— Отец не придет, пока родители Борьки не явятся! Мария Васильевна разбираться не стала, а мой отец один разбираться тоже не обязан.

Директор едва не улыбнулся, глядя на воинственный вид “амазонки”. Строго сказал:

— Иди на урок. Скажешь, что была у меня. Пусть Мария Васильевна заглянет ко мне на перемене.

Мотоцикл гудел совсем рядом, а она никак не могла открыть глаза, не могла пошевелиться. Мышцы онемели. Лежала, раскинув руки по гравию, уткнувшись головой в расколотом шлеме в него. Из-под каски медленно стекала кровь из разбитого виска. Но она слышала все вокруг. Было спокойно и хорошо. Никакой боли после падения не чувствовалось, только хотелось выключить надоевшее урчание мотора, но почему-то не было сил даже повернуться. Она чувствовала, как легкий ветерок с запахом скошенной травы шевельнул челку на лбу. Маринка судорожно вздохнула. Резкая боль пронзила все тело и она погрузилась в темноту.

Ее обнаружил через десять минут проезжавший шофер на самосвале. Остановился на минуту, бегом спустился с насыпи. Фигурка не шевелилась. Не решившись забрать с собой худенькое не подвижное тело, он на бешеной скорости помчался в город. Сообщил в милицию об аварии и вместе с ними вернулся к лежавшей в кювете фигурке. Инспектор, прибывший на место вместе со “скорой помощью”, быстро установил, что ехавшую на мотоцикле Маринку сбил ЗиЛ-130 с пьяным водителем, которого задержали на въезде в город. На левом крыле машины были обнаружены вмятины и красная краска с переднего щитка мотоцикла.

Девчонку отправили в больницу в бессознательном состоянии. Ее маленький красный мотоцикл “Минск” переправили в милицейский гараж. По найденной в кармане справке установили, что Марина Ушакова ехала с мотокурсов. Следы на дороге указывали — правил она не нарушала. Ивану Николаевичу через день вернули изрядно помятое транспортное средство. Маринка пролежала в больнице два месяца. У нее были переломы обоих рук, разбита голова с сотрясением мозга, расколота коленная чашечка и вдобавок повреждена грудная клетка. Ровесников в хирургическом отделении не оказалось. Она лежала среди взрослых теток, ежедневно выслушивая их жалобы на мужей, соседей, свекровей и зятьев. Перечисляли обнаруженные болячки, а она, украдкой, строила рожицы и мысленно передразнивала каждую. Уже через три дня после поступления, на нее перестали обращать внимание.

Молодой хирург, понимая одиночество девчонки, приказал санитаркам перенести ее кровать к окну, не закрывавшемуся ни днем ни ночью из-за летней жары. Девочка слышала гудение мух и комаров за затянутым марлей оконным проемом. Сквозь легкую ткань видела березовые космы, шевелившиеся под легким ветерком и старалась не выглядывать на улицу. Окна больницы выходили на кладбище. Там раз в неделю обязательно кого-то хоронили и траурный марш резал уши, наполняя сердце тоской.

По вечерам снизу доносился мужской матерок. Это играли в домино и карты “ходячие” больные из мужских отделений. Им разрешали выходить на улицу. В эти часы Маринка с удовольствием смотрела на потолок, где отражались тени берез. Родители забегали в больницу каждый день. Угощали лакомствами, ни слова не говоря об аварии. Приносили книги: пальцы у сломанных рук шевелились и торчали из гипса. Она осторожно переворачивала страницы и читала. Читала запоем. Это оказалось единственным развлечением для девочки.

Когда она выписалась и вернулась домой, любимого “Минска” в гараже не было. Стуча палкой и прихрамывая, кинулась за разъяснениями к отцу:

— Пап, где мотоцикл?

Иван Николаевич оторвался от газеты и спокойно посмотрел ей в лицо:

— Я его отремонтировал и продал. Мне нужна живая дочь, а не ее не подвижное тело. Ты знаешь, что мы с матерью пережили за два месяца? Мать неделю ревела. Хватит, Марина, мальчишеских выходок! Тебе четырнадцатый год, а ты все с мальчишками дружишь.

Она упрямо вздернула подбородок, точно так же, как делал он сам:

— И дальше буду дружить! Даже ты не сможешь этому помешать. Я тебя очень люблю и уважаю, но друзей я буду выбирать всегда только сама.

Иван Николаевич посмотрел на ее решительное лицо:

— Дружи, кто тебе мешает? Только от мальчишеских замашек пора бы отвыкать. Девушкой становишься. Знаешь, как тебя соседи зовут — “Д*Артаньян в юбке”.

