– Ну?

– Ну, и обозы пропадали. В городе мор начался. Народ тоже озверел. Друг друга есть начинали, вроде собак…

Губернатор отложил ручку, так и не сделав ни одной записи. Вздохнул.

– А причем тут бабы?

– Баб волки почему-то не трогали.

– Не трогали? Волки?

– Ну, или собаки, только одичавшие, – поправился Ильин.

Губернатор поискал глазами что-то на столе, не нашел, и уныло спросил:

– И что?

– Ничего, – пожал плечами Ильин. – Я на всякий случай дал задание своим летописцам в мэрии в архивах покопаться.

Помолчали.

– Ты что же, считаешь, что сейчас тоже – голод, неурожай? – спросил вдруг губернатор. Щеки слегка заалели.

Ильин дипломатично промолчал.

– Люди с голоду пухнут? – повысил голос Феофилактыч. Пристукнул по привычке ладонью по столу. – Я знаю, кто и почему пухнет! С жиру они пухнут!..

Снова помолчали: оба знали, кто пухнет, и почему.

Ильин сказал:

– Коростылев говорит, что и у местных племен – остяков, самоедов, – я, если честно, в них не разбираюсь, – тоже с собаками были проблемы. Чуть ли не до войн доходило.

– Может, это были волки? – неохотно спросил губернатор.

– Может быть. Но Коростылев говорил о собаках.

Губернатор поворошил белый чуб.

– А может быть, это и не волки, – сказал Ильин.

– Да какие волки… – Феофилактыч махнул рукой. – Волки к городу за километр не подойдут, а вокруг Черемошек и вовсе на два километра промзона, железная дорога, пригороды, дачи…

– И не волки, и не собаки, – продолжая свою мысль, с нажимом сказал Ильин.

Губернатор вскинул на него почти прозрачные глаза, опушенные белесыми ресницами.

– Ты что? Ты на что тут намекаешь? А? Оборотни, что ли, у нас завелись? Ты думай, что говоришь. Хотя, конечно, зачем тебе думать! Не с тебя, а с меня голову будут снимать.

Ильин пожал плечами.

– Остяки с оборотнями дел не имели. Они считали, что это тени околевших собак…

Губернатор развел руками:

– Ну-у, договорились! – хмыкнул и снова ожесточенно поворошил изрядно поредевший за годы губернаторства чуб.

– Конечно, тебе можно говорить, – повторил Феофилактыч одну из своих излюбленных мыслей. – Москва с меня спросит. Я, я здесь за всё отвечаю!

И он снова стукнул ладонью по столу.

В дверь заглянул Колесников, один из членов комиссии по ЧС.

Губернатор строго взглянул на него, сказал:

– Подожди.

– Понял, – кивнул Колесников. – Только все уже собрались.

– Вот пусть все и подождут!

Дверь закрылась.

– Ну, – повернулся губернатор к мэру. – И чем тогда дело кончилось?

– Да ничем. К весне собаки пропали. Часть собак изловили, поубивали, голодом в ямах заморили. Остальные разбежались. Там вот что интересно: тогдашний воевода шамана приглашал. Шаман, вроде бы, ему и подсказал, как надо сделать, чтоб от напасти избавиться.

Ильин замолчал. Губернатор вздохнул:

– Сейчас мы тоже шаманить будем. Да, ты своего спецавтохозяйственника уволил?

– Пока нет.

– Почему?

– Ну, так известно, почему.

– На больничный сел? – хмыкнул губернатор.

– А то… – Ильин сделал паузу. – Между прочим, у них, у мусорщиков, тоже есть жертвы. Заместитель по безопасности пропал. Последний раз его видели на городской свалке. То ли бомжи изловили и съели, то ли…

Губернатор давно привык к шуточкам мэра, смеяться не собирался.

– Это который заместитель? Тот самый Лавров, что ли?

– Лавров.

– Зря мы его тогда, после налоговой полиции, не посадили, – задумчиво заметил губернатор. – Глядишь, сейчас живёхонек был бы… Ну, вот Гречин нам на комиссии доложит, кто пропал и куда. И почему, кстати, Лаврова не посадили вовремя.

Ильин невесело рассмеялся.

А губернатора внезапно осенила новая мысль:

– Что ты про бомжей сказал?

– Да пошутил я. Может, говорю, Лаврова бомжи поймали и съели. Их там, на свалке, целая колония обитает.

– Да я не про то! – отмахнулся Максим Феофилактыч. – Ты лучше вспомни: кто первый труп обнаружил? Ну, тот, что за переездом?

– Бомж, – сказал Ильин, и даже привстал. Идея, действительно, многое могла объяснить.

