Настало утро.

Маленькую Франциску все еще не на что было похоронить.

Обезумев от отчаяния и смятения, Женни бросилась к одному французскому эмигранту, жившему в квартале Сохо, и попросила о помощи. Это был добрый, отзывчивый человек. Он тотчас же дал ей два фунта стерлингов. На эти деньги куплен был гробик. Годовалую Франциску похоронили на кладбище для бедных.

Неудачи преследовали Маркса. Из Америки шли вести одна печальнее другой. Издание брошюры «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» задерживалось, у Вейдемейера не было средств.

И только в конце апреля, прекраснейшего месяца на острове, до Дин-стрит дошел первый луч надежды. Благодаря помощи одного немецкого эмигранта, отдавшего все сорок долларов своих сбережений, можно было опубликовать книгу в виде выпуска журнала «Революция».

Горе как бы отхлынуло на время от семьи Маркса. Издатель «Нью-йоркской трибуны» Дана предложил Марксу написать для его газеты статьи о текущих английских делах, а Энгельс прислал другу денег и ободрил его сообщением, что, получив прибавку жалованья, сможет отныне несколько увеличить материальную помощь. В бессолнечной квартирке на Дин-стрит, 28 снова стало веселее. К обеду Ленхен жарила мясо и пекла детям сладкие пирожки. Женни смогла купить им новые платья, и Муш получил игрушки.

В эти дни Маркс часто уходил в Гайд-парк. Он не расставался и во время прогулок с записной книжкой, чтобы не потерять мелькнувшую мысль, подчас счастливую находку, подводившую итог многим часам работы за письменным столом или в читальне Британского музея. Его мозг работал неутомимо, с величайшей основательностью. Ночь или день не имели для него решающего значения. Все больше часов проводил он в это время без сна. Его организм, созданный для большого напряжения и творчества, настойчиво требовал также и физических упражнений. Карл уходил в далекие прогулки пешком.

В Лондоне, объединившем много отдельных городов, слившихся воедино, о былом раздельном существовании напоминают парки-луга.

Карл, у которого была необычайно живая фантазия, любил представлять себе, усаживаясь на взятом под залог стуле под древним дубом, как на светлой траве возле исчезнувших теперь колодцев танцевала в праздники молодежь средневековья, как бродячий зверинец выгружал тут свои клетки и медведь потешал публику кривлянием и фокусами.

Иногда, встречая на прогулке своего молодого ученика и друга Либкнехта, он охотно рассказывал ему о средневековом Гайд-парке, где в дни праздников ставились на лугу мистерии.

В парке почти нет фонтанов, нет клумб, нет дорог. Есть трава и проложенные по ней тропинки. Гайд-парк не пестрое городское украшение. Расположенный в самом центре Лондона, опоясанный наиболее людными улицами, он, однако, достаточно просторен и безыскусствен, чтобы тотчас же заставить позабыть о городе. Нет оград, нет запрещений. Трава доступна, как скамейка. Умело посаженные по краям парка тополя, ольхи, липы, дубы скрывают городские постройки, поглощают городские шумы.

Покидая Гайд-парк, один или с друзьями, Карл всегда останавливался на углу маленькой площади Марбл-Арч, чтобы послушать ораторов.

В Англии, где парламент существовал более 600 лет, каждая деталь городского быта насчитывала века. Под бесстрастными ольхами представители социальных и богословских идей вербовали себе сторонников. Не было ни одного общественного течения, которое не заявило бы о себе на углу Гайд-парка. Дождь и туман не препятствовали ораторам и слушателям, запасавшимся огромными черными зонтами и калошами.

— Вечность, вечность, где мы проведем вечность? — надрывались певцы псалмов.

Двое безработных в рваной одежонке обратились к Марксу и, указывая на поющих, сказали презрительно:

— Черт с ней, с вечностью, хотели бы мы знать, где провести ночь сегодня на земле.

