— Я — живой свядек тому, пан Владислав, — тихо проговорил Добженский. — Я готов взять железо в руки, что верно каждое слово, что написано тут. Perfer et obdura {3}.
А потом протянул правую руку Владиславу, отдавая ему то, что должно принадлежать ему по праву. Широкую золотую цепь с гербом Заславских.
И Владислав принял ее без единого возражения в этот раз, сжал пальцами тяжелое золото, чувствуя, как тяжесть принимаемого не только в руке. Чувствуя тяжесть в сердце, что колотилось ныне внутри груди, словно молот в руках мастера в кузне.
Эта тяжесть не оставила его и после, когда, пожелав спокойной ночи пану Матияшу, Владислав хотел удалиться к себе, чтобы в тишине своей спальни обдумать то, что так нежданно свалилось на него ныне. Но уже в комнате он понял, что задыхается, что стены и каменный потолок давят на него, только усиливая смятение в его душе. Оттого Владислав и поднялся сюда, на эту площадку, подставляя лицо холодному ветру.
Перед его глазами лежали земли Заславских, и даже там, за краем земли были владения их рода, в какую сторону Владислав бы ныне не повернул головы. И всему этому он стал хозяином.
А потом на смену невольной гордости и распирающему грудь чувству собственности пришло некое сожаление и стыд перед Ксенией. За всем тем, что происходило ныне в Замке, за собственными мыслями и переживаниями он совсем позабыл о ней, оставил ее одну. Она, верно, уже гадает, что произошло, и скорее всего, обеспокоена его отсутствием, перепугана, как тогда в пути в Замок.
Но Ксения спала, завернувшись в одеяло чуть ли не с головой, и ее безмятежный сон даже слегка разочаровал Владислава — он-то думал, что она с нетерпением ждет его прихода. В комнате было прохладно — огонь в камине уже почти догорал, и шляхтич подбросил очередную порцию дров, раздув затухающие угли. А потом снова вернулся к постели Ксении, прилег на краю, стараясь не побеспокоить ее сон, видимо, приятный, ведь она так счастливо улыбалась.
Как она примет известие о том, что отныне ее домом станет Замок, а не небольшой каменный дом в Белобродах? И как примут в его землях известие о том, что женой магната Заславского станет схизматичка? Отец женился на матери, будучи хозяином этих земель уже добрый десяток лет, а он едва вступит в права. И потом — схизма, Уния…
Будто проклятие, греческая вера стоит между ним и Ксенией.
Теперь, когда он — магнат, не так-то просто провести обряд венчания. То, что мог сделать тайно шляхтич Заславский, затруднительно для магната Заславского. Ведь какое дело Святой Церкви до младшего сына в роде Заславских? Совсем другое — до ордината, собственника стольких земель и стольких душ. То, что ранее казалось таким осуществимым, ныне отдалилось настолько, что Владиславу вдруг стало не по себе. Он протянул руку и погладил прядь длинных светлых волос, что разметались по подушке.
Ксения должна понять, она должна понять, словно клятву повторял он вновь и вновь, гладя ее волосы, ловя каждый ее вдох, каждое шевеление ресниц и губ. Она должна понять, что изменения неизбежны в том положении, что установилось ныне. У Белоброд могла быть хозяйкой та Ксения, что пересекла границы королевства. Но у ординации Заславской хозяйка должна быть совсем иная.
Ксения была драгоценным камнем — таким дивным, таким чарующим, что невозможно было отвести глаз. Но этому камню требовалась огранка, чтобы усилить его блеск, его очарование. Чтобы стать тем, чем должно было ему быть по праву. Так и Ксении надо было многое принять, многому научиться. Только вот сможет ли она это сделать?
Ксения проснулась, когда громко пробили часы на северной башне Замка, возвещая, что совсем скоро на земли магнатства опустится рассвет. Она ранее принимала этот звук за звон колокола на башне католического храма, что стоял в городке у подножия холма, и все дивилась, как далеко разносится его голос. А потом Ежи показал ей часы на башне — огромный круг с двигающимися палочками, рассказал, что это и для чего служит.
