— Ах вот как!

— Именно. Может ли ветка пихты вырасти на ели?

— Конечно нет. Настоящую срезали, а эту вставили вместо нее. Но смог бы об этом догадаться кто-то другой, кроме тебя?

— Вряд ли. Если бы ветки были зелеными, разница бросилась бы в глаза сразу. Но сейчас на них совсем мало иголок, а потому попасть в точку смог только я один, ведь раньше я был очень внимателен. Пожалуйста, убери ее.

— Сломать?

— Нет, вытащи.

Она выдернула ветку из ствола. Оказалось, что она была воткнута в заранее проделанное отверстие. Мы осмотрели его, но оно оказалось пустым. Тогда я обследовал ствол. Все ясно! Кто-то мастерски снял квадрат коры со ствола, а потом веткой приколол его назад. Под «заслонкой» я обнаружил лист бумаги. Душенька схватила его и радостно воскликнула:

— Это голос дерева! Это он!

— Конечно он.

— Какой догадливый человек!

— Да, — засмеялся я, — а какую беспримерную проницательность проявила некая скво из Радебойля, которая сразу все обнаружила!

Она в том же духе заметила:

— Разве не я увидела пихтовую ветку?.. Давай же прочтем письмо!

Поскольку дома она заменяла мне секретаршу и заботилась почти обо всей моей корреспонденции, она посчитала себя вправе сделать это. Раскрыв листки, напустив на себя важный вид, она приготовилась огласить текст, как вдруг разочарованно протянула:

— Не могу понять!

— Что — язык индейских рисунков?

— Нет. Буквы латинские, а язык непонятный.

— Покажи.

— Вот!

Строчки послания были написаны каллиграфическим почерком, на языке апачей, на очень хорошей бумаге, как то письмо, что пришло от Тателла-Саты мне домой. В переводе оно звучало так: «Почему ты ищешь только „мертвую пыль“? Неужели ты думаешь, что Виннету не оставил человечеству ничего лучшего? Или Виннету, которого ты все же должен знать, был так поверхностен, что ты пренебрегаешь поисками на большей глубине? Теперь ты знаешь, почему я сердился на тебя. Добро пожаловать ко мне, если ты это понял!»

Это было послание старого Тателла-Саты, Тысячи Лет. Мы переглянулись.

— Это ли не странно? — первым нарушил молчание я. — Он пишет то, что сказала мне ты. Я пристыжен.

— Не принимай близко к сердцу.

— О нет! По отношению к Виннету я совершил грех, который не могу себе простить. И не только по отношению к Виннету, но и ко всей его расе! Теперь я тоже убедился, что мы найдем здесь много важного!

— Потому что об этом сказал старый Тателла-Сата?

— Не только поэтому. Разгадка кроется в характере самого Виннету. Я постиг его благородство и написал о нем очень поверхностно. Это мой трех. Конечно, Виннету улыбнулся бы и простил бы меня, но мне совсем не смешно. Подумать только, ведь тридцать лет прошло зря! Почти целая человеческая жизнь! Идем, Душенька, пора начинать раскопки.

— Да, пока Энтерсов нет, — согласилась она.

— Мне теперь все равно. Постой! Они вернулись. Я слышу их голоса.

Братья подстрелили беднягу зайца, невесть как забредшего в горы. Зебулон любовался охотничьим трофеем, но я быстро поставил его на место:

— Положите зайчишку! Может, мы его поджарим, а может, и нет. Сейчас есть вещи поважнее. Я должен кое-что сообщить вам. Место, где мы находимся сейчас и останемся до завтра, вовсе не то, какое вы предполагаете. Здесь похоронены не вожди кайова, а отец и сестра моего Виннету. Тавунцит-Пайя — это Наггит-циль.

Реакция на последнюю фразу была мгновенной. Братья словно окаменели, они не двигались и молчали, будто немые.

— Вы меня поняли? — переспросил я.

Тут Гарриман рухнул на землю, закрыл лицо руками и заплакал. Зебулон устремил на меня мрачный горящий взгляд:

— Это правда?

— Зачем же мне лгать?

— Хорошо, мы верим вам. Значит, это могилы Инчу-Чуны и Ншо-Чи, убитых нашим отцом?

— Да.

— Позвольте взглянуть.