Маринка оперлась на костыль, откинула за спину длинную косу и рассмеялась:

— А что, мне нравится!

Отец, покачав головой, произнес задумчиво:

— Зато мне не очень…

Дочь ухмыльнулась и полным ехидства голосом, произнесла:

— Ну, конечно, пап! Тебе бы хотелось, чтоб меня “Золушкой” звали или “Куколкой”. Этого не будет! Ты сам научил меня быть мальчишкой и ничего не бояться, а теперь пытаешься сделать такой, как Ольга Чулкова и Светка Курослепова. Визжать от одного вида лягушки или ужа. Жеманничая, поджимать губки и опустив глазки краснеть от ругани. Не получится! Завтра на рыбалку идем?

— Да ты еле ходишь! Какая рыбалка?

Она подняла глаза к потолку и кивнула собственным мыслям:

— Ну, если ты не хочешь, я с мальчишками уйду. Лодку можно взять?

Отец вздохнул и улыбнулся:

— Вместе сходим. Вот неугомонная! И в кого ты у меня такая?

Она звонко расхохоталась:

— В тебя, пап! Бабушка о твоих проделках мне рассказывала…

Маринка “кипела” от злости. Бегала, как заведенная, по кухне и размахивала кулаками. Дружки-приятели молча сидели на диване у Ушаковых, не зная, как успокоить подружку. Им и самим не больно-то нравилось то, что классная устроила Маринке. Неожиданно девчонка остановилась, с минуту над чем-то раздумывала, а потом хитро улыбнулась:

— Машка у меня попляшет! Сегодняшнее унижение я ей не прощу! Ребят, печная сажа у вас есть? Только не сырая.

Толик кивнул сразу:

— В ведре на чердаке была. А зачем?

— Узнаешь! Тащи! А у вас есть?

Коля задумчиво посмотрел на нее:

— Тебе много надо?

— Много. Я же ее прессовать буду.

— Тогда и мы с Витькой сейчас принесем.

Братья и Белов умчались домой. Лишь Леха Суханов пожал плечами:

— Мамка все на огород еще весной высыпала. Я сам видел.

— Тогда принеси свои мячи: маленький и большой.

Задавать вопросы в их компании считалось лишним — потом все само собой разъяснялось. Вскоре приятели появились с ведрами и мячами в руках. Все вместе закрылись в гараже и принялись обклеивать мячи намоченными газетами толстым слоем. Маринка утащила их в дом и положила на русскую печь. Взамен притащила толстые шерстяные нитки, отцовский столярный клей и банку с порохом. Обмакивала нитки разной длины в клей, отжимала и обваливала в рассыпанном на газете порохе. Колька по ее просьбе развешивал их сушиться под потолком гаража, прикрепляя щепками, шурупами и гвоздями. Бомбочка из сажи с порохом и самопальный “бикфордов” шнур были готовы на другой день. Маринка знала, сколько секунд длится горение нитки в три метра длиной.

На третий день она вышла из дома, якобы в школу, на сорок минут раньше. Приятели ждали возле калитки. Девчонка зашла в гараж. Прихватила тряпичную сумку с чем-то круглым. У калитки классной руководительницы Ушакова замаскировала в пожухлой прошлогодней траве свое творение. Вывела шнур и спряталась за толстой березой со спичками наготове. Ее дружки притаились кто где. Мария Васильевна вышла через пять минут. Маринка заметила ее высокую прическу, двигавшуюся за забором и подожгла шнур. Едва учительница открыла калитку и шагнула на улицу, раздался взрыв. Когда сажа перестала летать, перед калиткой стояло чумазое чудовище. Сбоку что-то ярко сверкнуло. Это Колюня, фотограф всех шалостей, не в силах удержаться от рискованного шага, сфотографировал училку.

Мария Васильевна с минуту стояла у калитки со вздыбленными волосами, чернее негра и только белки глаз, да оскаленные зубы остались белыми. После вспышки учительница развернулась. Быстрее скаковой лошади молча рванула к дому, забыв закрыть калитку. Маринка с приятелями спокойно отправилась в школу. По дороге от всей души хохотали, вспоминая видок учительницы. Классная руководительница появилась в школе через три дня. По слухам, она топила баню и старательно отмывалась от жирной печной сажи. По школе ходили ее фотографии возле калитки. Колька Горев наделал их множество. Даже директор школы получил парочку под дверь. Когда учительница появилась, последовали репрессии.