Маркс остановил их, и вскоре разговор стал таким интересным и важным для всех троих, что они пошли вместе прочь от квакеров, католического священника, дающего справки о чудесах, совершенных святым Сюльпицием, и охрипшей дамы неопределенного возраста, призывавшей вернуться к библейским заветам и проклясть римского папу.

В конце мая Маркс приехал к Энгельсу в Манчестер. Оба друга готовились совместно писать памфлет о «великих мужах эмиграции», для которого собирали задолго до этого различные материалы.

Эрнест Джонс также находился в Манчестере, где в это время шла конференция чартистской партии.

Ирландец Фиргус О’Коннор, вождь английских рабочих, был безнадежно болен и находился в больнице. Чернокудрый красавец доктор Тейлор умер, Гарни не пользовался больше популярностью: в погоне за успехом и карьерой он потерял главное — доверие масс. Лишь в 60-е годы вернулся он в ряды подлинного рабочего движения.

Хартия из шести пунктов, содержавших требование всеобщего избирательного права, все еще не была претворена в жизнь, и борьба за нее, несколько видоизменившись, продолжалась. Всеобщее избирательное право в Англии, где пролетариат составлял большинство населения, угрожало политическому господству правящих классов и встречало их бешеное сопротивление.

Маркс и Энгельс никогда не были одиноки: куда бы ни забросили их обстоятельства борьбы, всегда вокруг этих двух богатырей мысли группировались революционно настроенные поэты, ученые, рабочие — немцы и бельгийцы, французы и англичане, русские и американцы. Они умели дружить с самыми различными людьми труда, щедро делились с ними своими знаниями, открытиями, а зачастую и средствами, они обладали способностью наэлектризовывать людей могучей волей к борьбе, вот почему рядом с ними вырастали все новые и новые выдающиеся революционеры.

Таким был Эрнест Джонс, известный английский поэт, один из вожаков чартизма, член Союза коммунистов.

Эрнест родился в 1819 году в Берлине. Отец Джонса принадлежал к весьма знатному английскому роду и в 1838 году переехал из своего гольштейнского поместья в Германии, где жила до этого вся его семья, в Лондон. Вначале Эрнест мало интересовался политикой, он писал пьесы, поэмы, сочинял оперные либретто. Знакомство с чартистами, а затем с Энгельсом и Марксом привело его в ряды революционеров. Англия того времени была единственной страной, где классовая борьба разгорелась в большое пламя. Рабочий класс на острове раньше других пошел войной на буржуазию, выступив как огромная самостоятельная сила. Именно поэтому Англия дала миру чартизм, отличавшийся ярко выраженным классовым пролетарским характером движения. Маркс и Энгельс считали чартистов наиболее близкими коммунистам воителями. Энгельс говорил, что в движении за хартию против буржуазии участвует весь рабочий класс, нападая прежде всего на политическую власть угнетателей, на ту стену законов, которой они себя окружили. Маркс и Энгельс считали, что завоевание всеобщего избирательного права в тогдашних условиях означало бы, по существу, господство английского пролетариата.

Первая встреча Эрнеста Джонса с Марксом состоялась в ноябре 1847 года в Лондоне, на втором конгрессе Союза коммунистов, где обсуждалась политическая программа Союза, ставшая основой «Коммунистического манифеста». Знакомство с Энгельсом произошло несколько раньше.

В конце 1847 и в начале 1848 года по всей Англии грозой прошли забастовки и митинги. Джоне неутомимо выступал на чартистских собраниях в разных уголках Англии и требовал в своих речах, чтобы правительство приняло Народную хартию. Когда во Франции началась февральская революция, он направился в Париж делегатом от «Братских демократов» и там вторично встретился с Марксом На трибуне митинга немецких революционеров-изгнанников Джонс и Маркс находились рядом.

После поражения чартистов в апреле 1848 года неистовый Джонс бросил вызов правительству, призывая силой оружия заставить парламент провозгласить хартию законом страны.

Джонс был арестован в Манчестере по обвинению в мятеже и препровожден в лондонскую тюрьму, где просидел два года в убийственных условиях. Джонс уцелел в английском застенке только благодаря могучему здоровью