Поддатый Кот вышел в смокинге и в цилиндре, в зубах у него была зажата тлеющая сигара.

— Настоящая доминикана! — он попытался пыхнуть, но тут же поперхнулся, побледнел, выплюнул сигару:

— Меня с нее тошнит. Тфу, какая это все-таки дрянь! Бе-е-а-а… — Его действительно тут же и вытошнило. Рвотой забрызгало его сверкающие лаковые ботинки.

— Давай, Андрюха, блюй скорее, а то к нам идут пролетарии пиздюлей выдавать! — зашипел на него Ванечка, натягивая белые перчатки.

По направлению к ним действительно двигались человек шесть возбужденных алкоголем молодых людей. Все нерусские, а вот какой национальности — сказать сходу было трудно. Ванечка был весь во внимании, чтобы не попасться на какую-нибудь восточную штучку, типа ножа в спину. Однако вся эта компания прошла мимо, только ухмыльнувшись на продолжающего блевать Кота. Наконец, Кот закончил, отплевался, высморкался, вытер рукавом слезы. Подождали еще. Наконец, появились всего-то четверо во главе с Тимохой, один, правда, очень крепкий, крупный парень, явный спортсмен. Сам же Тимоха был щупл, подвижен, нервозен, лицо его постоянно подергивалось, демонстрируя явное нервное нездоровье.

Увидев двух господ в смокингах, лаковых штиблетах и шелковых цилиндрах, троица несколько оторопела. Кот, вытерев слезы и рот платком, уставился на подошедших, теперь его разобрала икота:

— Господа, извольте объясниться… Ик!.. Не угодно ли вам получить по ебалу? Ик!

Позже, когда сдавали смокинги, Кот рассуждал:

— Одежда очень даже влияет на отношение окружающих. В семнадцатом году тех, кто был хорошо одет, просто убивали на улицах. Трупы свозили на Марсово поле и там закапывали в траншеях. Потом погибших объявили жертвами революции, впрочем, они действительно как раз ими и были…

В воскресенье отметили Ванечкин день рождения. От Кота Ванечка получил в подарок самый настоящий послевоенный морской кортик в слегка потертых ножнах. Классика! Рукоятка из желтой, под кость, пластмассы, герб СССР, звезда, на лезвии — клеймо ЗиК в треугольнике, ниже цифры 1953. Красота!

Кот прокомментировал подарок:

— Это еще из старых — великолепная сталь! Видел клеймо? — он постучал ногтем по лезвию. — ЗиК — Златоустовский инструментальный комбинат!

Ванечка был в полном восторге, долго играл кортиком: то вынимал, то вставлял его обратно в ножны, стремительно делал выпады. Вещь!

Позже позвонил откуда-то узнавший о дне рождении Морис. Подъехали с ним в какую-то одежную мастерскую, которой управлял портной с греческой фамилией и по имени Симон. Там Ванечку одели. Симон долго подбирал Ванечке одежду, ходил вокруг него, куда-то уносил вещи, потом снова приносил, подгонял. Затем поехали к Морису домой. Тот пригласил Ванечку в свою огромную гардеробную, выдвинул целый стеллаж с часами, где они лежали на специальной подстилке, покопался в нем, вытащил одни:

— Вот эти надень. Тебе подойдут. Хорошие часы. Нравятся? Подойдут к костюму.

— Круто! Я как-нибудь потом занесу, — обрадовался часам Ванечка.

— Ты чего? Это же подарок! У тебя же сегодня день рождения! Ура!

Тут же и шлепнули шампанского.

На слудующий день снова поехали в офис на Савушкина и, наконец, застали там Титаренкова. Машина Титаренкова стояла во дворе — та самая, что и на даче — тот же «Ровер». Странным образом, начиная с подъезда, в конторе царила почти полная пустота. В холле вообще никого не было. Никакой охраны. Место секретарши было, а ее самой тоже не было. Надо сказать, Титаренков сам был в раздражении от этой пустоты. Все парни уехали на футбол: еще бы — ключевой матч. Решил разыскать помощника Брыкина. Но Брыкина на работе не оказалось: вчера поел суши и теперь не слезает с горшка. Ему постоянно с этим не везло: несколько раз отравлялся дрянным алкоголем, дыней, ранним арбузом. А однажды отравился омывателем для лобового стекла: надышался парами, просочившимися в машину. От больницы он, впрочем, отказался, в сыпи и отеках неделю пролежал дома, к нему приезжала медсестра Люда, ставила капельницы. Причем, очень красивая медсестра, жаль, неприступная. У Брыкина буквально руки тряслись — так хотелось ухватить ее за попку и завалить рядом — аж одеяло вставало шалашом. Та только усмехалась, специально издевалась над Брыкиным, наклоняясь у самого его лица так, что чуть груди не вываливались из халата, оголяясь буквально до сосков, обдавала запахом молодого женского тела. А омыватель этот Брыкин купил тогда в какой-то лавке по дороге. Хотел даже взять ребят и ехать разбираться, только сам точно не помнил, где та лавка. И теперь он тоже разговаривал из сортира, даже по телефону слышались премерзкие звуки.

