Ксения уткнулась в его плечо, роняя редкие слезы в короткий мех. Ее сердце буквально разрывалось на части от той любви, что чувствовала к нему, к этому мужчине, так жестоко некогда сломавшему ее жизнь. И так поддерживающего ныне в ее воле, ее решениях, хотя мог бы заставить принять свою. Она бы покорилась, она была приучена принимать чужую волю. Но Владислав уступал ей шаг за шагом, смиряясь перед ее решениями, принимая их, хотя и скрепя сердце. Сперва образа, что стояли перед маленьким огоньком лампадки, теперь крест, без которого она бы так легко сломалась в своем упорстве, в своем отрицании латинянской веры. И ему то было бы только на руку, разве нет?
Она любила его без меры, любила всем сердцем и всей душой, доверяя саму себя в его руки, как сделала это когда-то. Пора отдаться ему полностью, до остатка, целиком. Разве он не заслужил того своей искренней любовью и заботой о ней? Разве не готов он перевернуть весь свет ради того, чтобы быть рядом с ней, как сам сказал о том в тот вечер, когда они открыли друг другу души?
— Моя чаровница… моя драга… моя кохана, — стер Владислав своими поцелуями ее слезы, навеки запечатывая ими в ее сердце любовь к нему.
Ксения любовалась Владиславом весь вечер, ощущая, как в груди медленно бьется сердце. Бьется только для него, ее любимого, ее коханы, как назвала бы она его ныне. Быть может, от того, что ее накрыло этой волной ослепляющей любви к Владиславу, от того, что ее душа пела внутри свою неслышную чужому уху песнь, Ксения вдруг стала более дружелюбна и мила с окружающими, поражая их своим расположением нынешним, ослепляя своей улыбкой, не сходившей с губ. А может, просто подействовала атмосфера святого праздника, когда люди должны забыть все худое, что есть меж ними, и разделить радость от Рождества Христова, благость этого события.
Но Ксения забылась, растворилась в глазах Владислава. Ей еще надолго запомнится твердость его руки, когда он повел ее в генсии по зале, едва музыканты заиграли первые звуки танца, нежность его глаз, в которых отражался огонь свечей и отблеск камней на ее платье. Его довольную улыбку. Его пальцы, нежно поглаживающие ее стан через ткань платья, будто обещая нечто, но только позже, когда они останутся наедине в тиши ее спаленки.
Потом она еще будет танцевать и быстрый холопский краковяк, и более медленный мазур, позволив себе невиданную смелость — принять приглашения пана Тадеуша и одного пахолика из хоругви Владислава, которого она знала еще по походу из Московии, забыв о своей робости, о своих сомнениях и страхах перед греховностью этого действа в глазах православной церкви.
Но весь вечер она будет ощущать на талии пальцы Владислава, словно тепло его руки проникло через шелк и оставило след на ее теле, разжигая в ней огонь, который позднее смогут погасить только его губы и его руки, скользящие по обнаженной коже, так красиво мерцающей в всполохах огня. Ксения уже давно перестала стыдиться того, что творилось с ней, когда Владислав касался ее ласково ладонями или проводил губами, заставляя ее выгибаться навстречу, не желая расставаться с этими прикосновениями и поцелуями.
Последующие несколько дней Ксения смеялась столько, что после не могла вспомнить, когда же в последний раз она была вот так по-детски открыто счастлива и не скрывала этого. Днем в Святые дни на открытом пространстве около замка устраивались разные гуляния, показывали свое мастерство заезжие потешники, которых после пригласили в Замок позабавить шляхту тем же вечером.
А еще там ставились лотки с разным товаром — начиная от всякой снеди и заканчивая кузнечными изделиями, устраивалась импровизированная ярмарка, на которую съезжались люди со всей округи, устраивались разные состязания.
Например, состязание в стрельбе, когда каждый из жителей этих земель пытался попасть из лука или арбалета (стреляющее порохом оружие было еще слишком дорого, а оттого редко среди горожан) в мишень — позднее яблоко, что ставили в двадцати шагах от испытывающих судьбу на удачу. Тот холоп или горожанин, что выигрывал главный приз, получал пояс украшенный широкой серебряной бляхой, который ему торжественно вручал пан ординат. Кроме того, его имя вносили в городскую книгу, его освобождали от ряда налогов, а кроме того ему позволялось делать определенное количество браги или пива — исключительная привилегия пана.
