Annotation

Жизнь представляется Цинни Тейлор клубком  спагетти. Она мечтает вырваться из своего дома, в котором так много шума и суеты. Однажды Цинни  нашла на задворках фермы давно забытую всеми тропу и, камень за камнем, принялась расчищать ее. Эта длинная дорога помогла ей распутать тайну жизни тети Джесси.

А пока Цинни гоняется в лесу за призраками, Джейк Бун пускается в погоню за ней...

Шарон Крич

1. Клубок спагетти

2. Полоса затишья

3. Болото

4. Специальное предложение

5. Пунктик дяди Нэта

6. Головастики и тыковки

7. Моя тропа

8. Бутылочные крышки

9. Назад в ящик

10. Моя затея

11. Подарки

12. Птицы, роза и черепаха

13. Бинго

14. Пончик

15. Потери и находки

16. Буги-вуги

17. Проход запрещен

18. Доказательство

19. Обвинение

20. Глаза-бусинки

21. Требуется лошадь

22. Колючая проволока

23. Я нечаянно

24. Лошадка

25. Новый план

26. Сборы

27. Одна

28. Роза в пакете

29. Краем глаза

30. Снова дома

31. Чертово тело

32. Отпад

33. Старушка

34. Даже мартышки...

35. Возвращение

36. Люди

37. Лощина Призраков

38. Медвежий ручей

39. Заблудившись в лесу

40. Моя лошадь

41. Поехали

42. Хижина

43. Ящики

44. Петуния

45. Цикорий

46. Дороги

Шарон Крич

Тропа Журавушки

Тропа Байбэнкс—Чоктон

1. Клубок спагетти

В кухне у тети Джесси висели черви. Красные черви облепили комок коричневой грязи в миске. И миска, и черви, и комок грязи были вышиты крестиком на панно над плитой.

Научившись читать, я разобрала голубые буквы чуть ниже: «Жизнь похожа на тарелку спагетти... » Черви оказались не червями, а длинными макаронинами. Я представила, как барахтаюсь среди липких клубков. Это и есть жизнь?..

И дальше: «... иногда попадается тефтелька». То, что я принимала за комок грязи, было тефтелькой. Я поняла так: тефтелька — это потрясающий приз, который может достаться, если как следует раскопать спутанные макаронины жизни. Было к чему стремиться, ради чего барахтаться в липкой массе.

За тринадцать лет жизни мне доставались и тефтельки, и комки грязи.

* * *

Меня зовут Цинни — Цинния Тейлор. Всю жизнь я провела на ферме в городке Байбэнкс, штат Кентукки. Наш дом вплотную примыкает к дому дяди Нэта и тети Джесси, будто это и не два дома, а один, разделенный глухой стеной пополам. У нас в семье столько народу, что порой не разберешь, кто ты сама. Будто все наши макаронины перепутались в одной большой кастрюле.

Прошлой весной я открыла на задворках фермы дорогу — старую, заросшую травой и кустарником. Я сразу почувствовала: эта дорога моя, и только моя. Тогда я еще не знала, какой она окажется длинной, как тяжело будет ее расчищать, — а меня будет тянуть и тянуть к ней с неодолимой силой, точно лису в курятник.

Эта дорога была словно клубок спагетти, где переплелись пути моей семьи, тети Джесси, дяди Нэта, мой собственный и Джейка Буна. Я долго трудилась, прежде чем смогла его распутать.

2. Полоса затишья

Пересечь коридорчик, ведущий из нашей кухни в комнаты дяди Нэта и тети Джесси, было все равно что уплыть назад по волнам времени. На нашей половине царил шумный хаос: с топотом и грохотом вверх-вниз по лестнице носились Бен, Уилл и Сэм; оглушительно орал приемник Бонни; гудел компьютер Гретхен; на стене надрывался телефон по душу Мэй.

Но стоит миновать коридор, и наступает Полоса затишья — на половине дяди Нэта и тети Джесси тебя обступает могильная тишина. Взгляд скользит по старомодным подушечкам и вышивкам со стихами и изречениями; там пахнет корицей и мускатным орехом; мебель там гладкая на ощупь, накрытая мягкими пледами и покрывалами.

