулась в бабкину юбку. Её взял за руку Ермил, и они пошли. Евдокия простоволосая стояла у крыльца, её рука была поднята немного да так и застыла, сложенная в троеперстие. Пока видна была бабушка, Вера шла и оглядывалась. Потом в последний раз махнула рукой и скрылась за поворотом.

Шли полем. Дорогу передувало. Это была не дорога, а скорее, узкая тропинка, натоптанная жителями поселка для своих нужд, напрямую на станцию. Навстречу попались только молодая женщина с ребёнком на санках, закутанным по глаза в тёплую шаль, видимо, едущая из больницы, и худощавый мужичок в серых валенках с галошами, с рюкзаком за плечами и кривой палкой. Было морозно. Но это был не злой декабрьский или январский мороз, от которого перехватывало дыхание и мёрзли нос и щёки, уши, а мороз предвесенний, сильный в утренние часы, и совсем расслабленный в часы полуденные, когда начинает ярко светить солнце, а то и припекать, выдалбливая возле стволов чёрных деревьев небольшие лунки. Это значит, что весна не за горами, скоро начнут тенькать синички, сидя на ветках или на наличниках окон.