— Да, — сказал Генри. — Джонсон не удержится.

— Страна не потерпит техасца в Белом доме, — сказал Билл, — да к тому же у Бобби слишком много врагов. — Конгрессмен словно бы думал вслух, говоря по междугородному телефону. — Конечно, есть еще Хьюберт, но это будет такой разительный контраст… Черт побери, Гарри… может быть, это и есть наш шанс?

— Может быть, — почти автоматически ответил Генри.

— Послушай, Гарри, — сказал Билл Лафлин. — Не можете ли вы с Лил прилететь сюда завтра? Мы тут, понимаешь ли, застряли, потому что Джин сломала бедро. Я позвоню Бэду и Стрэттену и попрошу их тоже приехать.

— Ну что ж, попробую отменить мою лекцию, — сказал Генри. — Да, пожалуй, мы можем приехать.

— Тогда валяйте. Это во всех отношениях будет лучше — подальше от газетчиков.

Закончив разговор с Лафлином, Генри вышел из своего кабинета и направился в гостиную к Лилиан.

— Билл хочет, чтобы мы приехали в Санта-Крус, — сказал он.

— Когда?

— Завтра.

Выражавшее безграничную скорбь лицо Лилиан слегка оживилось.

— Хорошо, — сказала она. — А как же дети…

— Они могут побыть у нас, — сказала Анна Притцлер, жена профессора-испаниста, приятно взволнованная тем, что ей будет отведена эта скромная роль в историческом событии.

9

Им и прежде не раз приходилось останавливаться в Санта-Крус у Лафлинов, когда они летали из Бостона в Сан-Хуан и обратно. Генри никогда не любил эти каникулы в тропиках, отчасти потому, что терпеть не мог влажной жары, отчасти же потому, что все больше и больше чувствовал себя не в своей тарелке в компании Билла, Джин и их друзей. Если прежде, при всем их несходстве, оба приятеля как бы дополняли друг друга, то теперь взаимные различия стали вступать в противоречие. Но совершенно так же, как Генри не хотел признаться ни Лилиан, ни самому себе в том, что мороз ему приятнее солнечного сияния, так он таил про себя и свое истинное мнение о Билле Лафлине — о его деловом стиле и несгибаемом упорстве. Ему все же не хотелось покидать лафлинской упряжки, ибо если он и чувствовал себя счастливее со своими книгами и студентами, то, с другой стороны, только практическое участие в политической деятельности давало ему ощущение, что он не просто кабинетный ученый, и удовлетворяло его честолюбивое желание приносить реальную пользу своей стране. Поэтому на совещании он воздержался от высказывания оппозиционных взглядов, понимая бесплодность всякого спора с Биллом и его соратниками — спора с радикальных позиций.

На этот раз на совещании, кроме него и Билла, было еще восемь человек — вся лафлинская упряжка битюгов в полном составе. Все они были более или менее основательно потрясены убийством президента и все более или менее откровенно взволнованы тем, как это событие может отразиться на их кандидате и на личной карьере каждого из них. Встретившись, они поначалу обменялись всеми приличествующими случаю выражениями скорби, но жар честолюбия вскоре возобладал над притупляющейся печалью, и в тот же вечер мужчины собрались на совещание в доме, пока их жены играли в бридж на террасе над морем. Билл, стройный, загорелый, потягивая ром и кока-колу, развивал перед ними свои соображения о вытекающих из ситуации политических перспективах, и чем больше он пил, тем радужнее рисовались ему эти перспективы.

— Если бы не наша чертова конституция, — сказал он, ухмыльнувшись собственному кощунству, — мы могли бы сейчас двинуться на штурм. Никто не хочет Линдона, никто.

— Придется нам его терпеть до будущего года, Билл, — сказал Стрэттон Джеймс, юрист.

— Придется терпеть его в Белом доме, — сказал Билл, — и на съезде тоже, но если oн полетит при первом голосовании, его не выдвинут в кандидаты вообще.

— Сторонники Кеннеди не станут голосовать за него, — сказал Бэд Бирнбаум из Нью-Йоркского отделения.