Секретарше Алене тоже вдруг приспичило поехать на дачу к ребенку, у котоого поднялась температура. Вот-вот должен был прийти недавно вышедший из больницы Хорь, но тоже где-то застрял. Тут он услышал шаги в коридоре. Наконец-то! Тут в кабинет заглянул голубоглазый парнишка.

— Какого хера тебе тут надо? — уставился на него Титаренков. Он Ванечку раньше в глаза не видел, хотя что-то забрезжило: ребята говорили про какого-то такоо, но этот был слишком юного вида.

— Вы господин Титаренков? — спросил голубоглазый.

— И что с того?

Парнишка без спроса сел на стул.

— Есть дело.

— Какое, блядь, у меня с тобой может быть дело? — Титаренков начал закипать. «Ну, где же Хорь? Где все?»

Парнишка, между тем, продолжил:

— Помните, вы девушку захватили себе на дачу. Это была наша подруга. Мы просто ее забрали назад. Предлагаю разойтись без претензий! Короче, отвалите!

Только закончив речь, Ванечка поднял глаза и рассмотрел Титаренкова.

Титаренков был страшен в гневе. Он был ненормально загорелый, и у него были вставные передние зубы с оттенком синевы. Ванечка смотрел только на них. Он словно окаменел — не мог пошевелиться.

— Эй ты, слушай сюда, пизда с ушами, смотри мне в глаза! — Титаренков схватил Ванечку за уши, да так, что в них что-то треснуло, и притянул к себе. Ванечка побагровел. Щеки его, и так-то румяные, вообще стали малиновыми, и уши тотчас запылали. Титаренков еще чего-то орал прямо Ванечке в лицо, обдавая запахом зубной гнили, табака и вчерашней водки, потом вдруг осекся, замолчал, опустил глаза и ужаснулся: морской кортик с желтой костяной рукояткой торчал у него прямо из сердца. Потом глаза его закатились, он захрипел и, закинув голову, повалился назад, неестественно вывернув ноги.

Ванечка потер уши. Они горели огнем и сильно болели. Потом наклонился к Титаренкову, задрал ему веко: зрачки были широкие и на свет не реагировали. С некоторым усилием вытащил из тела кортик. Захватив в горсть рубашку, вытер лезвие, сунул оружие в пластиковый пакет, положил обратно в сумку. Кортик было жалко.

И тут снова внезапно, как и тогда на даче, появился Хорь. Может, получил звонок от Титаренкова. Был он вполне бодр, хотя имел на темечке багровый шрам, хорошо заметный в неотросших волосах. Мелько взлянув на присуствующих он прямиком направился в кабинет. Туда же за ним, не сказв ни слова, пошел Ванечка. Кот остался в приемной.

Он услышал гул, грохот, треск, движения, вскрики. Там, за дверью, творился страшный ритуал смерти, в котором священнодействовал ангел смерти Самаэль. Буквально в две минуты все было кончено. Как только стихло, из комнаты появился Ванечка с одышкой, лицо его было в поту и в красных пятнах, как после парилки.

— Есть чего-нибудь попить? — спросил он.

Кот трясущимися руками протянул ему бутылку с минеральной водой.

Ванечка, с шипением отвернул пробку и, задрав голову, сделал несколько больших глотков. В абсолютной тишине было слышно, как с бульканьем вливается ему в глотку вода и тикают часы на стене. Кот, забрав недопитое, тоже начал пить. Горлышко колотило ему по зубам. Вода лилась по подбородку и капала на грудь.

Хорь из комнаты так и не появился.

Шора за это время видели случайно только один раз — возле «Гинзы». Сидели в машине, ждали Спичечную Голову. Там у него были какие-то переговоры. Привратник открыл дверь. Сначала оттуда вышел по обыкновению с тухлой рожей господин Шор. Потом появилось что-то большое, вроде бегемота на задних ногах.