Я могла проводить в Полосе затишья дни напролет. Братьям и сестрам там не нравилось, а для меня дядя

Нэт и тетя Джесси, его Журавушка, стали вторыми родителями. Теперь у них не было детей, а когда-то была Роза, девочка, родившаяся в один год и месяц со мной.

Когда нам было по четыре года, я подхватила коклюш и заразила им Розу. Роза болела тяжело и долго, очень долго. Когда она умерла, тетя Джесси повела себя очень странно. Она выдвинула нижний ящик своего массивного комода, перенесла его на стол и выложила дно розовым детским одеяльцем. Она положила Розу внутрь и зажгла на каминной полке дюжину свечей.

Тетя Джесси верила, что первой колыбелью человека должен быть ящик комода (слава богу, поставленный на стол), как и его последним пристанищем перед тем, как тело опустят в гроб. Если положить умершего в ящик комода, он непременно возродится на свет невинным младенцем. Такие у нее были странности.

Я то и дело прокрадывалась в комнату, чтобы посмотреть на Розу. Вот-вот закрытые глаза дрогнут, и она очнется. «Не трогай ее!» — говорили мне, но я не удержалась. Я похлопала ее по руке — и меня бросило в холодный пот. Это была не ее рука. Будто кукольная, восковая, ни холодная, ни теплая. Я долго после этого изучала свои пальцы — не станут ли они теперь тоже кукольными, как у Розы.

Целых два дня в комнату входили и выходили люди, прощались с Розой, лежавшей в ящике. Мне было четыре года; я решила, что Роза попала в ящик из-за меня. Я все ждала, что меня накажут. Но взрослые только спрашивали, как я себя чувствую, и повторяли, что мне очень повезло. Особого везения я не ощущала. Мне все чудилось, будто это я лежу в ящике или что сейчас оттуда вынут Розу и положат меня.

Казалось бы, раз я погубила Розу, а сама осталась жить, тетя и дядя должны были бы меня возненавидеть. Напротив — они окружили меня заботой. Я росла слабой и болезненной, чихала и кашляла от малейшего ветерка. И каждый раз, когда я болела, тетя Джесси уносила меня к себе, кутала в одеяло и нянчилась со мной, пока я не поправлялась.

Иногда она звала меня Розой вместо Цинни. Меня охватывало странное чувство, и я думала: а вдруг я и есть Роза, вдруг на самом деле умерла Цинни, и тетя Джесси — моя настоящая мама?

Моя мама рожала одного ребенка за другим. Может, она чувствовала смутную вину за то, что у них с папой целых семеро детей, а у тети Джесси и дяди Нэта ни одного. Может, она, как позднее и я, ощущала, будто наша семья перед ними в долгу. Так или иначе, родители не смели запретить им возиться со мной. Мне нравилось бывать на той половине — вот только ящика я опасалась. Он давно вернулся на свое место в комоде, но мне все мерещились в нем жуткие вещи — в основном трупы.

Когда я выздоравливала, дядя Нэт и тетя Джесси брали меня на прогулку вокруг фермы. Дядя Нэт принимался рассказывать, что у белого дуба поры открытые, и его древесина идет на бочки для сыпучих продуктов. А у красного дуба поры залеплены тягучей смолой, которая надежно запечатывает дерево от влаги; из таких бревен строят корабли. Дядя Нэт и тетя Джесси были ходячими энциклопедиями.

— Бинго! — восклицала тетя Джесси и наклонялась показать мне лютик или куст папоротника. Или находила древние окаменелости и рассказывала, как лист отпечатался в камне миллионы лет назад. — Ну разве не чудо! — И так обо всем, кроме змей. Она шарахалась от каждого извилистого сучка, принимая его за гадюку. — Если я чего-то и не терплю, так это змей, — повторяла она. — Нет в них ничего чудесного. И зачем только Бог сотворил этакую пакость?

* * *

Наши прогулки неизменно заканчивались у семейного кладбища, где лежала Роза, но дядя Нэт и тетя Джесси обходили ее могилу стороной. Странно они себя вели, словно вычеркнули ее из памяти раз и навсегда. Из дома исчезли все ее игрушки, платья и даже фотографии. Я едва помнила лицо двоюродной сестры. Словно все, что было связано с Розой, наглухо заперли в потайной ящик моего сознания.