— Съезд расколется на три клана, — сказал Билл. — Линдон, Хьюберт и Бобби. На этом они застрянут и в конце концов начнут искать четвертого кандидата, и этим четвертым кандидатом как раз должен буду оказаться я…

И в таком духе еще и еще далеко за полночь. Генри говорил мало, потому что ему, в сущности, нечего было сказать. Он считал, что все решится в ближайшие месяцы и будет зависеть от того, какую линию изберет Джонсон, а до тех пор бессмысленно вынашивать какие-либо стратегические планы — можно только фантазировать и носиться со своими фантазиями. Он не сказал этого собравшимся. Он видел, что Билл упоен своей мечтой, что кровь в нем кипит и будет кипеть, пока не найдет себе выхода или не остынет мало-помалу.

Наконец они легли спать в комнатах, отведенных для гостей.

— Бедная Джин, — сказала Лилиан. — Вся нога у нее в гипсе. Ей приходится делать пипи в горшок.

На следующее утро мужчины возобновили совещание, пока их жены плавали в море или загорали на пляже. Билл опять, как и прошедшей ночью, был чрезвычайно возбужден, но без поддержки алкоголя его фантазии звучали уже менее увлекательно. Он, казалось, был раздосадован тем, что не может сразу же, без проволочки, заполучить то, о чем мечтал, и злился на самого себя за это бессмысленное нетерпение. Генри видел, что его молчание только еще больше подливает масла в огонь, но не мог придумать ничего толкового, чтобы разрядить напряженность.

— Ну, а ты что скажешь, Гарри? — раздосадованно спросил Билл, когда прозвучал гонг к ленчу.

— Поглядим, — сказал Генри, хотя ответ этот едва ли мог удовлетворить Билла.

За ленчем, как положено, последовала сиеста. Политики договорились встретиться снова вечером, решив пока что поспать или искупаться в море. Генри пошел на пляж, а Лилиан легла отдохнуть в спальне. Генри в рубашке и шортах спустился по высокой лестнице и, проходя через сад, улыбнулся Джин — она казалась такой исхудалой и хрупкой с ногой в гипсе. Он прошелся немного по пляжу вдоль самой воды, потом расстелил па песке купальную простыню и лег. Солнце не слишком припекало; Генри подумал, что вреда оно ему не принесет, растянулся на животе и, как в теплую ванну, погрузился в дремоту. Полежав с полчаса, он встал и решил искупаться, но не успел войти в воду, как наступил на консервную банку, и ржавый зазубренный край ее вонзился ему в ногу. Порез был невелик, но Генри решил продезинфицировать ранку и захромал обратно. Он прошел мимо спящей Джин, поднялся вверх по лестнице в притихшем от зноя доме, направился к спальне, отворил дверь и увидел обнаженное тело своей жены в объятиях хозяина дома.

Заметили они его появление или нет, Генри не знал; он вернулся па пляж и опустился на камень. Картина обнаженной груди и бедер Лилиан, показавшихся ему чужими, словно сейчас, с порога, он увидел их впервые, изгнала из сознания боль от пореза в ступне. Он принялся приводить себе доводы, почему не следует придавать значение тому, что произошло, губы его беззвучно шевелились, но из сдавленного горла не вырвалось ни звука. «Поступай так, как поступили с тобой», — снова и снова повторяли его губы и даже складывались в улыбку в жалких потугах на цинизм, но защитный барьер, который он пытался воздвигнуть в своем сознании, рассыпался. Воспоминания о первых безмятежно счастливых днях любви, исполненных упоительного доверия и радости, рушили эту преграду, захлестывали мозг, словно бурный поток, хлынувший на возделанную почву. Возможно ли, думал он, что для меня это… эта банальность значит больше, чем смерть президента?

«Президент, президент», — твердил он себе. И повторял снова: «Поступай так, как поступили с тобой», но слова не могли оградить его от ошеломляющей, не контролируемой рассудком тоски.

Он возвратился домой к пяти часам. Лилиан, сидя на террасе, читала книгу. Она подняла на него глаза и улыбнулась. Испуг и неуверенность, притаившиеся за этой улыбкой, сказали ему без слов: она знает, что он все видел. Он молча прошел в спальню, продезинфицировал и забинтовал порез на ступне, взял книгу и читал до обеда.

За столом велась обычная беседа, но Билл Лафлин казался смущенным; он незаметно, с искусством прожженного политика, поглядывал на своего друга, рассчитывая украдкой изучить выражение его лица, пока внимание окружающих будет приковано к жующим челюстям. Стрэттон и Бэд, так же как и их жены, явно были в замешательстве. Никто из мужчин не спросил Генри, почему он не пришел на второе совещание. Лилиан была молчалива. Генри не поднимал глаз от тарелки. Одна только Джин громко болтала, не умолкая, о разных пустяках.