Он подошел сначала к могиле вождя, потом к могиле его дочери, подолгу разглядывая их. Наконец он осторожно, как будто шел по натянутому канату, вернулся назад, пнул зайца ногой и сквозь зубы процедил:

— Всего лишь жалкий зайчишка! Прямо как тогда, у Гейтса и Клая! Видите, мистер Бартон, я читал роман и мне запомнились все детали, даже заяц и старые голуби, которых никто не смог съесть. Я хотел бы попросить вас оказать нам любезность…

— Какую?

— Показать нам наяву две картины из прошлого этих мест, самые важные для нас. Вы меня понимаете?

— Понимаю. Вы хотите, чтобы сейчас мы сели на лошадей и я провел вас по округе, рассказывая обо всем, что произошло тогда.

— Да, это я и имел в виду.

— Я собирался показать упомянутые места миссис Бартон. Если хотите нас сопровождать, то я не против. Но думаю, вам все же лучше отказаться.

— Почему?

— По-моему, осматривать места, где отец совершал преступления, не очень приятное занятие для сыновей.

— Наши нервы в порядке.

— Итак, мы едем, а мистер Папперман останется здесь часовым.

— С удовольствием! — кивнул старик. — Не имею ни малейшего желания лечить чьи-то старые раны!

Он выразился бы и покрепче, ибо терпеть не мог обоих братьев, особенно Зебулона, который был ему прямо-таки ненавистен, и все же старый вестмен ограничился сказанным. Мы поехали назад тем же путем, которым прибыли сюда, потом свернули на юг, достигнув источника, где я в последний раз стоял лагерем вместе с Виннету, Инчу-Чуной, Ншо-Чи, Сэмом Хокенсом, Диком Стоуном, Биллом Паркером и тридцатью апачами. Об этом можно прочитать в первой части «Виннету». Оттуда мы последовали тем же путем, которым спешил я тогда, пока не услышал выстрелы, сразившие отца и дочь.

Итак, мои спутники смогли представить полную картину убийства тех, кого я так любил. Гарриман Энтерс не произнес за все это время ни слова и даже ни разу не взглянул на меня. Временами щеки его горели, он смахивал пот со лба, как будто его лихорадило. Его брат, напротив, сохранял полное безразличие. Но его глаза выдавали бурю, которая неистовствовала в его душе оттого, что не все выстрелы его отца в свое время достигли цели. Вероятно, он стал ненавидеть меня еще сильнее, чем прежде, и был способен совершить убийство. Но мне не стоило опасаться, по крайней мере сейчас, поскольку ему еще предстояло доставить меня Киктахану Шонке живым и невредимым.

Именно Зебулон заметил маленькое углубление у могилы вождя.

— Наверное, здесь вы и копали тогда? — поинтересовался он.

— Да, — кивнул я.

— Тут лежало завещание?

— Да. И не только оно.

— А еще что?

— Этого я не знаю, но надеюсь скоро узнать. Прошу вас одолжить мне на время ваши заступы.

— Зачем?

— Чтобы раскапывать.

— Еще раз?

— Конечно!

— Так вы в самом деле полагаете, что там что-то осталось?

— Да, уверен!

Тут его глаза полыхнули невообразимым пламенем и дрожащим, хриплым голосом он крикнул:

— И я вам должен дать заступы? И не мечтайте! Мы сами станем раскапывать могилу — я и мой брат!

Он бросился к заступам, бегом вернулся к нам, подал один брату и прикрикнул на него:

— Эй, не ной как баба! Ты слышишь? Это гнездо не до конца выпотрошено! Есть еще кое-что. Работать, работать!

Гарриман покачал головой.

— Оставь меня! Я не шевельну и пальцем! Будь оно проклято, все это золото и твоя жажда наживы за счет других! Ты кончишь тем же, чем и отец.

— Трус! Проклятый трус! — презрительно прошипел Зебулон.

Тут Гарриман со сжатыми кулаками подскочил к нему и гневно воскликнул:

— Кто трус — ты или я? У меня осталась хоть капля мужества, чтобы бороться, у тебя же и этого нет! Я хочу быть свободен — свободен от этого дьявола, который овладел нами и не отпускает! Он без пощады и без жалости! Он распоряжается нами и ведет нас к гибели. Он требует от нас новых преступлений или искупительной жертвы за отца. У тебя нет мужества бороться с ним, поэтому ты выбираешь преступление, а я выбираю… смерть. Так кто же трус? Ты или я?