Сразу же после митинга в том же помещении начался второй конгресс Союза коммунистов.

Горячие споры об уставе и программе длились более десяти дней. В завершение дебатов принципы, которые защищали Маркс и Энгельс, были приняты единогласно. Им было поручено изложить основы коммунизма в форме манифеста.

Первоначальные названия его — «Исповедание веры» и «Катехизис» — были отброшены. Энгельс предложил назвать важнейший документ «Манифестом Коммунистической партии», Маркс поддержал его.

Среди многих разноплеменных рабочих в большом, низком, освещенном газовыми фонарями зале находился и портной Фридрих Лесснер — немец, коммунист, долго бродивший по свету и хлебнувший немало горя.

Лесснер, как и многие другие на конгрессе, не мог отвести глаз от молодых руководителей Союза коммунистов. Марксу было около тридцати лет, Энгельсу — двумя годами меньше. Великолепный возраст полноценной зрелости. Маркс был широкоплеч, крепко сложен, энергичен. Энгельс поражал уверенностью, быстротой движений и стройной выправкой. Речь Маркса была краткой, логичной, понятной, он никогда не говорил лишних слов, и каждая фраза-мысль была как бы звеном в цепи неопровержимых доводов. Энгельс любил шутить, говорил лаконично и решительно. Все в нем отражало необыкновенную одаренность натуры. Он был жизнерадостен, удивительно правдив.

Карл и Фридрих хорошо знали людей, и Лесснер быстро определил это, вглядываясь в их лица, следя за их движениями, вслушиваясь в речи и замечания. Портной отметил саркастическую складку рта Маркса, придававшую ему то выражение непреклонности и силы, которого так боялись его противники.

Перед тем как отправиться на континент, два друга побывали в Манчестере. Пока Фридрих выполнял поручения отца, Маркс проводил многие часы в библиотеке.

Он и на этот раз перечитал множество книг, просмотрел и «Политическую справедливость» Годвина, под влиянием которой сложились взгляды Оуэна. Очень образованный, дерзко мыслящий, Годвин большую часть жизни был обречен идти одиночкой, своим особым путем.

«Бытие определяет сознание и формирует человеческий характер», — писал в своей нашумевшей книге ученик Гольбаха и Локка. «Добродетель и грех — не следствие врожденных свойств, а следствие обстоятельств…»; «Инстинкты и наследственность едва ли существуют и уж, во всяком случае, не играют решающей роли в формировании человека…»; «Вещи должны принадлежать тем, в чьих руках они наиболее продуктивны…»

Эти замечательные мысли Годвина нравились Марксу.

Маркс пытливо присматривался к быту и нравам англичан.

Англия — колыбель предельного, крайне суженного бытового индивидуализма. Поблекшее, воинственное слово «независимость» воспринято гражданами ее величества как возможность не знать своего соседа. Мистер Браун гордится тем, что после сорока лет жизни стена к стене, коттедж к коттеджу не знаком с мистером Смитом.

Обложка первого издания «Манифеста Коммунистической партии.

Маркс и Энгельс были люди веселые, приветливые, простые в обращении с окружающими. Перед ними открывались даже самые замкнутые души. Их приглашали в самые чопорные дома мелких буржуа Им говорили:

— Мы, хвала небу, не нуждались в соседских услугах, будучи людьми достаточно обеспеченными для независимости. В наших домах есть все, чтобы не одалживаться и не мешать друг другу.

Гораздо чаще, чем у буржуа, Карл и Фридрих бывали на окраинах Манчестера и Лондона в жилищах рабочих Здесь они увидели много горя и неописуемую нищету. И все же здесь дышалось легче и люди не прятались друг от друга.

Однако не быт англичан, а главным образом экономика передовой промышленной и колониальной страны, глубокие классовые противоречия и поднимающееся рабочее движение привлекали внимание Маркса. Но пребывание в Англии и на этот раз было очень недолгим. Вскоре Маркс возвратился в Брюссель, а Энгельс направился в столицу Франции.

