Вопрос, который Агата Кристи доверила разрешить Мэри Уэстмакотт, был почти единственным — какой женой и матерью она была?., что дала мужу и дочери?., чего их лишила? В обстановке, когда книга властно потребовала воплощения, он встал перед нею непреодолимой стеной. Шла Вторая мировая война, страна переживала тяжелейший период битвы за Англию, СССР и США еще делали вид, что происходящее их не касается и не коснется. Она снова работала в госпитальной аптеке, муж снова был далеко. Все будило тысячи воспоминаний молодости. И Розалинда вышла скоропалительно замуж за военного во время его отпуска, совсем как мать двадцать пять лет назад. Но в отличие от матери скоро, в 1943 году, родила сына. Теперь приходилось заботиться и о дочери, тяжело переносившей послеродовой период, и о малыше. И невольно память прошлого, наложившись на реалии настоящего, всколыхнула давно беспокоившие ее сомнения — что она для своей дочери?
«Я написала эту книгу в один присест, за три дня. На третий день был понедельник, я передала в больницу, что не приду, прошу меня извинить, но не рискую прервать работу над книгой, я должна ее непременно закончить. Книга получилась небольшой, около пятидесяти тысяч слов, но я ее долго вынашивала.
Это странное ощущение — книга словно растет в тебе, порой лет шесть-семь, и ты точно знаешь, что когда-нибудь напишешь ее, а она растет и растет, чтобы однажды превратиться в то, что уже есть. Да, она уже существует — просто очертания ее должны четче выступить из тумана».
Героиня романа «Разлука весной», почтенная замужняя дама и мать, вынужденно задержалась в придорожной иракской гостинице, столь знакомой тогда Агате Маллоуэн, и от скуки начала размышлять. И вдруг постепенно стала понимать, что никому она не нужна, что ни муж, ни дети ее не любят, мечтают избавиться от ее присутствия (не убить, нет, просто отправить куда-то в иное место), а виновна в этом она сама. Она искалечила жизнь мужа, разлучила его с любимой: «В конце концов, надо было подумать о детях! Все, что она делала, она делала не из эгоистических побуждений, а ради семьи! Но этот ее внутренний протест тут же умер перед неопровержимыми доказательствами собственной совести…» Да, за сохранение семьи никто не мог бы ее осудить, но положа руку на сердце, готова ли она сказать, что дала мужу хоть немного душевного тепла? что он не имел оснований пожалеть о сделанном когда-то выборе?
Но муж так или иначе сам обязан нести ответственность за свой выбор и его последствия, а вот то, что ее дети смотрят на нее с презрением и недоверием — целиком ее несмываемая вина. «Разве Родни был неправ, когда говорил ей, что она заставляет детей делать то, что прежде всего нужно ей самой?» Именно в этом романе звучит уже приводимый выше диалог, когда мать слышит от дочери, что с младенчества не заботилась о детях, не купала, не учила, не вникала в их нужды, даже не обеспечивала материально, — и внезапно понимает ужасающую правоту девочки. Прежде она даже не сознавала, как страшно отдалена от детей: «Что натворила ее малышка, ее непослушная, безрассудная девочка, которая вышла замуж за первого встречного и ушла с ним, бросив родительский дом? Она никогда по-настоящему не любила Барбару и не понимала ее. Бесцеремонно и эгоистично она сама определяла, что хорошо для Барбары, а что плохо, не считаясь ни со вкусами девочки, ни с ее желаниями…»
Но то, что ясно виделось женщине в вынужденном уединении пустыни, не перевернуло ее душу, рассеялось как песок при возвращении к людям. Она возвратилась прежней — деловитой, энергичной, безжалостной в своей уверенности в себе и собственной непогрешимости. Конца у романа не было. Однако его психотерапевтический эффект для автора огромен. Приписывая собственные неисправимые уже ошибки такой непривлекательной даже в раскаянии особе, она изживала мучительное чувство вины. Высказываясь перед Мэри Уэстмакотт, она начинала понимать, что не все так ужасно в ее прошлом. Она не понимала дочь, но всегда сознавала это и предоставляла той с ранних лет самой решать, что она хочет; она приставила к девочке нянь, зато сама работала ради нее и создала ей надежную обеспеченность; она отпустила мужа к его избраннице и теперь пришла к убеждению, что поступила правильно. Она, вероятно, была не лучшей матерью, но характеру и судьбе Розалинды не повредила — а этого не всякая мать может сказать о себе!
