И тут же в голове возникли иные ягоды, темные, терпко-сладкие, пачкающие соком рот, распухший от поцелуев. Широкие плечи и сильные руки под ее ладонями, крепкое тело, темные глаза напротив… Как оставить его? И как жить подле него, зная, что никогда более он не будет так близок ей, как тогда?

— А вдовицей матерой {4} поедешь в Московию? — ворвался в мысли Ксении голос Михаила, разрывая нить воспоминаний. — У меня земли есть у Костромы. Правда, разруха там после годин лихих, но ведь и ты ныне не слабая дева, слыхали мои люди, как хлопам приказы отдаешь, ведают про твое правление в этих землях. Коли матерой вдовой позову, поедешь?

— Владислав никогда не позволит мне забрать с собой Андрейку, — покачала головой Ксения, в то же время затаив дыхание. Положение матерой вдовы… И не надо было бы снова укрывать свой нрав и ум от всех, только платье переменить. В голове уже звучали напевы девичьи медленные, а сердце мягко напомнило о себе, стукнувшись о ребра, о тоске любовной напомнило, о боли разлуки.

— Никто спрашивать его не будет, — улыбнулся Михаил, и ей вдруг показалась хищной эта улыбка, недоброй совсем. И как бы не стонала ныне душа, она понимала одно — ступи она на обратный путь в Московию, Андрею подле нее места нет. Негоже ему дарить судьбу байстрюка, коли тут паном ходить будет, совсем негоже. Настанет день, и не приведи Господь выскажет тот матери свои обиды, и сердце ее не выдержит того. Да и Владислав, она прикусила губу, проговаривая мысленно его имя, Владислав никогда не отпустит от себя Андрея. Он скорее умрет, чем допустит то, а смерть та для Ксении…

— Без дитя поеду, коли решусь, — произнесла Ксения резко. — Не место ему в Московии.

— То дело говоришь, не место ему там, — согласился с ней Михаил, сам не замечая, как сжалась сестра от его жестоких, но правдивых слов. Пусть лучше ординатом станет в этих землях без матери, чем вырастет байстрюком у ее подола. Да, быть может, Михаил и сможет сделать вид для всех остальных, что дитя сестры его законное, от супружника сгинувшего. Но вот самому себя ему не обмануть, Ксения ясно видела то, уж слишком хорошо она знала брата, а это значит… О, Богородица, даже думать о том больно!

Оттого и уезжала такая молчаливая, притихшая и немного растерянная от сторожки, провожаемая братом до самой кромки леса. Михаил наблюдал за ней из-под околыша шапки, желая проникнуть в ее голову, прочитать ее думы ныне. Решится ли ехать? Или откажется, вынуждая его применить силу, увезти ее против воли? Оставить же сестру в этих землях ныне Михаил никак не мог и, видит Господь, на многое пойдет, чтобы не было того. Потому и выдохнул, когда она повернулась к нему и произнесла:

— Решила я. Коли матерой вдовицей зовешь на землях твоих сидеть, пойду с тобой в земли отчие. На рассвете, с первым лучом солнца жди меня у сторожки. Тогда же и выедем! — а потом взглянула на него со странным блеском в глазах, упрямо поджав губы. — Только слово дай мне, брате, что от обиды своей откажешься и за мою платы не вытребуешь, коли встретишь когда пана Заславского. Он отец сына моего, кровью ныне с тобой связан. Не должно быть иной крови меж вами!

— Обид не буду требовать, — коротко ответил Михаил. — Но коли в погоню вдруг пустится…

— Не пустится, далеко он ныне. Меж вами десятки десятков верст, — отрезала Ксения. — Слово дай мне, слышишь?

Ласка вдруг заволновалась под ней, чувствуя ее напряжение, и она отвлеклась на лошадь, а повернувшись к брату, заметила только, как тот убирает крест под жупан.

— Доле тебе? — недовольно буркнул он, и она прикрыла глаза на миг. А потом кивнула тому, бросила через плечо: «На рассвете у сторожки лесной!» и пустила Ласку в галоп по заснеженной дороге, торопясь вернуться на двор вотчины Ежи до сумерек, что медленно спускались с небес на белое полотно под ними.

На повороте дороги к вотчине Ксения придержала лошадь, заметив на кустарниках на обочине, желтые грудки синиц, некоторое время наблюдала, как скачут те с одной тонкой веточки на другую, совсем не боясь ни лошади, ни всадницы, что замерев, смотрела на них. «Милые девятисловы, птички-вещуньи, слово скажите мне ныне вещее», попросила Ксения у тех. «В какую сторону мне путь ныне взять — в землю ли отчую или здесь остаться?»