Нельзя сказать, что она не видела ранее подобного: у ее отца были часы, как признак достатка рода. Но это были совсем другие часы — будто скрынька {4} с маленькими ящичками под большим кругом, что двигался сам (вот диво-то!), показывая время от восхода до заката. Эти же, башенные, были с цифирями, и, как сказал Ежи, показывали время от полудня до полуночи и наоборот. Тогда-то Ксения поразилась тому, насколько богат и знатен род Владислава, пораженная размерами и видом этой диковинки — башенных часов.
Ксения хотела подняться и подбежать к окну, чтобы убедиться, что Ежи был прав прошлого дня, когда говорил, что стрелки на часах перед рассветом будут смотреть в разные стороны, как вдруг замерла, сидя в постели, заметив на фоне светлеющего окна мужскую фигуру. Владислав!
Он стоял к ней спиной, будто что-то внимательно высматривал во дворе Замка в этот рассветный час. Не услышал ее, не обернулся, и тогда она, поддавшись своему игривому настроению — продолжению того дивного сна, что привиделся ей этой ночью, стараясь не шуметь, спустилась с кровати, подбежала к нему, ежась от прохлады, прижалась к его широкой спине. А потом улыбнулась, поражаясь тому, насколько она мала и хрупка по сравнению с ним. Вон даже обхватила руками с трудом, едва-едва сплела пальцы у него на груди!
— Доброго дня тебе, — прошептала Ксения, прижимаясь щекой к бархатистой ткани его жупана, радуясь его присутствию в ее спальне, как ребенок. Вчера она долго плакала, когда он не пришел к ней вечером, так долго, что разболелась голова. Но вот же он… верно, ночью пришел…
Владислав развернулся к ней, сжимая одной рукой ее пальцы, будто боялся, что она сейчас вырвется и убежит, а потом поднял ее с пола, обхватив пальцами за талию.
— Босая — и на хладном полу! — пожурил он ласково, прижимая ее к себе. — Так и до горячки недолго.
Ксения взглянула на него с высоты, на которой невольно оказалась, и поразилась тому, насколько переменился Владислав. Нет, его внешность была та же: те же темные глаза, тот же тонкий нос, тонкий шрам, идущий вниз от левого уголка рта, та же темная щетина, что бывала у него так часто поутру. Но глаза уже не светились той улыбкой, в которую раздвинулись губы, а морщинки стали еще глубже, не исчезли, как бывало ранее, когда он вот так улыбался ей.
— Что-то стряслось? — напряглась невольно она, вспоминая, что вчера должны были огласить волю батюшки Владислава. Что, если он лишил его наследства, узнав о том, что Владислав желает сделать ее своей женой, встревожилась Ксения. А потом выдохнула — ну, и дура же она! Откуда пану отцу Владислава знать об том? Ведь Владек рассказывал ей — отец его по-прежнему думает, что она сгинула этой весной.
— Через несколько дней в Замке будет пир, — проговорил Владислав, будто не слыша ее вопроса. — Съедется окрестная шляхта, чтобы закрепить за собой фольварки, отданные в службу, и чтобы принять нового ордината.
— Кого? — спросила Ксения, услышав незнакомое слово в речи Владислава. Он же понял ее по-своему и ответил просто, вглядываясь в ее лицо:
— Меня.
Но Ксения лишь улыбалась, не поняв, что это означает для них, и только потом он вспомнил, что для нее неизвестно понятие ордината, погасил невольно вспыхнувшую радость, что она так покойна ныне, что не пугается этих перемен. Отнес Ксению поближе к кровати, где лежал ковер, опустил ее на пол медленно, чувствуя, как снова возвращается то смятение, что металось в его душе этой ночью. Хочет Ксения или нет, но отныне их судьба перевернулась, и другого хода ни у кого из них нет.
— Отец оставил мне магнатство, моя драга, — тихо проговорил Владислав. Легкая тень недоумения и испуга снова стала наполнять ясные глаза Ксении, и он невольно сжал ее ладони чуть сильнее, чем хотел. — Все земли, всех хлопов, весь скарб. Только некоторые земли, что не входили в ординацию… э… только некоторые земли отходят по тастаменту Юзефу.
— Мы не поедем в Белоброды? — спросила Ксения, все еще не веря в то, что услышала. Вернее, не желая верить. Владислав покачал головой.