Первыми по обычаю стреляли ординат, войт и каштелян замка, пан Матияш. О том, что среди их числа должна быть и жена ордината, Ксении прошептал Владислав, подойдя к ней после своего выстрела, которым без особого труда сбил яблоко на снег.
— Очередь моей пани, — хитро улыбнулся он. По его знаку подбежал один из гайдуков с заряженным самострелом в руках. — Это обязанность жены ордината. Но и ординат, и его жена вправе передать свой выстрел кому угодно. Равно как и свою победу в случае таковой, — а потом добавил еще тише. — Рискнешь? Я помогу тебе…
Он встал позади нее на позиции, плотно прижавшись свои телом к ее, положив руки на ее ладони, сжимающие тяжелый самострел. Как скажите на милость, она должна была думать о выстреле, когда его лицо было так близко к ее лицу, когда его горячее дыхание обжигало ее щеку? Несмотря на его помощь, когда она нажала на курок, отпуская стрелу в полет, та направилась куда-то вверх, далеко над яблоком. Ксения смутилась от неудачи, но никто не стал заострять внимание на ее промахе, а стали далее наблюдать за тем, как пытаются получить заветный пояс остальные стрелки. Ксения забыла совсем о своей неудаче, наблюдая, как отчаянно борются за главный приз горожане и хлопы. В итоге пояс достался помощнику Влодзимежа, занявшего еще этой осенью пост ловчего.
После состязания в стрельбе устроили бои на кулаках, определяя таким образом самого ловкого и сильного бойца. Ксения видела и ранее их в Москве и в Святочные дни, и дни большой Масленицы, но только мельком — мамки спешили увести ее подальше, коли идя из церкви, замечали издалека толпу, окружившую бойцов и кричащую во всю глотку. Но тут же ей никто не мешал удовлетворить свое любопытство, которое охватывало ее ранее — отчего все так кричат возбужденно, и отчего батюшка с братьями так долго обсуждают бойцов и сам ход боев.
Сначала было странно видеть, как два здоровых мужика, раздевшись до рубах, отчаянно пытаются повалить один другого или ударить так, чтобы тот более не встал. Но потом показалась первая кровь, когда одному разбили глаз, а после, разгорячившись в пылу боя, бойцы вообще скинули рубахи, обнажившись до пояса, и Ксения поспешила выйти из толпы, уводя за собой своих паненок по примеру некоторых шляхтянских дам, спешивших уйти с дочерьми подальше. Она пошла к кругу детишек и женщин, обступивших потешников, которые показывали всякие трюки, гнулись в разные стороны, демонстрируя удивительную гибкость и ловкость.
Спустя время их небольшой женский кружок нашел Владислав. Верхние одежды его были распахнуты, а жупан под ними наполовину расстегнут, что виднелась рубаха. Один уголок губ кровоточил, а под глазом уже намечалась опухоль, грозя вскоре закрыть его собой полностью.
— О святый Боже! — ахнула Ксения. — Что с тобой, Владек?
Он только улыбнулся в ответ по-мальчишески задорно и увлек в сторону одного лотка, на котором пожилая горожанка разложила свой товар. Он еще давно приметил на нем белые рукавички, связанные из мягкой овечьей шерсти, оттого и потянул туда Ксению, чтобы выбрала по руке себе.
— В самый раз будут, — заметил он, бросая пару монет на лоток, когда Ксения натянула одну на руку. Рукавички отменно подходили к шапке Ксении из белого меха лисы, что купил он в свою поездку в Менск, как и лисью шкуру того же тона, что пришили замковые мастерицы к этому алому плащу Ксении из толстого бархата, подбитого заячьим мехом для тепла.
Только вечером за ужином, когда все были увлечены представлением, что давали жонглирующие деревянными палками потешники, пан Тадеуш рассказал ей о том, что Владислав не сумел сдержаться и полез на импровизированную арену противником кузнецу, что уже успел повалить на снег нескольких смельчаков.