— Разное. И плохое и хорошее, много рубцов и шрамов. Но Каина не будет, это я тебе обещаю. Я верю в тебя, милый. Пожалуйста, не сдавайся.

Он продолжал сохранять дистанцию: между ними как будто стояла стеклянная стена.

— А если мы все-таки ошибаемся? В конечном счете? Что тогда?

— Тогда — брось меня. Или убей. Мне все равно.

— Я люблю тебя.

— Я знаю и потому не боюсь.

— Я нашел два телефонных номера в кабинете у Лавье. Первый — цюрихский, другой — парижский. Если повезет, они выведут меня на тот единственный, что мне нужен.

— В Нью-Йорке? «Тредстоун»?

— Да. Ответ следует искать там. Если я — не Каин, кто-то там должен знать, кто я.

Они возвратились в Париж, полагая, что затеряться в многолюдном городе легче, чем в пустынной деревенской гостинице. Светловолосый человек в черепаховых очках и эффектная, но строгая на вид женщина, всегда без макияжа, с гладко зачесанными назад волосами, как усердная выпускница Сорбонны, — они не выделялись из толпы на Монмартре. Представившись супружеской четой из Брюсселя, они сняли комнату в «Террас» на улице Мэтр.

Войдя в номер, они немного постояли, не нуждаясь в словах, чтобы выразить чувства, переполнявшие обоих. Они сблизились, соприкоснулись, обнялись, отгородились от жестокого мира, который отказал им в покое, заставил балансировать в связке на тугой проволоке высоко над черной бездной: если оступится один, упадут оба.

Хамелеон Борн не сумел поменять цвет. Это было бы ложью, а здесь, с Мари, невозможно притворство.

— Нам надо отдохнуть, — сказал он. — Немного поспать. Впереди длинный день.

Они любили друг друга — нежно, самозабвенно, в теплом уюте постели. И было мгновение, дурацкое мгновение, когда нужно было найти друг друга, и они засмеялись. Тихо, сначала даже смущенно, но затем осознали, что и это мгновение — часть чего-то очень глубокого, возникшего между ними. И когда мгновение миновало, они обнялись еще неудержимее, исполненные решимости отогнать жуткие звуки и кошмарные картины темного мира, завертевшего их в своих вихрях. Они вдруг вырвались из этого мира, окунувшись в другой, лучший, где мрак сменили солнце и голубая вода. Они стремились к нему неистово, неудержимо, и вырвались, и нашли его.

Усталые, они заснули, рука в руке.

Борн проснулся первым, — его разбудили звуки уличного движения снизу. Он взглянул на часы: было десять минут второго пополудни. Они проспали почти пять часов, — может быть, меньше, чем нужно, но достаточно. Впереди был действительно длинный день. Что им предстоит, Борн не представлял, он знал лишь два телефонных номера, которые должны привести к третьему. В Нью-Йорк.

Он повернулся к Мари, которая спокойно дышала во сне, ее лицо на подушке — чудесное, милое лицо, с приоткрывшимися губами — было совсем близко от его губ. Он поцеловал ее, и она потянулась к нему, не раскрывая глаз.

— Ты — лягушонок, а я сделаю тебя принцем, — пробормотала она сонно. — Или там было наоборот?

— Это не входит в мои должностные обязанности.

— В таком случае оставайся лягушонком. Попрыгай, лягушонок. Покажи мне, как ты прыгаешь.

— Никаких прыжков, пока меня не покормят мухами.

— Лягушки едят мух! Да, наверное. Бр-р-р, ужас.

— Ну давай, открывай глазки. Нам обоим пора прыгать. Пора начинать охоту.

Она поморгала и взглянула на него.

— Охоту на кого?

— На меня, — ответил он.

Из телефонной будки на улице Лафайетт некто Бригс позвонил в Цюрих. Борн исходил из того, что Жаклин Лавье не замедлила разослать тревожные сигналы; один из них должен был достичь Цюриха.

Когда раздался ответный гудок в Швейцарии, на другом конце провода, Джейсон обернулся и передал трубку Мари. Она знала, что сказать.

Но не успела; международная телефонистка сообщила:

— Мы сожалеем, но номер, который вы заказали, больше не работает.

— Но он работал совсем недавно, — возразила Мари. — Это срочный разговор. Может, у абонента есть другой номер?