Энгельс пробыл в Париже месяц. Во всех слоях населения страны росло недовольство. Заводчиков и фабрикантов стиснули со всех сторон банкиры, опиравшиеся на короля и его правительство. Народ изнемогал от нищенской зарплаты при 12—14-часовом рабочем дне. Всесильный любимец короля Гизо стал ненавистен очень многим. Но он был убежден, что с помощью оружия удержит Францию в повиновении королю, забыв слова ловчайшего из политиков — Талейрана, что штыками можно добиться всего, но сидеть на них нельзя.

Многие вечера в зиму 1847 года Фридрих провел на собраниях рабочих и ремесленников. Он рассказывал о том, что происходило на Лондонском конгрессе; иногда ему приходилось жестоко спорить с противниками коммунизма.

Как по шелесту листьев в кроне деревьев опытный лесничий определяет приближение бури, Энгельс предвидел по многим приметам в политической жизни и экономике, что близок подъем революционного движения. Его речь на новогоднем вечере была расценена французской и немецкой полицией как призыв к мятежу, как поджигательный факел, брошенный в пороховой погреб, каким, несомненно, была уже тогда Франция; революционная пропаганда Энгельса давно уже беспокоила французские власти. В конце января он получил предписание под угрозой выдачи его Пруссии в течение суток покинуть Париж. Поздней ночью полиция ворвалась к нему на квартиру и потребовала немедленного выезда из страны. Одновременно были арестованы многие немецкие рабочие-эмигранты. Всем им предъявили обвинение в пропаганде коммунизма. Энгельс направился в Брюссель.

Тем временем Маркс заканчивал «Манифест Коммунистической партии». Каждое положение этого документа было выношено им давно. Но он снова и снова продумывал их.

Среди заметок о заработной плате в тетрадке, помеченной декабрем 1847 года, которой он пользовался как конспектом при чтении популярных лекций, у Маркса было записано:

«…все так называемые высшие роды труда — умственный, художественный и т.д. — превратились в предметы торговли и лишились, таким образом, своего прежнего ореола. Каким огромным прогрессом явилось то, что все функции священников, врачей, юристов и т.д., следовательно, религия, юриспруденция и т.д., стали определяться лишь преимущественно по их коммерческой стоимости!»

Эта мысль отлилась в чеканную фразу «Манифеста». Маркс писал о современной буржуазной власти, что «…врача, юриста, священника, поэта, человека науки она превратила в своих платных наемных работников».

Маркс работал медленно, без конца оттачивая текст и отбрасывая то, что казалось ему излишним Каждую мысль, слово он подолгу отбирал, испытывал и шлифовал, как самый терпеливый и придирчивый из гранильщиков драгоценных камней. Он создавал непревзойденный по образности, точности и яркости документ, как произведение искусства, из одного целого.

Женни снова и снова переписывала его рукопись и то дивилась, то принималась роптать:

— Сколько же раз можно заново уточнять смысл, заменять то или иное слово! Когда же ты будешь, наконец, доволен сделанным? Я переписываю весь «Манифест» уже третий раз, а отдельные страницы — без счета.

Время шло. В Лондоне, в Союзе коммунистов начали уже сомневаться, выполнят ли Маркс и Энгельс свое обещание.

И, наконец, настал незабываемый час, когда Женни кончила переписывать рукопись. Первые слова ее звучали как вдохновенная поэтическая строфа:

«Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма, — произнесла Женни вслух первые слова «Манифеста». — Все силы старой Европы объединились для священной травли этого призрака: папа и царь, Меттерних и Гизо, французские радикалы и немецкие полицейские».

«Манифест Коммунистической партии», законченный в последние дни января 1848 года, был направлен в рукописи в Лондон, в распоряжение Центрального комитета Союза коммунистов.

Фридрих Лесснер по прибытии рукописи тотчас же отнес ее в одну из лондонских типографий.