Но ничего не ответили ей птицы желтогрудые — послышался топот, голоса из-за поворота, и птицы, встревоженные громкими звуками, быстро вспорхнули в тонких веток в темнеющую высь.

— Матерь Божья! — крикнул Ежи, вылетая из-за поворота прямо на всадницу, едва придержав коня больной рукой. Видно, это причинило ему невыносимую боль, потому как не сдержался тот и застонал в голос. За паном стали придерживать коней холопы и пан с соседнего фольварка, присоединившийся по просьбе пана Смирца.

— Чтоб тебя! Кася! Где тебя черти носили до темноты самой? И то с утра-то! — заорал он на Ксению в голос, ничуть не стесняясь окружающих его людей. — Эльжбета все глаза выплакала! Окрест чужаки рыскают!

— Чужаки? — Ксения сжала поводья Ласки чуть сильнее. — Какие чужаки? Откуда?

— Их пан Кшетусь приметил, сразу же ко мне приехал, — пан Кшетусь склонил голову, одним жестом и приветствуя пани Касю, и подтверждая слова Ежи. — И ты запропастилась куда-то тут же.

— Вот она я, пан отец, — вскинула голову Ксения. — А ныне прошу — давай вернемся на двор наш, гляжу, тебе худо. А с утра по следам людей чужих пойдем. Темно же, скоро будет ни видно ни зги.

Ежи долго смотрел на Ксению, вглядываясь в ее лицо сквозь сумерки, а после поднял правую руку вверх, махнул, приказывая людям возвращаться в вотчину. Но Ксения поняла, что тот заподозрил что-то, прочитал в ее глазах, видимо, о том, что известно ей нечто о чужаках, замеченных на землях этих, и в покое ее не оставит, пока не разведает все. Так и получилось — едва проводили пана Кшетуся за порог, едва ушла к себе Эльжбета, убедившись, что Ксения жива и здорова, как Ежи выслал из гридницы Збыню и холопа, что печь топил, а потом сурово взглянул из-под бровей на Ксению.

— Что за чужаки по земле моей ходят, Кася? Кого в лесу встретила? — а потом вдруг вспыхнули его глаза светом надежды, даже дышать, казалось, перестал. — Уж не люди-то пана Владека?

— Нет, — покачала головой она, вынужденная разочаровать Ежи. — Не Владека люди. Тот, вестимо, в стольном граде, как и говорил пан Тадек, за невестой поехал.

— Я тебе уже говорил свои думы про невесту и остальное. Боле не буду, притомился, потому как не слышишь меня вовсе. Вбила себе в голову и носишься с тем, как с писанной торбой. И спорить не желаю, даже рта о том не открывай! А вот про людей тех — двоих в шляхетских жупанах — сказывай. По глазам твоим вижу, что ведаешь о них. Что за люди?

— То брат мой с людьми своими, — коротко ответила Ксения. Она уже была готова к тому, что произойдет после ее слов, потому успела быстро положить свои ладони на руки Ежи, задержать его от первоначального порыва подняться со скамьи, на которой тот сидел, бежать в лес московитов искать, что по земле его ходят.

— Не худое приехали творить, не думай! — поспешила она произнести часть правды, видя, как посуровел лицом Ежи. — За мной приехал. Чтобы забрать из земель этих в Московию.

— Как проведал-то он? А! поп тот клятый! Я ж сказал тебе, дурехе, что яму себе роешь словами своими — так и вышло! А поп-то каков! Сразу же к братьям твоим побежал да рот открыл, — Ежи принялся крутить ус, как всегда было, когда волновался он, а потом вдруг замер, взглянул на Ксению, стоящую перед ним, снизу вверх. — Что решила? Ехать что ль надумала, заноза? Не пущу!

— Оставь то, Ежи, прошу, — произнесла тихо Ксения, словно и не слышала его крика. — Нет мочи мне тут быть, сам понимаешь. И ныне тем паче… уехать хочу. Я решила уже. Так и быть тому.

— А Андрусь? Что с ним-то? — стал кусать ус Ежи.

— Владислав желал получить его, вот и получит, — устало ответила Ксения, а старый шляхтич вдруг поднялся с лавки, распахнул двери и стал звать со двора одного из холопов. — Не гоняй зазря хлопа в Заслав, не поспеет тот к сроку. На рассвете еду, срока-то осталось — ночь переждать.