— Этот телефон больше не обслуживается, мадам. Запасного номера также нет.

— Наверное, мне дали неправильный номер. Это очень срочно. Не могли бы вы назвать мне абонента, за которым числился этот номер?

— Боюсь, это невозможно, мадам.

— Я же сказала: это срочно! Пожалуйста, пригласите старшего телефониста.

— Он не сможет помочь вам. Этот номер не подлежит разглашению. Всего доброго, мадам.

Связь прервалась.

— Телефон отсоединен, — сказала Мари.

— Ты слишком долго это выясняла, — ответил Борн, выглядывая на улицу. — Пойдем-ка отсюда.

— Ты думаешь, они могли нас выследить? Здесь? В Париже? В обычной уличной будке?

— За три минуты можно определить телефонную станцию и район. За четыре — сузить территорию поисков до полудюжины кварталов.

— Откуда ты знаешь?

— Хотел бы я ответить. Пошли.

— Джейсон, почему бы не выждать? И не понаблюдать?

— Потому что я не знаю, за кем наблюдать, а они — знают. У них фотография, они могут загрести людей со всей округи.

— Но я не имею ничего общего с фотографией в газете.

— Не ты. Я. Пошли!

Они быстро зашагали прочь, смешавшись с толпой, дошли до бульвара Малерб в десяти кварталах, нашли телефонную будку, относящуюся к другой телефонной станции. На сей раз можно было обойтись без операторов, номер был парижский. Мари вошла одна, она приготовилась ко всему. Но то, что она услышала, ошеломило ее:

— Резиденция генерала Вийера. Добрый день, вас слушают… Алло? Алло?

Какое-то мгновение Мари не могла выговорить ни слова. Она стояла уставившись на телефонную трубку.

— Извините, — прошептала она наконец. — Я ошиблась. — И повесила трубку.

— Что случилось? — спросил Борн, открывая дверь. — Что? Кто отвечал?

— Это невероятно, — ответила она. — Я попала в резиденцию одного из самых могущественных людей во Франции.

Глава 24

— Андре Франсуа Вийер, — повторила Мари, закуривая. Они вернулись в номер, чтобы осмыслить ошеломляющую новость. — Выпускник Сен-Сир, герой Второй мировой, легенда Сопротивления, до своей неудачи в Алжире — бесспорный преемник де Голля. Джейсон, то, что такой человек связан с Карлосом, невероятно.

— Однако он связан. Поверь.

— Просто в голове не укладывается. Вийерами с незапамятных времен гордится Франция, их история восходит к семнадцатому веку. Сегодня он высокопоставленный депутат Национального собрания — политически один из крайне правых, несомненно, но человек в высшей степени законопослушный. Это все равно что связать имена Дугласа Макартура и мелкого мафиози. Как это возможно?

— Давай подумаем. С чего начался его разрыв с де Голлем?

— С Алжира. В начале шестидесятых Вийер состоял в ОАС — Организации алжирских военных Салана. Они выступали против Эвианских соглашений, полагая, что Алжир принадлежит Франции по праву.

— «Бешеные алжирские полковники», — сказал Борн, не зная, откуда взялись эти слова и почему он их произнес.

— Это что-то тебе говорит?

— Должно говорить, но я не знаю что.

— Думай, — сказала Мари. — Почему ты можешь мешать «бешеным полковникам»? Скажи мне первое, что приходит тебе в голову. Быстро!

Джейсон растерянно взглянул на нее, потом вдруг возникли слова:

— …Бомбежки… просачивание. Провокаторы, механизмы.

— Почему?

— Не знаю.

— Какие-то решения должны были приниматься на основе того, что ты выяснишь?

— Наверное.

— Какие именно? Ты должен был решать какие?

— Подрыв.

— Что это значит? Подрыв?

— Не знаю! Не могу больше думать.

— Ну, хорошо… хорошо. Вернемся к этому, если будет время.

— Времени не будет. Давай вернемся к Вийеру. Что было после Алжира?

— Нечто вроде примирения с де Голлем; Вийер напрямую не был замешан в терроризме. Он вернулся во Францию, был встречен с почетом — борец за проигранное, но достойное дело. Получил обратно свою должность, дослужился до генерала и ушел в политику.