– Вот! – радостно сказал губернатор. – И тут – опять бомжи. Соображаешь?

И, не дождавшись ответа, нажал кнопку вызова:

– Комиссия вся собралась? Так чего она ждет? Пусть заходит! – рявкнул в микрофон.

Черемошники

На этот раз Алёнка уже спала, когда Он бесшумно вошел прямо в её сон. Он опустился на колени (если у него были колени) перед постелью и, сгорбясь, замер. Большая темная фигура с лунным контурным ореолом.

Алёнка, не просыпаясь, протянула руку, нащупала мягкую, шелковистую шерсть. Стала гладить её. Шерсть искрилась. Он сидел, не шевелясь, и было непонятно, нравятся ему поглаживания Алёнки, или нет.

– Тебя долго не было, – шепнула она. – А у нас убивали собак.

– Я знаю.

– Ты не мог помешать им?

– Я пытался.

Алёнке стало грустно. Она отвернулась. Мохнатая тень лежала на стене. Зыбкая, непонятная, как призрак.

Алёнка сказала:

– Я хочу найти Тарзана.

Он молчал.

Алёнка украдкой взглянула на Него: Он не исчез, он всё ещё был здесь.

– Ты не знаешь, где Тарзан? – спросила она.

– Знаю, – помедлив, прошептал Он. – Тарзан далеко.

– Но он живой? Его не убили, как Джульку?

– Не знаю.

Алёнка вздохнула и повторила:

– Я хочу найти Тарзана. Ты ведь поможешь мне?

Мягкая невесомая рука коснулась Аленкиного лба, щёк, пощекотала ухо.

– Нет.

– Почему? – удивилась Алёнка, и даже привстала.

– Потому, что тебе не нужна моя помощь.

Алёнка ничего не поняла. Она села на постели, потёрла глаз кулаком. Зыбкая фигура откачнулась, отступила в дальний темный угол. Теперь луна не освещала её, и Алёнка, как ни старалась, не смогла ничего разглядеть: просто сгусток темноты затаился там, в углу, – и всё.

– Я думала, ты поможешь мне. Я думала, ты мой друг.

– Я больше, чем друг, – голос возник сам по себе, как будто Алёнка разговаривала сама с собой, и её собеседник был внутри неё.

– Тебе не нужна моя помощь, – повторил Он. – Ты сможешь сделать сама всё, что нужно.

– Но ведь Тарзан, ты сказал, далеко?

– Неважно.

– И, может быть, он уже умер?

– Неважно и это. Ты ведь оживила Джульку.

– Нет! Я не смогла! Они застрелили его!

– Ты оживила Джульку, когда он умирал. А потом, живого, его убили. А воскресить убитого трудно. Почти невозможно.

Алёнка, наконец, стала что-то понимать.

– Ты передал мне часть своей силы, – сказала она.

– Нет, – мягко возразил он. – Я не могу передавать силу. Просто ты такая же сильная, как я. А может быть, даже сильнее.

Тень поднялась из угла, выросла до потолка, но и так ей было тесно, – она согнулась, сгорбилась. Совсем-совсем близко Алёнка на один только миг увидела глаза. Обыкновенные человеческие глаза, в которые попал лунный свет.

Глаза погасли, и фигура стала таять.

– Иди туда, куда считаешь нужным, – прошелестел удаляющийся голос. – И делай то, что нужно. И помни: у тебя много врагов. И еще помни: у тебя есть друзья.

Тень растворилась в полумраке комнаты, и луна скрылась за облаками.

Алёнка улыбнулась во сне. Баба ворочалась за перегородкой, бормотала что-то своё, непонятное, и вздыхала.

Алёнка вдруг оказалась в заснеженном поле. Мглистое небо низко нависало над землей, и словно пригибало к земле редкие, корявые стволы деревьев. И в этом небе, почти над самой землей, с хриплым карканьем метались несколько ворон.

Аленка стояла на вершине пологой гряды. Из-под снега тянулись и трепетали на морозном ветру сухие стебли. Вдали темнела кромка леса. И на всем пространстве, куда ни взгляни – ни одной живой души, ни зверя, ни человека. Только темно-сизое небо, бело-серый снег и черные кривые деревья.

Аленке было холодно, и с каждой минутой холод становился все нестерпимей. Она была в футболке и трусиках, – так, как спала. И почему-то любимый игрушечный пушистый енот, с которым она обычно засыпала в обнимку, тоже был здесь, – у неё на руках. Он был толстый, тёплый. И лупил на снег всё тот же непонимающий взгляд. Алёнка чмокнула его в нос и крепко прижала к груди. Стало немного теплее.