И наступило настоящее успокоение… страдания и муки совести ушли… Недаром в «Автобиографии» Агата Кристи признает, что именно эта книга «рвалась из нее с настоятельной требовательностью» и «принесла ей чувство полного удовлетворения». На сей раз Мэри Уэстмакотт выступила не как советчица, а как утешительница.
Но в 1952 году она объявилась вновь, переделав так и неопубликованную пьесу «Дочь есть дочь» в роман: возможно, Агата Кристи снова почувствовала неуверенность в своей правоте по отношению к Розалинде. По сути, роман так и остался пьесой, распадаясь на сплошные диалоги и сценические картины, добавились лишь начальные внутренние монологи матери. И если эти монологи сложились именно тогда, незадолго до выхода романа в свет, они заслуживают особенного внимания. Ведь в 1950 году Агата Кристи ощутила «страстное желание написать автобиографию». Закончила она ее значительно позже, но первые детские воспоминания записала тотчас. Противоречие между идиллическими картинами «Автобиографии» и горькими автобиографическими аллюзиями в романе «Дочь есть дочь» вопиюще. Где же была для нее правда? С такой ностальгией вспоминать папу и маму в автобиографии — и так жестко критиковать родителей героини: возможно ли это в один момент жизни автора? Конечно, Энн в романе — не Агата Миллер, но сходство столь велико, что вопросы неизбежны. Ответов нет.
Однако в ту пору произошел явный перелом в ее сознании, как-то совпавший по времени с желанием начать автобиографию — что было причиной, что следствием, решить нельзя. Ее трактовки взаимоотношений родителей и заброшенных детей принципиально изменились даже в романах, изданных под именем Агаты Кристи. В 1930–1940-е годы она не считала, что сиротство или одиночество ребенка могут привести к серьезным для него последствиям (героини «Спящего убийства», «Пяти поросят» благополучно забывают психическую травму детства), а если последствия все-таки проявляются — виноват сам ребенок («Кривой домишко»). Но в пятидесятые годы ее взгляд становится иным. Трагедии брошенных детей или детей-сирот, детей, одиноких в родном доме, так или иначе становятся центральными в романах «Миссис Макгинти с жизнью рассталась», «Карман, полный ржи», «С помощью зеркал», «Испытание невиновностью», «Зеркало треснуло» и потом всплывают почти во всех последних книгах. И только в одном случае девушка, оставленная легкомысленной матерью, осуждается, но карается и ее мать («Отель „Бертрам“»). Причем почти всегда речь идет о вине матери перед ребенком, а не о вине отца. Потребовались годы — уже и внук ее пошел в школу, — чтобы Агата Кристи дожила до понимания определяющей роли матери в мировоззрении и судьбе ребенка.
И в эти же годы происходит ее переоценка собственного детства. Прежде она подвергала своих родителей резкой критике, она без особых сожалений продала родной Эшфилд в 1940 году. Но теперь она убеждает себя в абсолютной ценности счастливого детства, делает его прибежищем от бед настоящего (например в «Кармане, полном ржи»), И таким начинает ей видеться и собственное прошлое. И год за годом оно становится в ее воспоминаниях все светлее и радостнее. А Эшфилд оказывается средоточием лучших сторон бытия, и его гибель превращается в трагедию. Настолько страшную, что гибель родного дома не описывается даже в романах Мэри Уэстмакотт — тут утешение немыслимо. Но о другом она не могла молчать. И поднявшись до понимания значимости материнства, которую вовремя не сумела понять, она честно постаралась донести свое новое убеждение до читателей, чтобы хотя бы их предостеречь от повторения ошибок, отравивших жизнь ее матери, ее дочери, ей самой. Видимо, чувство вины или, быть может, сознание гуманистической важности заботы о детях было так велико, что она не могла доверить эту проповедь Мэри Уэстмакотт — кто ее прочтет? а Агату Кристи читает весь мир.